Сюжетное развитие и композиция романа Григоровича является как бы практическим осуществлением теоретических положений, выдвинутых Гоголем в «Театральном разъезде»: «Всё изменилось давно в свете. Теперь сильней завязывает драму стремление достать выгодное место, блеснуть и затмить, во что бы ни стало, другого, отмстить за пренебреженье, за насмешку».[662]

Григорович делает основным содержанием романа «Проселочные дороги» борьбу мелкого честолюбия и тщеславия провинциальных помещиков. Говоря о чувствах, которыми движимы главный герой романа Аристарх Федорович Балахнов и его соперники на дворянских выборах, Григорович повторяет выражения Гоголя. Он пишет об «арене честолюбия, именуемой выборами», о своем герое сообщает:

М. Е. Салтыкова — Щедрина

«В душе его зароились тогда самые жгучие и честолюбивые надежды. Имея на стороне своей большую часть соседей, он мог смело надеяться быть выбранным предводителем дворянства.

«Чтобы вернее достичь своей цели, Аристарх Федорович позаботился изменить обыкновенный свой образ жизни; следовало теперь зажить так, чтоб ослепить, закружить… весь уезд» (26).

Композиция романа Григоровича в полной мере обнаруживает зависимость писателя от Гоголя. На факт сознательного следования автора «Проселочных дорог» традиции «Мертвых душ» Гоголя указывалось в научной литературе. Так, Н. И. Пруцков отметил зависимость некоторых сторон характеристики главного героя «Проселочных дорог» от образов Чичикова (интриганство Балахнова) и Хлестакова (попытка «сыграть роль чином выше собственного»).[663]

Следует добавить, что целый ряд частностей и отдельных эпизодов романа представляет собою как бы прямой сколок с «Мертвых душ». Уже самая первая фраза «Проселочных дорог» вводит нас в «гоголевскую» атмосферу:

«В одно прекрасное майское утро… ехал тарантас, запряженный тремя клячами. Нёльзя наверное определить, в какой полосе совершалось это достопримечательное событие; проселок терялся с обоих концов бог весть куда; легко могло статься, что он начинался у Оренбурга и, цепляясь, как водится, с другими проселками, пропадал у прусской границы» (5).

Начиная так роман, писатель не мог не отдавать себе отчета в том, что читатель неизбежно вспомнит странствующую бричку Чичикова. Этот зачин, необходимость которого не диктовалась сюжетным развитием (первые главы романа описывают события, происходящие в имении Балахнова), был выбран не случайно. Самый замысел романа и отражающее этот замысел заглавие «Проселочные дороги» были навеяны поэмой Гоголя и идущей от нее традицией (см. «Тарантас» В. А. Соллогуба). Изображение метаний Балахнова, его адептов и противников по проселочным дорогам уезда и губернии, их приключений в столице и попытка через повествование об этих интригах и приключениях характеризовать поместную Россию в целом — представляло собою развитие и своеобразное преломление идей и приемов, разработанных Гоголем. Знаменитая заставка Г. Г. Гагарина к «Тарантасу» Соллогуба, которую столь высоко оценил Белинский[664] (бесконечная проселочная дорога, вьющаяся между полей, и облако пыли, летящее за тройкой), могла бы в равной мере иллюстрировать «Проселочные дороги» Григоровича.

Обрисовка народных образов в «Проселочных дорогах» Григоровича подчинена задаче создания типа предприимчивого, бодрого, несмотря на крепостнический гнет, простолюдина, не теряющего своего достоинства в обстановке произвола и рабства. Григорович пытался дать своеобразный ответ на вопрос, выдвинутый впервые в литературе Тургеневым и затем привлекавший внимание писателей, среди них Писемского в особенности.

