— Дельфи, — произнес я просящим, но сухим голосом, — не уходи так быстро, давай прогуляемся немного.
Она ничего не ответила и не обернулась, а лишь повернула и пошла вдоль берега моря, что означало, что она согласилась и что она о чем-то сосредоточенно думает, потому как не ответила на мой вопрос.
Дельфания шла впереди, мягко ступая по гальке, и я подумал, что, возможно, ей больно идти, ведь я в обуви, а она босиком. Впрочем, и не только босиком. Я двигался сзади в трех шагах и не стремился догнать ее, внутри у меня все дрожало и трепетало. Ветер гулял теплыми потоками вдоль скал и порой дул нам в лицо, донося до меня ее запах, который волновал и беспокоил так, что казалось, что в мире нет ничего, кроме этого запаха, что весь я, всем своим существом растворяюсь в этом оргазме ароматов, который уносит на своих крыльях в страну бесконечного, несказанного счастья. Что у нее сейчас в душе? Ах, все бы на свете отдал за то, чтобы узнать, о чем она сейчас думает! Может быть, о цивилизациях, катаклизмах, посланиях, дельфинах, да и мало ли о чем может думать она, эта непонятная и загадочная женщина, вышедшая из пены морской, как Афродита. И вдруг. Дельфания резко остановилась, развернулась, и я по инерции чуть не наткнулся на нее. Наши лица сблизились.
— Я не знаю, что со мной, Вова, — сказал она почти шепотом, опустив глаза. — У меня в сердце будто распускается цветок. Большая алая роза. Вот здесь, — она указала рукой на солнечное сплетение. — Она растет и растет, и я не знаю… — Дельфания отвернула голову в сторону, смотря под ноги.
Я чувствовал ее дыхание, видел, как взволнованно поднимается ее грудь, и я обнял ее, прижав к себе. Она напряглась и затрепетала в моих объятиях, как пойманная птица.
— Дельфи, я люблю тебя, — тихо произнес я и, не понимая, а точнее уже не владея ни мыслями, ни поступками, осторожно прикоснулся своими губами к ее губам. Губы Дельфании были солеными и влажными, ее волосы порывом ветра закрыли наши лица.
Она еще больше напряглась, и ее тело на миг стало твердым, как дерево, руки были скрещены на груди и упирались в мою грудь, как бы определяя для меня барьер допустимого. Но я не отступал и еще глубже стал целовать ее. И тогда вдруг Дельфания стала мягкой и податливой, Она обхватила меня руками и разрешила моему поцелую продолжиться так долго, как мне этого хотелось. Потом она выскользнула из моих объятий и мигом, сделав несколько быстрых прыжков к темной воде, исчезла в море.
Я стоял в темноте, за мной высились отвесные скалы гор, впереди темная бездна моря, легкий ветер гулял по горам и морским раздольям. В моей голове смешалось все, что сегодня и до этого говорила мне Дельфания, но все это было покрыто, как потопом, — водой — моей любовью, действительно походящей на потоп, который залил не только все мое существо до основания, до каждой клеточки, но и всю землю, все— ленную и все миры, какие есть в Поднебесной.
Глава 13. НОЧНЫЕ ВЗЛЕТЫ И ОТКРОВЕНИЯ
— Проголодался? — спросила с улыбкой Дельфания, глядя на то, как я поглощаю запеченную мною в костре ставриду, которую она сегодня принесла мне на угощенье,
— Еще как! — приговаривал я, прожевывая хрустящую рыбу. — Видишь ли, я не взял с собой денег, не думал, что так надолго задержусь. Но, честно говоря, моя самая сокровенная мечта — это вот так жить где-нибудь в лесу или на берегу моря, а может быть, даже на острове, затерянном в океане, вдали от суеты мирской и людской. Боже мой! Какое счастье: созерцать закаты и восходы, слушать пение птиц, наблюдать за природой, облаками, красотами, в которые каждый день наряжается мир и которые никогда не повторяются. Наблюдать, как растут цветы, вдыхать их аромат, а главное, чтобы у меня внутри, в моей душе воцарился наконец безбрежный покой, как на озере в тихую погоду. И тогда небо отразится в моей душе! — Я прикрыл глаза, пытаясь представить Дельфании как можно более ярче свою мечту, а она лишь засмеялась и сказала:
— Ты прямо поэт, вот-вот заговоришь стихами.
