А он ее настроения не понял и, ласково улыбнувшись, рассказал «замечательную» историю – у него на каждый случай была своя «замечательная» история.
– Я был женат, и у нас был кот – Маркиз. Очень красивый, сиамский. Он у нас три года прожил. А потом мы купили новую квартиру, переехали, и что-то ему не понравилось… И начал он на дорогущий паркет лужи наливать. Причем как будто специально это делал! И тогда я его утопил…
– Что сделал? – не поняла Элла.
– Утопил. В ванне. Набрал до краев и притопил в воде…
У Элки внутри все задрожало. Ей захотелось взять в руки торт, который принес этот… и засадить ему в морду всей полуторакилограммовой массой с кремом и фруктами, чтоб у него вишни на ушах повисли!
Она с трудом сдержалась, но есть этот торт и пить чай не захотела. Встала и сказала:
– Слушай, ты вали, а?! Прошу тебя: торт в зубы и вали! Я сейчас буду грубой и бестактной, зато справедливой.
Он попытался что-то объяснять, но она закрыла уши ладонями, замотала головой, потом глянула на него с ненавистью и повторила:
– Вали!
А потом она привела в свой дом Димку. Тихон еще был жив, и на нем Элка проверила своего кавалера. Димка проверку прошел. То ли он был так влюблен в Элку, что повел себя правильно, как надо, то ли на самом деле очень сочувствовал животине.
А еще Элке очень нравилось, что Димка был младше ее на целых четыре года, и не был состоявшимся, и не выпендривался своей состоятельностью… Или состоянием?! В общем, ни тем ни другим. Димка был для нее как Тихон, как любой из тех беспомощных, что она вытягивала из небытия, мыла, вычесывала блох, выстригала шарики-колтуны из шерсти.
Димка признался ей, что сам только-только вылез из помойки. Благодаря ей вылез. Потому что влюбился. Впервые в жизни вот так, по-настоящему.
Белка поверила ему, не побоялась впустить в свой дом. Когда ему было плохо, выхаживала его, как больного чумкой щенка. Не выговаривала ему, не воспитывала, просто помогала выбраться из болезни. И только для того, чтобы ей было приятно, он безумно хотел вылезти из всего. Ему было так плохо порой, что хотелось валяться по полу и выть, но он сцеплял зубы и молчал. А по ночам либо не спал, смотрел в потолок, считая баранов, либо смотрел страшные сны, в которых было все как в фильмах ужасов и из которых он выбирался в холодном поту, с тошнотой, с головной болью.
Она не просто терпела его. Она любила. По-бабьи, жалея, переживая. Не точила и не пилила, не воспитывала, не сюсюкала, а лечила, выхаживала, была ему сестрой милосердия и личным психоаналитиком. Радовалась вместе с ним первому дню, когда он первый раз нормально поел, крепко спал, не корчился от болей в суставах и в желудке.
У них был год хорошей чистой жизни без наркотиков. Целый год.
Всего год.
Глава 5
– Когда начинаешь, кажется, что в любой момент можно остановиться. – Димка рассказывал Ладе все честно, потому что шило уже выскочило из мешка и смешно было запираться. – Думаешь: ну, вот только раз, один-единственный, просто для удовольствия. Потом второй раз. И с теми же мыслями: завяжу завтра. Завтра все повторяется. И понеслось. Это как работа, ма. Каждый день, без выходных, без праздников. Сначала все как праздник, но уже очень скоро – не для радости, а чтоб не загнуться. И понимаешь, что в говне по самые уши… прости, в… дерьме! Но сделать уже ничего не можешь. Есть только одна мысль: «Надо!» А это «надо» денег стоит, и очень больших денег. Хорошо, если есть силы работать, что-то делать. Но это редко. Чаще приходится красть. Ну, а где кража, там и тюрьма рядом…
Лада слушала Димку. У них иногда случались такие разговоры, но не часто. Таким разговорчивым Димка становился тогда, когда очень уставал от всего, когда становилось невмоготу от такой жизни, если наркоманское существование можно «жизнью» назвать.
– Ма, ничего бы не было! Друзья помогли…
– Друзья? Заставили, что ли? – недоверчиво спросила Лада.