Белинский, как известно, высоко оценил общественное значение образа Хоря из рассказа Тургенева. Критик писал о нем: «Хорь, с его практическим смыслом и практическою натурою, с его грубым, но крепким и ясным умом… — тип русского мужика, умевшего создать себе значущее положение при обстоятельствах весьма неблагоприятных».[665] Народные типы, созданные Тургеневым в «Хоре и Калиныче», дали осно-

вание Белинскому заявить об авторе этого очерка, что он «зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил».[666]

Идя по стопам Тургенева, Григорович в первом романе вносит новые черты в изображение народа по сравнению со своими повестями 40–х годов. Доброта, справедливость, стихийная поэтичность натуры, которыми он наделял в повестях своих героев из народа, дополняются в романе мужеством, деловитостью, способностью ориентироваться в любых условиях и действовать смело и решительно. Несмотря на то, что образы Ивана, Глафиры, Калины в романе отодвинуты как бы на второй план, их значение никак нельзя считать второстепенным.

Не случайно один из самых ярких эпизодов первой части романа — описание торжественного обеда и праздника в имении Балахнова, во время которого со всей очевидностью выявляется пошлость, лицемерие и тунеядство хозяина и гостей, Григорович заканчивает поэтическим аккордом: «Свет луны, проникавший в окно, позволял, однако ж, ясно различать Калину, спавшего подле своей работы, обвернутой простынею и прислоненной к стенке. Окинув веселым взглядом старого маляра, Иван и его возлюбленная покинули людскую, и долго еще потом можно их было видеть гулявших, при свете месяца, по пустынным и тихим аллеям барского сада» (149), тем самым аллеям, разумеет Григорович, где, за несколько часов до того, разыгрывались пошлые сцены ловли богатого жениха помещичьими дочками, гуляли Балахнов и его гости, занятые мелкими интригами, одержимые злобой и завистью.

Отношение к простым людям, к слугам и крестьянам выступает в романе как критерий оценки человека. Гордый своим старинным родом, столбовой дворянин Балахнов и выскочка Бобохов, стесняющийся своего купеческого происхождения, в равной мере чужды окружающим их и работающим на них простым людям. Один из них глубоко безразлично и хищнически относится к своим крестьянам, другой — жестоко и нарочито пренебрежительно.

Из помещичьей среды Григорович выделяет и сочувственно рисует только двух лиц — беспоместного, обедневшего дворянина Карачаева и жену Балахнова Лизавету Семеновну. О Лизавете Семеновне автор романа говорит, что она «принадлежала к числу тех тихих и сердечных женщин, для которых вся жизнь, всё счастье — подле родного очага, в тесном кругу родных и детей, … не было малейшего сродства между нею и обществом, которым любил окружать себя Аристарх Федорович» (15).

Старая крепостная няня, заботливо пекущаяся о ее детях, ближе сердцу Лизаветы Семеновны, чем многочисленные соседи помещики, наполняющие дом Балахнова, разжигающие его тщеславие и тайно злорадствующие при его неудачах.

Лизавета Семеновна далека от интересов, страстей и развлечений своей среды. Григорович стремится показать, что в ней нет ничего, что характерно для барыни, она прежде всего — женщина, мать; ложные чувства, которыми одержимо ее окружение, чужды ей. Для Балахнова семья — средство придать себе как можно больше веса в обществе, и он не задумываясь пожертвует спокойствием жены и благосостоянием детей ради своих честолюбивых замыслов; отношение Окатова к жене определяется тем, что она урожденная княжна Жирофле — Никитская, сына он любит и балует как наследника, а нелюбимые дочери растут в его доме как сироты; хорошенькая, молодая помещица Кошкина «обожает» мужа и презирает выскочку Бобохова, однако автор острым пером сатирика вскрывает тайную подоплеку чувств этой «приятной во всех отношениях» дамы, жестоко досадующей на то, что богатый жених появился на горизонте слишком поздно.

Лизавету Семеновну занимает воспитание и образование детей, затрудненное бессмысленными тратами и черствостью мужа; она верна в дружбе и любви. Мерилом высокого строя души Балахновой автор считает то обстоятельство, что в ней нет черт барыни и крепостницы: «…каждому, мало — мальски наблюдательному человеку сделалось бы очевидным, что наружные признаки барыни были ей невыносимо тягостны и появлялись, как неизбежная дань требованиям Аристарха Федоровича…» (15).