Таффи съездил в Вибрэ, расспросил всех, знавших Трильби, заявил в парижскую полицию, но все безрезультатно, и каждый день после обеда он с бьющимся сердцем отправлялся в Морг…
Все это, само собой разумеется, тщательно скрывали от Маленького Билли, что, впрочем, было нетрудно; он никогда ни о чем не спрашивал и почти все время молчал. Когда он в первый раз поднялся и его перенесли в мастерскую, он попросил показать ему его картину «Девушка с кувшином»; долго смотрел на нее, потом пожал плечами и засмеялся жалким смехом, мучительным для слуха, смехом старого человека с охладевшими чувствами, — так смеются, чтобы не разрыдаться! Затем он посмотрел на свою мать и сестру и, казалось, впервые заметил на их лицах печальные следы пережитого горя и тревоги.
Как во сне, ему чудилось, будто в течение многих лет он был сумасшедшим, беспрерывно находился в ужасном, безвыходном отчаянии и вот, наконец, бедный его рассудок вернулся к нему, а с ним и жестокие угрызения совести и воспоминания о терпеливой любви и ласке, которыми его окружали — так много лет — его милая сестра, дорогая, многострадальная мать! Что же произошло? Отчего они так изменились?
И, обняв их своими слабыми руками, он заплакал горько и безнадежно. Он плакал долго.
Наконец рыданья его утихли, он выплакался и заснул.
Но, проснувшись, он понял, что в нем произошла печальная перемена: способность любить не вернулась к нему вместе с рассудком, осталась где-то в прошлом; ему показалось, что он утерял ее навсегда, безвозвратно, он больше не любил ни мать, ни сестру, не любил даже Трильби! В его душе, там, где когда-то жила любовь, образовалась теперь брешь, пустота, холод…
Воистину, если Трильби и сама много выстрадала, то все же была невольной причиной мучительных страданий. Бедная миссис Багот в глубине сердца не могла ей этого простить.
Я чувствую, что мой затянувшийся рассказ о болезни Билли становится слишком печальным, пора его сократить.
С наступлением теплой погоды, когда здоровье его немного окрепло, мастерская опять оживилась. Кровати миссис Багот и ее дочери перенесли в другую, незанятую, мастерскую этажом выше; Билли стали навещать друзья, всячески старавшиеся услужить чем-нибудь ему и его семье. Что же касается до Таффи и Лэрда, то они уже давно стали для миссис Багот чем-то вроде костылей, их бесценное внимание помогло ей держаться на ногах и устоять под градом обрушившихся на нее несчастий. Кроме того, своего любимого ученика ежедневно навещал Каррель и тем радовал сердце миссис Багот. Приходили Дюрьен, Карнеги, Петроликоконоз, Винсент, Антони, Лорример, Додор и Зузу. Миссис Багот нашла последних двух совершенно неотразимыми, особенно когда узнала, что, несмотря на их не внушающую доверия внешность, они настоящие джентльмены по происхождению. Они действительно показали себя с самой лучшей стороны, и, хотя были полной противоположностью Билли во всех отношениях, она испытывала к ним почти материнскую нежность и давала им наивные добрые советы, — они проглатывали их с умилением и даже забывали при этом перемигнуться друг с другом. Они помогали миссис Багот разматывать шерсть и слушали псалмы мисс Багот, воздевая очи к небу, как люди, которые и воды не замутят, в то время как на самом деле готовы вот-вот выкинуть какую-нибудь проказу.
Хорошо быть солдатом-сердцеедом! Покорять женские сердца и очаровывать старух и молодых, простых и знатных дам (за исключением, может быть, тех, у которых дочери на выданье), словом, тех представительниц прекрасного пола, кто принимает дерзкие ухаживания за проявления искреннего чувства.
Действительно, сколько хороших женщин, с той самой поры, как создан мир, охотно попадались на удочку этим бравым, веселым, нагловатым молодчикам, бедным, как церковные крысы (что очень трогательно), храбрецам, жизнь которых, как нам кажется, подвергается опасности на каждом шагу даже в наиспокойнейшие времена. Впрочем, увлекались ими и некоторые дурные женщины, такие, за которых, кстати, самые лучшие и умные из нас подчас готовы жизнь отдать!
На счастье дамам, — говорят,
Военный-душка дан!