– Да нет, не в этом дело…
Друзей у наркоманов нет. В этом мире каждый за себя. Но случаются порой у них приступы любви братской, и тогда они готовы одарить весь мир. Савельев и Прыткин – Димкины одноклассники, с которыми он случайно встретился в городе, – были, как они сами о себе сказали, «на большом подъеме». Как вороне где-то бог послал кой-чего, так они по случаю разжились таким количеством наркоты, что им не жалко было бы угостить весь мир, не то что школьного приятеля Димаса. Правда, как Димка ни пытался вспомнить, так и не вспомнил ничего доброго про их отношения. Их просто не было никогда! Привет – привет, и все!
А тут увиделись, узнали друг друга, и поди ж ты! – лепшие корефаны! Даже облапались, как родные! Когда лапались, Димка пытался вспомнить, как зовут Савельева. Прыткин был Валериком. Всегда был маменькиным сынком. Валерием – по-взрослому – его никто не звал. Валерик! Как будто с горшка детсадовского так и не слезал.
Савельев всегда был шустрым, но все привык делать исподтишка. Да еще так, чтоб самому из воды сухеньким выйти, а все остальные чтоб отвечали. Но в дерьмо героиновое влез с головой, не смог уберечься. Хотел только «бизнес поставить», поторговать, но не вышло, соблазнился. Для первого раза сказал себе, что это ему нужно для дела: надо ж знать, что так тянет в эту яму?! Второй раз был для закрепления и полного понимания. Ну, а дальше понеслось, как у всех.
Ромка – вот как его звали. Точно, Ромка! Димка обрадовался, когда вспомнил имя, а то уже даже неудобно было перед одноклассником!
– По пивку? – спросил Ромка.
– Можно и побольше, чем по пивку! – весело отозвался Валерик.
– Мужики! Я ж за рулем! – возразил Димка. – Если хотите, давайте ко мне.
Два раза предлагать не пришлось, одноклассники согласились сразу. Купили пива, водки, закуски какой-то и рванули к Димке. Белка была на работе, и что-то там у нее со зверьем серьезное было, разболелся кто-то, поэтому она позвонила и предупредила: «Буду поздно».
– Это твоя? – спросил Димку Валерик, кивнув на фото в рамке, где красивая Белка, в шапке с белым пушистым мехом и в такой же шубке, стояла под елкой.
– Моя, – кивнул Димка, и его укололо где-то внутри: неприятно было, что чужие руки прикасаются к его Белке. Белка была из другой жизни, и нефиг трогать ее, даже одноклассникам, даже щедрым таким.
– А помнишь Зойку Мищенко? Ну, нашу старосту класса? – спросил его Ромка. – Ну, она еще в пятиэтажке за школой жила, и из ее окна было наш класс видно. И когда она придуривалась, что заболела, и не ходила на уроки, то торчала весь день на балконе и рожи нам строила!
– Ага! – Валерик противно хихикнул. – Один раз даже жопу голую показала! Такая оторва была!
– Не голую! Ты чё?! Это у нее трусы такие были, стремные! И название похоже – чо-то типа «стремы»!
– Стринги!
– Да ладно, не в том суть. Любила она тебя, Димас! Сына Димкой назвала. С мужем жить не стала, потому что тебя любила! Так вот, померла Зойка-то твоя…
– Как «померла»? – Димка поперхнулся. Как-то выпал он из жизни. Из своего района уехал, впрочем, и раньше-то мало с кем из одноклассников общался. Зойку помнил. Было дело, любила она его. А он серьезно ее не воспринимал. Потом слышал, что на игле она сидела крепко. Лечилась, но только выходила из больницы, как снова шла в компанию. – Померла, значит… – задумался Димка.
– Да ладно, Димас! Чё уж там! Из нашего поколения, говорят, осталось тридцать процентов в живых. Подсчитали ученые. Во! Остальные уже червей кормят. Да и те, что живы, тоже в группе риска. А еще ведь СПИД, Димас, и гепатит, и чего только…
– Ладно! Хорош о грустном! – перебил Валерика Ромка. – Давайте за упокой Зойки и всех, кто там…
Выпили. Закусили. Закурили.
– Доставай давай! – скомандовал Валерик, и Ромка зашуршал в сумке. Наконец он положил на уголок стола увесистый пакет с порошком и шприцы в упаковке.
Димка присвистнул:
