И тут Наталья Анатольевна узнает об операции на мозге и удивляется, почему узнала о ней так поздно — оказывается, в НЦ неврологии РАМН ее проводят вот уже тридцать лет. Операция рискованная: может развиться инсульт, полностью отказать речь и боковое зрение, а может просто не дать никакого эффекта.

— Я подпишу любую бумагу, — Наталья Анатольевна волнуется, от этого ее речь больше похожа на щебет. — Если я стану овощем, пусть отключают все проводки. Я знаю, что это у нас запрещено, но я даю согласие. Потому что тяжело жить с ощущением, что никогда не выздоровеешь. Мне даже кажется, что врачам нерадостно нами заниматься. Они про нас, как про раковых больных, говорят: «Этим уже все можно…»

Наталья Анатольевна уже не может спокойно сидеть — ее «крутит». Эти, как говорят медики, «насильственные движения» в руках, ногах и шее — побочные эффекты высокой дозы препаратов. Если дозу снизить, они пройдут, но тогда Наталья Анатольевна «застынет». Дозу она не снижает.

— Они говорят… что ноги ходуном… это уберем операцией, — говорит она. — А так один мужик в автобусе решил, что я к нему пристаю, и был очень недоволен… А это состояние постоянного напряжения… Я так устаю… Я похудела… Очень сильно.

Операция не бесплатная, но Министерство здравоохранения выделило на Наталью Анатольевну квоту.

Я достаю из шкафа пиджак и предлагаю: «Давайте сфотографируемся». «Надо переодеваться? — расстраивается она. — Лучше я надену шляпу». Эту шляпу я помню, ее Наталья Анатольевна привезла из Парижа, где работала в составе жюри конкурса «Золотой барабан». Эту шляпу она зачем-то нацепила, когда умер ее муж. И в этой шляпе она в последний раз несколько лет назад сидела со мной на скамеечке в сквере у дома и пыталась сгладить мою депрессию.

— Теперь ты достаточно взрослая, чтобы никто больше не смог обвести тебя вокруг пальца, — поучала она. — И еще достаточно молодая, чтобы…

Наталья Анатольевна запнулась в поисках потерянной мысли.

— Чтобы обвести кого-нибудь самой? — договорила я.

— Правильно, — согласилась она. — Запиши, а то забудем.

На две недели Наталья Анатольевна переселяется в палату номер пять НЦ неврологии РАМН. Здесь ей должны провести все предоперационные обследования. Хирург — высокий красивый мужчина — пообещал скоро поставить ее на ноги. Наталья Анатольевна взяла с собой в больницу вязаную шапочку, чтобы прикрыть голову, которую обреют перед операцией, и желтое шелковое постельное белье. Когда медсестра сказала, что так модничать ей не по возрасту, она убрала шапочку в тумбочку.

Я везу Наталью Анатольевну в инвалидном кресле по длинному больничному коридору. Нас окружают люди, похожие на сломанных заводных кукол.

А через две недели Наталью Анатольевну отправляют домой — хирург от нее отказался. Врачи сказали, что ее состояние и так выровнялось на препаратах — именно на них и была потрачена ее квота.

— Но вы же обещали! Вы вселили в меня надежду, — взывала Наталья Анатольевна к хирургу. — Я все это время только надеждой и жила…

— Я был слишком легкомыслен, когда давал вам такое обещание, — ответил высокий красивый мужчина.

Через два месяца после операции она снова может улыбаться.

И вдруг, когда Наталья Анатольевна уже собиралась домой, к ней подошел другой хирург — может быть, не такой высокий и красивый, но очень серьезный мужчина — и сказал: «Я сделаю вам эту операцию. Она мне интересна».

Но Александр Ширшов предупредил, что не гарантирует зрение и не исключает инсульт. Наталья Анатольевна ответила, что ей уже все равно.

Еще несколько недель заняло получение второй квоты от Министерства здравоохранения. Там вошли в положение и выделили. Общаться с прессой Ширшов отказался.

Через четыре дня после операции Наталья Анатольевна встречает меня в холле больницы. Ходит она самостоятельно, без опоры. На ней вязаная шапочка.