— Ты не понимаешь, Дельфи! — погрустнел я. — Ты странствуешь по морским просторам, наслаждаешься свободой, природой и тебе трудно представить, что такое наша безумная жизнь с тысячами, миллионами своих условностей, обязательств, правил, установок. Я ненавижу учреждения, бумаги, справки, квитанции и так далее. А никуда от этого не денешься. Сколько раз я пытался вырваться на волю так, чтобы напрочь оторваться от цивилизации, но будто неведомая сила вновь и вновь возвращает меня и тыкает носом в то, что более всего я ненавижу. Я чувствую себя бессрочным пленником цивилизации, которая цепко держит меня в своих кандалах. Это прямо-таки проклятие!
— Да нет, Вова, просто ты должен знать, что высшие силы тебя не отпустят, как ты выразился, на свободу, пока ты не сделаешь свою работу среди людей. Потому как всякий человек, который идет духовным путем, свыше получает определенную миссию, ибо Всевышний именно руками этих людей и совершает на земле Свой план. Посему не отчаивайся, ты получишь желанное одиночество и свободу, но лишь после того, как поможешь другим подняться на более высокую ступень духа.
— Ты коснулась, Дельфи, темы, болезненной для меня, ведь ты, я так понял, не хуже меня знаешь, каково сейчас духовное состояние общества, — произнес я и подбросил в огонь несколько палок. — Честно говоря, я разуверился в том, что небесное людям вообще нужно. Знаешь, еще в конце девяностых годов в России был такой подъем, что я необычайно воспрянул духом и поверил, что наша страна действительно пробуждается и начинает новый, подлинно духовный путь. Но потом все это прошло, да и люди постепенно так были зажаты новым, а точнее диким экономическим порядком, что им сейчас не до высших материй, лишь бы, как говорится, на кусок хлеба заработать. А меж тем небольшая кучка людей безмерно обогатилась, и с такой скоростью, что западным бизнесменам и во сне не приснится. Ведь на западе заработать можно лишь на том, что в конечном счете улучшает и развивает их экономику, повышает производство, а у нас все разрушается, а кучка людей обогащается. Так что, Дельфи, я не вижу перспективы.
— Ты не прав, Вова, я знаю ЧТО более всего заставило прийти к такому разочарованию, но поверь мне, в России скоро все изменится. Скорее МОЖЕТ измениться, если те, кто слышит, чьи сердца не затуманены мраком, пороком и невежеством, будут для этого трудиться.
— Я уже все это слышал, — выговорил я с неким раздражением. — И я тоже пытался что-то изменить, но все остается по-прежнему, если не хуже.
Я помолчал, и Дельфания также притихла, давая мне время высказаться, так как видела по моему лицу то, что притронулась к больному месту моей души. — Хорошо, — наконец прервал я молчание.
Что ты мне предлагаешь делать для этого?
— Ты должен делать, Вова, то, что делаешь — писать книги. Это твоя главная работа, а точнее, призвание на земле. Твои книги будут пробуждать в людских сердцах веру в добро и любовь, в возможность счастья и новой радостной жизни.
— Дельфи, ты наивный человек! Кому нужны мои книги? Видела бы ты книжные прилавки — чего там только нет! И в первую очередь раскупаются боевики, детективы, криминал и так далее. Мои книги на прилавках — как глас вопиющего в пустыне. Я вот уже две книги выпустил — и что? — спросил я и сам же ответил. — Ничего! Есть книги и поинтереснее, чем мои, и вообще…
— Ты недооцениваешь себя, Владимир, у тебя талант, во-первых, а во-вторых, у тебя есть одна особенность, о которой ты не подозреваешь, потому что не можешь увидеть себя со стороны и разобраться в себе.
— Ты меня заинтриговала, Дельфи, так как мне казалось, что во мне нет ничего особенного.
— А вот и есть! — проговорила Дельфания с игривой улыбкой, пытаясь вывести меня из мрачного состояния духа. — Ты опережаешь время на семь, а то и на десять лет. Ты, например, что-нибудь делаешь и ждешь от людей, общества реакции, то есть понимания и признания, — его нет и ты уходишь в сторону, бросаешь свое дело, думая, что оно никому не нужно и что ты ошибся в правильности своих действий. Но ведь проходит несколько лет, и вдруг то, что ты отринул, становится нужным всем и важным для всех. Вспомни, как ты строил часовни, которые сначала были никому не нужны, а потом стали необходимы всем до такой степени, что тебя даже стали оттеснять от твоего труда.