Герои романа говорят, пользуясь то просторечием XIX века («Ты выводишь меня из терпения»), то метафорами романтического стиля («одежда хитрости и притворства», «бесовский бисер женских слез»). Для создания предполагаемого колорита старины они, по воле автора, обильно цитируют народные пословицы («Ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами» и т. д.).

Полевой не забывает отдать дань требованиям народности. В «Клятве при гробе господнем» поются народные песни, справляются обряды — бытовые и церковные. Как во всех почти произведениях исторического жанра того времени, и в романе Полевого, с легкой руки Пушкина, фигурирует непременный постоялый двор с хозяйкой и разговорами о трудностях жизни. Полевой стремится передать колорит места и времени. В романе зарисованы ряд бытовых сцен, великокняжеская свадьба, московские улицы. Однако, как это свойственно большинству романтиков, Полевой объективное изображение природы, местности, быта часто заменяет субъективными лирическими описаниями своих впечатлений или представлений.

Большую смелость проявил в своих исторических романах А. Ф. Вельтман, обратившись к временам Киевской Руси, к полулегендарному богатырскому периоду русской истории. Исторический роман Вельтмана «Кащей бессмертный. Былина старого времени» (1833) имел большой успех: читателю того времени казалось, что произведение Вельтмана действительно воссоздает далекую русскую старину. Даже Белинский поддался воздействию оригинальной и причудливой фантазии Вельтмана.

В «Кащее бессмертном», как и в другом своем романе о временах древнего Киева и Новгорода «Святославич, вражий питомец. Диво времен Красного Солнца Владимира» (1835), сквозь романтическую фантазию Вельтман дает почувствовать дух времени, характер русской сказки и славянской мифологии, рисует поэтические картины древней Руси, причудливо совмещая их с изображением людей своего времени. Широко используются археологический и этнографический материал, образы и поэтика русской сказки. Вельтман стремится также воссоздать язык и синтаксис XII‑XIV веков. Использование архаизмов имело тогда в из- вестной мере новаторское и художественно эффективное значение в развитии исторического жанра. Но еще Белинский отмечал как недостаток то, что «к романическим и поэтическим вымыслам Вельтман примешивает какой‑то археологический мистицизм и вносит свою страсть к этимологическим объяснениям исторических и даже доисторических вопросов» (Б, VIII, 57). «Романист — реставратор в пылу исторического усердия или иронической „игры“ с историей, извлекает из пыли веков самые далекие от современности, самые непонятные выражения, пересыпая ими и речь героев и язык авторского повествования».[317]

Всё же описательный язык автора типичен для романтической прозы 30–х годов:

«Над Киевом черная туча. Перун — трещица носится из края в край, свищет вьюгою, хлещет молоньей по коням. Взвиваются кони, бьют копытами в небо, пышут пылом, несутся с полночи к теплому морю. Ломится небо, стонет земля, жалобно плачет заря — вечерница: попалась навстречу Перуну, со страху сосуд уронила с росою, — разбился сосуд, просыпался жемчуг небесный на землю.

«Шумит Днепр, ломит берега, хочет быть морем. Крутится вихрь около дупла — самогуда у княжеских палат на холме; проснулись киевские люди; ни ночи, ни дня на дворе; замер язык, онемела молитва. „Недоброе деется на свете!“— говорит душа, а сердце остыло от страха, не бьется.

«Над княжеским теремом на трубе сел филин, прокричал вещуном; а возле трубы сипят два голоса, сыплются речи их, стучат, как крупный град о тесовую кровлю.

«Слышит их княжеский глухонемой сторож и таит про себя, как могила».[318]

Здесь поэтика былины сливается с образами и стилистическими средствами романтической поэзии.

Исторические романы Н. А. Полевого и А. Ф. Вельтмана явились плодом романтической, доходящей до чистой фантастики, обработки русской старины. Более глубокое художественное развитие историческая тема получила в творчестве И. И. Лажечникова. В русской исторической прозе 30–х годов три его романа заняли переходное место от романтизма к реализму.

Исторические романы Лажечникова отстаивали просвещение, гуманность, патриотизм, хотя писатель и был чужд каким‑либо революционным идеям. Вместе с тем каждый из его романов был результатом тщательной работы автора над известными ему источниками, внимательного изучения документов, мемуаров и даже местности, где происходили описываемые события.