— Я могу улыбаться, — отчетливо произносит она и улыбается. — Мой голос интонирован — могу выразить сожаление, надежду. А раньше у меня все было на одной ноте.

Мы подходим к лифту. Наталья Анатольевна рассказывает, как ей делали операцию.

— Мне сверлили черепушку под местным наркозом, а я все слышала. Было такое впечатление, будто… ледорубом по черепу, как Троцкого. А доктор привязался к моей правой руке — спрашивает: «Ну как, лучше?» И такое было искушение сказать: «Да-да». А я говорю: «Нет, нет, нет». И наконец — да, лучше, почувствовала, как отпустило. А когда меня везли из операционной, я видела, как ко мне подошел внук. На следующий день я проснулась и давай всем названивать. А голос у меня такой звонкий!.. Когда меня везли на операцию, я не боялась. Только сказала: «Ангел мой, пойдем со мной, ты впереди, я за тобой», — и поехала… Хотела бы я посмотреть на эту операцию со стороны…

Через месяц после операции у Натальи Анатольевны по-прежнему четкая речь и перестала трястись рука. Она может улыбаться и даже писать.

Ширшов предложил Наталье Анатольевне издавать газету «Стереотаксис» для людей, страдающих болезнью Паркинсона.

— И Лауре могли бы помочь, — говорит Наталья Анатольевна. — Если бы она знала. И в моей истории врачи тоже поставили точку. Просто я боролась, даже когда мой лечащий врач сказала, что больше ничего не сможет мне дать… Они таким образом отстраняются. Не хотят знать о наших страданиях. Отходят в сторону — умирайте самостоятельно. Вот такое жестокое наблюдение за людьми и щадящее отношение к себе.

Наталья Анатольевна уже подготовила редакторскую колонку для будущей газеты. Она начинается так:

«Представьте: вы болеете болезнью Паркинсона. Ваша речь уже стала неразборчивой, а ваш лечащий врач уже не говорит, что вы пьете слишком много таблеток. Это — уже ваша личная инициатива… Строго говоря, вы выходите на финишную прямую. Но вдруг узнаете, что по другую сторону коридора есть хирургическое отделение, и там помогают таким, как вы. Когда об этом рассказали по ТВ, в Москву, в Институт неврологии, пришли толпы больных, и было страшно смотреть на эту колышущуюся массу… Я видела, как доктор Ширшов помог священнику. После операции тот вышагивал по коридору, явно наслаждаясь давно забытым легким шагом, и использовал любую возможность поговорить, ведь до этого у него были проблемы с речью. Номером вторым была я. Меня долго, около недели, мариновали на дефицитной больничной койке. Всех вокруг брали на операцию, но не меня. Как потом выяснилось, шла борьба за и против. Операцию делали перед самыми праздниками — шестого мая. По тону доктора Ширшова я поняла, что операция удалась: он заговорил со мной об издании газеты… В голове у меня все как-то прояснилось, утомление исчезло, и я почувствовала в себе силы к жизни. А тело мое не сотрясали волны однообразных движений. Мне уже не нужна была палка, и, выписываясь, я гордо вышла к машине, демонстрируя свою независимость».

Фото: из личного архива Н. А. Смирновой; Оксана Юшко для «РР».

Старик и вечность

Разговор о любви с соснами и старцем.

Говорят, что схиархимандрит Илий из Оптиной пустыни — чуть ли не последний настоящий старец в России. И что он — духовник патриарха. И чуть ли не Путина. И уверяют, что интервью он не дает, а если и дает, то редко и только православным изданиям. Я все звоню и звоню его келейнику, но тот не говорит ничего определенного. Ничего не выйдет, решаю я и перестаю звонить. И тут старец звонит мне сам. Ты, что ль, хотела со мной встретиться? — спрашивает он в трубку. — Так приезжай, я тебя жду.

— Куда? — останавливают меня охранники у ворот Оптиной пустыни. — Платок быстро надела!

Передо мной вырастает стена из четырех немолодых мужчин. Они вжимаются друг в друга плечами. Рядом останавливаются богомолки и одна монахиня в черном. И все вместе начинают меня распекать. К ним присоединяется проходивший мимо батюшка: