Джуд потянулась за секатором, лежавшим на земле, когда услышала шум подъезжающей машины. Она подняла голову, прикрыв глаза рукой в перчатке, и увидела серебристый новенький «мерседес» матери.

– Черт, – буркнула она, – совсем забыла о времени.

Машина остановилась перед низким каменным ограждением, окружавшим сад.

Джуд стянула грязные перчатки и поднялась во весь рост, пока ее мать выбиралась из машины.

– Здравствуй, мама.

Каролина Эверсон обошла кругом свою шикарную машину и появилась в саду с неприступным видом. Одета она была, как всегда, зимой и летом, в черные шерстяные брюки и блузку, выгодно подчеркивавшую загорелое тренированное тело. Седые волосы, зачесанные назад, открывали ее лицо с острым подбородком, зеленые глаза; строгий, безупречный стиль. В семьдесят она все еще была красива. И успешна, что имело для Каро первостепенное значение. Успех.

– Ты уже дала согласие включить свой сад в экскурсию?

Джуд пожалела, что вообще поделилась своей маленькой мечтой с матерью.

– Он пока не готов. Но, надеюсь, скоро будет.

– Не готов? Он прекрасен.

Джуд услышала в голосе матери иронию и постаралась не обижаться. Каролина не видела никакого смысла в подобных занятиях. Для нее была важна конечная цель, и пока Джуд не предоставит свой сад на обозрение туристов, приезжавших на остров, она в глазах матери будет считаться неудачницей.

– Проходи в дом, мама. Обед готов.

Не дожидаясь ответа, Джуд направилась к двери. На крыльце она сбросила садовые сабо, стряхнула грязь с брюк и вошла в дом.

Солнце заливало дом сквозь двадцатифутовые окна, паркет из экзотических пород древесины в его лучах сиял, как начищенная медь. В большой комнате самым заметным был камин, отделанный гранитом светлых тонов. Но основное внимание приковывал к себе потрясающий вид: через окна высотой от пола до самого потолка можно было увидеть лужайку с изумрудной травой, полоску серо-голубого пролива и далекие горы.

– Бокал вина? – предложила Джуд.

Каролина осторожно поставила сумочку, словно там была бомба, и сказала:

– Разумеется. Шардоне, если есть.

Джуд обрадовалась предлогу выйти из комнаты. Она пересекла обеденную зону, образованную длинным столом из клена и десятью стульями, и оказалась на открытой кухне. И отсюда она видела мать, которая исчезла из виду только на минуту, когда Джуд открыла холодильник, отделанный деревянными панелями.

Когда она вернулась в большую комнату, мать стояла у дивана, глядя на огромное полотно, висевшее над камином. Это была прекрасная работа в стиле абстракционизма – размашистые, вихревые потоки янтарных, красных и черных красок, передававших каким-то непостижимым образом бьющую через край радость. Мать нарисовала ее несколько десятилетий тому назад, а Джуд до сих пор с трудом ассоциировала оптимизм картины с той женщиной, что сейчас стояла перед ней.

– Тебе следует ее заменить. В галерее сейчас выставлено несколько отличных работ, – сказала мать.

– Мне она нравится, – ответила Джуд, и это было так. Картину очень любил ее отец – она помнила, как стояла рядом с ним маленькой девочкой, сунув кулачок в его огромную медвежью лапу, и смотрела, как мама это рисует. «Посмотри, как она это делает, настоящее волшебство», – говорил он, и какое-то время Джуд в это верила, полагая, что в их доме действительно живет волшебство. – Я помню, как ты ее рисовала.

– Целую жизнь тому назад, – сказала мать, отвернувшись от картины. – Почему бы тебе не привести себя в порядок? Я подожду.

Джуд протянула матери бокал с вином и вышла из комнаты. Она приняла душ, переоделась в удобные джинсы и черный пуловер, после чего вернулась в комнату. Ее мать сидела на диване, держа спину прямо, и потягивала вино мелкими глотками.

Джуд устроилась напротив. Их разделял большой кофейный столик со столешницей из камня.

– Как только проголодаешься, сядем за стол. Все готово, – сказала Джуд. – Я сделала салат «Уолдорф».

После чего последовало привычное для них продолжительное молчание. Джуд никак не могла понять, почему они до сих пор продолжают это притворство. Раз в месяц они вместе обедали – то у одной в доме, то у другой, словно это имело какой-то смысл. За обедом, приготовленным по всем правилам здорового питания, с хорошим вином, они делали вид, что им интересно разговаривать друг с другом, чтобы хоть как-то поддерживать отношения.

– Ты видела статью в «Сиэтл Таймс» о галерее? – спросила Каролина дочь.

– Конечно. Ты же мне ее прислала. Ты сказала, какое огромное значение имело для тебя материнство.

– Так и есть.

– А зачем тогда все эти многочисленные няньки?

Мать шумно вздохнула:

– Джудит Энн, не заводи снова эту старую пластинку.

– Прости. Ты права, – сказала Джуд и не только потому, что ей хотелось закончить разговор.

Она действительно чувствовала себя виноватой. В сорок шесть лет ей давно следовало простить свою мать. С другой стороны, Каролина никогда не просила прощения, не считала нужным, хотя выписалась из материнства в один момент, как из дешевого мотеля. Джуд было семь лет, когда внезапно свалившееся на них горе перевернуло все вверх дном; тем не менее после похорон отца никому даже в голову не пришло протянуть девочке руку, и уж точно не ее родной матери, которая вернулась к работе на другой день. Все последующие годы мать работала не переставая. Она бросила живопись и стала одним из самых успешных галеристов Сиэтла. Она пестовала молодых художников, а собственную дочь доверяла заботам нянек, сменявших друг друга. Мать и дочь не поддерживали отношений, но пять лет назад Каролина вдруг позвонила Джуд и пригласила к себе. С тех пор она ввела совместные обеды. Теперь раз в месяц они встречались. Кому были нужны эти встречи, Джуд не могла понять.

– Как дети? – спросила мать.

– Чудесно, – ответила Джуд. – У Зака великолепные оценки, а из Мии, надеюсь, получится талантливая актриса. Папочка бы ею гордился.

Каролина вздохнула. Этот легкий вздох не удивил Джуд. Вспоминать в разговорах отца было запрещено. Джуд всегда была папиной дочкой, но никто из них не хотел признавать этого теперь, спустя столько лет после его смерти, хотя Джуд до сих пор не хватало отца и его медвежьих объятий.

– Уверена, ты права, – сказала мать, натянуто улыбаясь. – Полагаю, Зак может поступать, куда захочет. Надеюсь, он не откажется от своих планов стать врачом. Было бы жаль, если бы он бросил занятия.

– Наверное, это очередное напоминание мне, что я бросила юридическую школу. Я тогда ждала ребенка, а Майлс еще учился на врача. У нас не было иного выхода.

– Но ребенка ты потеряла, – сказала мать так, словно укоряла в этом Джуд.

– Да, – ответила Джуд, вспоминая. Она была молода, влюблена и, если честно, боялась материнства, боялась, что у нее обнаружится какая-то генетическая аномалия, доставшаяся ей от Каролины. Она забеременела случайно – когда они еще не были готовы, – но Джуд с первого месяца поняла, насколько глубоко способна любить, сама мысль о материнстве полностью ее изменила.

– Ты чересчур любишь своих детей, слишком стараешься, чтобы они были счастливы.

Родительский совет от матери. Прекрасно! Джуд едва заметно улыбнулась.

– Невозможно любить собственных детей чересчур. Хотя я и не жду, что ты это поймешь.

Каролина поморщилась.

– Джудит, скажи, пожалуйста, почему ты находишь любое оправдание для той девочки со стоянки трейлеров, а для меня ни одного?

– Лекси – за три года ты наверняка запомнила ее имя – стала частью нашей семьи. И она ни разу меня не разочаровала.

– В отличие от меня.

Джуд промолчала. Какой смысл что-то говорить? Вместо ответа она поднялась и предложила:

– Может быть, сядем за стол?

Каролина тоже встала.

– Было бы прекрасно.

Остаток отведенного времени – ровно два часа, с двенадцати до двух – они посвятили разговорам ни о чем. Когда обед подошел к концу, мать поцеловала Джуд, едва прикоснувшись к ее щеке, и направилась к выходу. В дверях она остановилась.