Этими чертами отличается уже первый роман Лажечникова «Последний Новик» (1831–1833). Автор восхваляет в нем прогрессивность реформ Петра I, заботу царя о развитии просвещения и культуры. Основным местом действия Лажечников избрал Лифляндию, хорошо ему знакомую и привлекавшую его воображение развалинами старинных замков.

Сюжет «Последнего Новика» романтичен. Героем романа писатель сделал молодого человека, который в силу своего рождения и политиче ских обстоятельств стал изгнанником и был вынужден скитаться вдали от горячо любимой им родины. По вымыслу Лажечникова, последний Новик был сыном царевны Софьи и князя Василия Голицына. В юные годы он чуть не стал убийцей царевича Петра. После свержения Софьи и удаления от власти Голицына ему пришлось бежать за рубеж, спасаясь от казни. Там возмужал он и по — новому взглянул на обстановку, сложившуюся в России. Он с сочувствием следил за деятельностью Петра, но считал невозможным свое возвращение на родину. Когда возникла война между Россией и Швецией, Новик тайно стал помогать русской армии, вторгшейся в Лифляндию. Войдя в доверие к начальнику шведских войск Шлиппенбаху, он сообщал о его силах и планах командующему русской армией в Лифляндии Шереметеву, способствуя победе русских войск над шведами. Так возникла драматическая ситуация в романтическом духе. Последний Новик одновременно и герой, и преступник: он тайный друг Петра и знает, что Петр враждебно относится к нему. Коллизия разрешается тем, что последний Новик возвращается на родину тайно, получает прощение, но, уже не чувствуя в себе силы для участия в петровских преобразованиях, уходит в монастырь.

Неприязнь Лажечникова вызывает лицемерное, прикрытое маской патриархализма, бездушное крепостническое отношение лифляндских баронов (Фюренгоф) к крестьянам и их нуждам. Автор вполне мог рассчитывать, что читатель сумеет применить образы лифляндских помещиков- крепостников к русской действительности.

Этому черному миру противостоят в романе благородные люди — ревнители просвещения и подлинные патриоты: И. — Р. Паткуль, врач Блу- ментрост, пастор Глик, дворяне — офицеры братья Траутфеттеры, ученый библиотекарь, любитель естествознания Бир и др. Большинство из них — лица исторические. Они являются в романе «Последний Новик» носителями исторического прогресса. Они восхищаются личностью Петра I, сочувствуют его деятельности, желают сближения Лифляндии с Россией. Это сближение осуществляется в их личной судьбе. Блументрост становится лейб — медиком царя, воспитанница пастора Глика Катерина Рабе — женой Петра, будущей Екатериной I; ее сомнительное прошлое Лажечников подвергает в романе моральной подчистке совсем в духе Карамзина.

В светлых тонах Лажечников рисует и образ самого Петра, сочетающего в себе ту простоту и величие, которые освещены в двух сценах «Арапа Петра Великого» Пушкина. Но если Пушкин ясно представлял себе противоречивый характер деятельности Петра, то в романе Лажечникова петровская эпоха, сам Петр и его сподвижники крайне идеализированы. Лажечников не показывает никаких социальных противоречий и политической борьбы в петровскую эпоху, проходит мимо варварских методов управления, применявшихся Петром. Облик Петра дан в духе романтической теории гения.

Второй роман Лажечникова «Ледяной дом» (1835) посвящен одному из самых мрачных периодов русской истории — царствованию Анны Иоанновны, долго сохранявшемуся в памяти народной с выразительной кличкой бироновщины. В «Последнем Новике» писатель освещает эпоху подъема нации. Мы видим молодую петровскую Россию, Одержавшую победу над шведами, полную сил и надежд. В «Ледяном доме» он обращается к временам упадка и реакции. Во втором романе та же Россия после смерти Петра предстает забитой и униженной ближайшими потомками Фюренгофов, немецким засилием. Лажечников неоднократно подчеркивает бедственное, «оледеневшее» состояние России в пору господства бироновщины, упадок страны, совсем недавно кипевшей жизнью и надеждами.