Еще не закончив «Записок из мертвого дома», Достоевский — параллельно с ними — начинает работать над первым из своих романов 60–х годов — «Униженными и оскорбленными» (1861). Анализом этого романа, в котором отчетливо проявились многие особенности новой художественной манеры Достоевского — романиста, окончательно сложившейся в пореформенную эпоху, следует начать обзор его романистики 60–х годов.

Художественные открытия, сделанные в области повествовательных жанров Пушкиным, Лермонтовым и Гоголем, подготовили достижения натуральной школы, которые в свою очередь сделали возможным расцвет романа 50–х годов.

Стихотворный роман Пушкина, прозаические его произведения — повести, «Капитанская дочка», «История Пугачева», — творчество Гоголя и проза Лермонтова расширили круг жизненных явлений, охватываемых литературой. Интерес к народной жизни в ее ежедневных проявлениях и в моменты исторических кризисов, осмысление современных общественных отношений и конфликтов, анализ сложных проявлений внутреннего мира простых, «будничных» людей — эти и многие другие проблемы вошли в литературу 30–х годов и открыли путь бытописателям 40–х годов.

Развитие жанра очерка последователями Гоголя, писателями «натуральной школы», имело большое значение как утверждение правомерности включения прозы жизни в литературу, провозглашение поэтического значения «дельного» направления искусства, стремящегося не к развлечению светского читателя, а к постановке больших социальных вопросов, к изучению действительности. Очерки представителей «натуральной школы» ввели в литературный обиход огромный материал из быта низших сословий, до того остававшийся вне поля зрения русских писателей, они показали многообразие социальных и этнографических форм жизни народа, обрисовали особенности различных социальных типов современного русского общества.

Традиция очерков 40–х годов подготовила оригинальный замысел «Записок охотника» Тургенева, произведения, в котором вопрос о положении закрепощенного крестьянства был поставлен в непосредственной связи с проблемой народного характера, а будничные, повседневные картины жизни крепостной деревни освещены мыслью об исторических судьбах России и ее народа.

Книга Тургенева, представлявшая собою цикл очерков и рассказов, единство которых не было столь прочно, чтобы образовать одно произведение крупного жанра, тем не менее сыграла значительную роль в разработке романа из народной жизни. Она была генетически связапа с «Мертвыми душами» Гоголя. Соотношение этих двух произведений говорит, с одной стороны, о том, как велико было влияние Гоголя на прозу 40–50–х годов, с другой, о том, какие сдвиги произошли в русской литературе этого времени. Тургенев как бы видоизменяет найденную Гоголем в «Мертвых душах» форму. Под его пером эпизоды превращаются в отдельные очерки, а поэма — роман становится поэмой в форме новеллистического цикла.

Если Гоголь характеристики помещиков, эпизоды, происходящие в их усадьбах и в городе, соединил с помощью истории авантюры «среднего приобретателя» Чичикова, то Тургенев чередует резко контрастные очерки, рисующие типы помещиков и крестьян, представителей двух антагонистических сословий. Нитью, соединяющей эпизоды — очерки, является восприятие событий мыслящим, гуманным, «объективным» наблюдателем (охотником), который не может не поддаться обаянию народных характеров, поэзии русской природы. В поэме Гоголя Россия рисовалась как страна, реальные «явления» жизни которой находятся в резкой, непостижимой дисгармонии с ее сущностью, а современный быт — с ее грядущими историческими судьбами. В «Записках охотника» Тургенева реальный, подавленный крепостным правом народ предстает как носитель плодотворного начала жизни страны, а свойства его характера — как залог обновления и изменения социальной действительности.

В «Записках охотника» Тургенев сделал крепостного крестьянина героем произведения, освещенным разнообразным по интонациям поэтическим сочувствием писателя. Это сочувствие принимает форму то психологического и социального анализа («Хорь и Калиныч», «Бирюк»), то проникновенного лиризма («Певцы», «Свидание», «Касьян с Красивой мечи»), то гражданского пафоса и негодования («Бурмистр», «Льгов», «Петр Петрович Каратаев»), то мягкого юмора («Бежин луг»).

Однако народ здесь не становится героем целостного эпического произведения, романа, а между тем интерес к проблемам социальных и исторических судеб страны в целом и изучение реальных условий современной жизтги низших сословий, уверенность передовых писателей в значительности личности каждого «маленького» человека создавали в эти годы предпосылки для разработки жанра романа из народной жизни.

В 40–х годах литература провозгласила ценность души человека из народа, городского бедняка, а затем и крепостного крестьянина. Обострение интереса к проблеме деревни и личности человека из народа было связано с ростом антикрепостнических настроений в обществе, стихийными выступлениями крестьян против помещиков, прокатившимися по стране и грозившими самому существованию крепостничества.

Распространение идей утопического социализма, влияние их на передовую русскую интеллигенцию, популярность мысли утопических социалистов о ценности каждой человеческой личности, о праве всех людей на счастье способствовали углублению интереса к внутреннему душевному миру простого человека. Эти общественные настроения и веяния оказывали воздействие на литературу в тот период, когда в ней возникла и получила широкое распространение социально — психологическая повесть из народной жизни. Жанр повести из современной жизни простых людей непосредственно подготовил развитие русского народного романа.

Попытки писателей — реалистов 40–х годов обратиться к деревенской тематике и сделать ее содержанием повести имели принципиальное значение. Белинский высоко ценил инициативу Д. В. Григоровича, создавшего первые крестьянские повести, несмотря на то, что писатель не достиг в них ни проникновенности, ни тонкого лиризма, ни оригинальности построения, которыми отличались появившиеся через несколько лет рассказы из «Записок охотника», ни сложности и глубины постановки психологических проблем «Бедных людей» Достоевского.

Григорович исходил из представления о том, что коллизия борьбы «маленького» человека, угнетенного и бесправного, за свое счастье, за жизнь и материальное благополучие представляет огромный общественный интерес, полна трагической значительности. В борьбе отдельного, по большей части слабого бедняка с обездолившим его обществом и всесильными угнетателями писатели натуральной школы видели отсвет великой исторической драмы современной народной жизни и залог устранения общественной дисгармонии. Поэтому Белинский усматривал трагическое лицо в «нехитром», доведенном до отчаяния мужике, герое деревенской повести Григоровича «Антон — Горемыка», а самое это произведение готов был признать за роман.

«Мрачное семилетие», 1848–1854 годы, ознаменовавшиеся наступлением реакции, стремлением правительства подавить всякое проявление свободной мысли, не привели к победе реакционных сил в области искусства и идеологии. Одним из важнейших явлений литературы конца 40–х годов следует признать развитие повести и очеркового цикла, разработку внутри этих жанров элементов эпического стиля. Именно в годы «мрачного семилетия» рассказы из «Записок охотника» Тургенева прочно объединились в цикл и вышли отдельной книгой, появились повести «Муму» и «Постоялый двор», в литературе заняли свое место А. Ф. Писемский, А. А. Потехин, И. Т. Кокорев, произведения которых теми или иными сторонами готовили русский народный роман. В конце первой половины 50–х годов стали появляться «Севастопольские рассказы» Толстого — цикл, значение которого в подготовке романа — эпопеи трудно переоценить.

Писатели и идеологи, наиболее живо интересовавшиеся народом, его бытом, чаяниями, его местом в истории и современной жизни общества, придавали большое значение народным повестям Григоровича конца 40–х годов. «Я помню „Деревню“, помню „Антона — Горемыку“, помню так живо, как будто всё это совершилось вчера. Это был первый благотворный весенний дождь, первые хорошие, человеческие слезы, и с легкой руки Григоровича мысль о том, что существует мужик — человек, прочно залегла и в русской литературе, и в русском обществе», — писал Салтыков — Щедрин.[647]