Красив наряд и пылок взгляд,
На кивере султан!
Чего еще вам, милочка,
Чего еще вам надо?
В самом деле, всего этого достаточно и даже с избытком! Билли с трудом верилось, что сии воспитанные, сдержанные и деликатные сыны Марса его друзья Додор и Зузу — те самые лихие удальцы, которые развлекали — да еще как! — публику на крыше омнибуса, когда они возвращались из Сен-Клу. И он восхищался еще одним их качеством или пороком — лицемерием!
Свенгали уехал, по-видимому, в Германию, конечно набив карманы луидорами и гаванскими сигарами и закутавшись в огромную шубу на меху, которую он, вероятно, намеревался носить и летом. Но маленький Джеко часто приходил со своей скрипкой. Казалось, его игра — лучшее лекарство для Билли: она пробуждала в нем мысли о любви, чувствовать которую неспособно было теперь его сердце. Нежная мелодия под рукой этого несравненного артиста целительно действовала на Маленького Билли, была для него как небесная манна в пустыне. Это была единственная радость, доступная ему, — наслаждаться красотой звуков, пока целы его барабанные перепонки.
Бедный Джеко смотрел на двух английских леди, как на богинь, даже когда они прескверно аккомпанировали ему на рояле! Он просил у них прощения за каждую их фальшивую ноту, приспосабливался к их «темпу» (это подлинный технический термин, я полагаю) и, чтобы сделать им приятное, исполнял скерцо и аллегретто как похоронные марши; он соглашался с ними, жалкий, маленький лгунишка, что так звучит гораздо лучше.
О Бетховен! О Моцарт! Вам на небесах, пожалуй, было не по себе в это время!
В хорошую погоду Маленький Билли с матерью и сестрой ездил кататься в Булонский лес, обычно их сопровождал Таффи. Ездили они также в Пасси, Отей, Булонь, Сен-Клу, Медон — ведь вокруг Парижа так много очаровательных окрестностей!
Иногда Таффи или Лэрд ходили с миссис и мисс Багот в Люксембургский музей, в Лувр, в Палэ Руаяль; раз или два были в «Комеди Франсэз», а по воскресеньям часто посещали англиканскую церковь на улице Марбеф. Все это было очень приятно, и мисс Багот хранит самые счастливые воспоминания о днях выздоровления своего брата. Они обедали впятером в мастерской. Прислуживала мадам Винар, готовила ее мать (искусная повариха). Весь вид их жилища изменился: женские руки и женское присутствие сделали его уютным и приветливым.
Какое это ни с чем не сравнимое удовольствие — наблюдать зарю и расцвет юной любви, особенно когда сила и красота трогательно встречаются у одра больного.
Конечно, догадливый читатель уже видит, как могучий Таффи с готовностью падает жертвой очарования прелестной сестры своего друга, как мало-помалу она начинает отвечать на его более чем братские взгляды и как в один прекрасный вечер, когда месяц март приходит к концу (освобождая место первому апреля), Маленький Билли соединяет их руки и дает им свое благословение.
В действительности ничего подобного не случилось. Всегда случается непредвиденное. Терпение!
Однажды, в чудесный день в апреле, когда то шумел весенний ливень, то вновь сияло солнце и легкий северо-западный ветерок струился в мастерскую через открытую фрамугу огромного окна — совсем как и в начале нашей повести, — у ворот одного из домов на площади св. Анатоля остановился омнибус и увез на Северный вокзал Маленького Билли, его мать, сестру и все их имущество (знаменитую картину отправили раньше). Таффи и Лэрд поехали их провожать. Печально смотрели они на дорогих друзей, ставших им такими близкими, и на поезд, который увезет их из Парижа. Маленький Билли, обладавший острым глазом художника; восприимчивый ко всему прекрасному, кидал долгие, задумчивые, прощальные взоры на свои любимые места начиная с серых башен Собора Парижской богоматери. Одному Богу было известно, когда он увидит их вновь. Ему хотелось как можно лучше запечатлеть в памяти их очертания и цвет, чтобы созерцать их в уме, когда к нему вернется его утраченная способность любить и вспоминать и он будет лежать ночью с открытыми глазами, прислушиваясь к плеску волн Атлантического океана, набегающих на пологие песчаные берега его родины.
