В повестях же петровского времени авторы стремились не только воспроизвести, сделать зримыми поступки героев, но и передать слова, которыми они выражали свои чувства, желания и даже мысли. Матрос Василий, увидев королевну Ираклию, «паде от ея лепоты на землю, яко Люд- вик, королевичь ираклийский, паде от прекрасный цесаревны Флоренти римския. и рече: „Государыня прекрасная девица! Какова ты роду и как сюды взята?“ Отвеща девица: „Господин добрый молодец! Я тебе, государю, о себе донесу“».[57] Ираклия Василия «возлюбила не телесным люблением, но сердечным». Александр, увидев Елеонору, «был всю ночь- в великом десперате» (от латинского desperatus — отчаяние). От любви к Елеоноре на Александра «прииде… жестокая горячка». «Несщастие свое воспоминая», «в размышлении о несклонной Елеонориной любве» Александр пел «арию». Александр и Тира клянутся в любви «от трех ран истекшей кровью». Описание клятвы шляхецкого сына и цесаревны ярко и впечатляюще. Цесаревна «взя нож и обнажи грудь, и разреза мало, и взем перо и бумагу, и написа кровию тако: „Не хощу иметь в сем свето достойного мне супруга, кроме тебе. и приступль вручи ему писмо, и обливаяся слезами, и даде любезное целование во уста, во очи и во уши».[58]
Изображение внешних проявлений человеческих чувств в повестях петровского времени связано с традициями древнерусской литературы.[59] Переживания людей показываются чрезвычайно напряженно: для характеристики действий человека писатели прибегают к гиперболам, ярким метафорам, эмоциональным оценкам. Герои повестей от несчастной любви заболевают и даже умирают. В припадке ревности они раздирают на себе одежду, волосы, бьются головой о землю, до исступления проливают слезы, так что «плачевные гласы… пронзают облака». В радости они расцветают «аки тюльпан», не замечают боли, когда рассекают себе грудь, чтобы кровью подтвердить свою верность в любви.
Описание душевных переживаний привлекалось в литературе XV—
XVII веков почти исключительно с назидательной целью. Внутренний смысл его состоял в показе отношения к этим переживаниям самого автора. В повестях первых десятилетий XVIII века обрисовка человеческих чувств, при этом исключительно любовных, не имеет никаких «деловых функций». Авторы этих повестей изображают любовные переживания героев с целью наиболее полно раскрыть их характеры, проявляющиеся в психологических переживаниях, для того чтобы показать причины и взаимосвязь их поступков.
Описывая любовные чувства людей, авторы повестей петровского времени использовали также опыт русского народно — поэтического творчества, давшего прекрасные образцы любовной лирики. Народная речь живо ощущается в диалогах героев, в манере их обращения: добрый молодец, государь мой батюшко и др. Влияние народных песен можно отметить и в поэтической системе «арий».
Несомненно важную роль в выработке художественных приемов изображения любовных чувств человека сыграл переводный, авантюрно — рыцарский, любовный роман. Распространенные в многочисленных списках и различных редакциях повести о Бове — королевиче, о Петре Златых Клю чей, о Мелюзине, о царе Оттоне (Октавиане), о Франце Венециане, Дол- торне и другие способствовали развитию интересов к необыкновенным приключениям героев, к их переживаниям. В переводных романах и повестях русский читатель мог почерпнуть образцы «галантного» обращения с женщиной, выражения рыцарского поклонения ее красоте. Поэтому не случайно, описав, как российский матрос Василий объяснялся с королевною Ираклией, автор тут же упомянул о Лодвике (в приведенной цитате — Людвик), королевиче рахлинском, который также «паде на землю» «от лепоты» римской королевны Флоренты. Рассказ о Людвике и о Сидоне входил в состав широко известной повести о «Семи мудрецах», переведенной в России с польского языка в конце XVII века.
Переводной литературе отчасти обязана повесть петровского времени и некоторыми особенностями своей художественной формы. Все повести отличают сложность и занимательность фабулы, острое развитие любовной интриги. Нередко сюжет повести петровского времени в какой‑то своей части соприкасается с переводным авантюрно — рыцарским или любовным романом. Однако при этом повести отнюдь не являются простым переложением переводных памятников: сложный и разнообразный по своим элементам сюжет использован в них для наиболее полного раскрытия замысла, всегда подчиненного общественно важной теме.
К этому следует добавить, что переводные романы не могли бы оказать влияния на художественные особенности повестей петровского времени, если бы в самой русской литературе не произошли существенные изменения. Достижения общественной мысли, развитие новых, чисто литературных по своему характеру жанров, узаконение художественного вымысла подготовили появление нового героя повестей петровского времени. Критерий оценки человека не с точки зрения церковной идеологии был принципиально новым в повестях петровского времени, значительным шагом в секуляризации русской литературы. Авторы повестей стремились подчеркнуть ценность человеческой личности независимо от положения героев на иерархической лестнице вне зависимости от их происхождения.
Новый, художественный образ героя становился знамением своего времени, он выражал передовые общественные идеи, характерные именно для петровского времени.
Своеобразной чертой повестей петровского времени является то, что во всех этих произведениях события происходят не в России, а за границей: во Франции, Англии, Австрии (Цесарии), Германии, Италии, Испании, Египте, Америке и Китае. Стремление авторов перенести описание действия в «иностранные государства» объясняется тем иптересом к далеким странам и заморским путешествиям, который был характерен для людей петровского времени — эпохи, покончившей с замкнутостью Руси, открывшей для русского дворянства и купечества «окно в Европу».
Повести петровского времени выразили только одну из характерных черт идеологии дворянской абсолютистской монархии, созданной усилиями Петра I и его сподвижников, которые опирались на дворянство и купечество в борьбе с боярством, отстаивавшим старомосковские порядки, и с народными массами, сопротивлявшимися усилению фискального гнета и широким военно — строительным мероприятиям государства, так как последние осуществлялись при помощи принудительного труда и стоили народу тяжелых жертв. Такой чертой был жизненный оптимизм, осно- вапный на практическом отрицании сословного неравенства и утверждении доступности жизненных благ и успехов удачливому и деятельному герою вне зависимости от его происхождения.
Послепетровская дворянская монархия в значительной степени распростилась с тем, что составляло основной пафос идеологической борьбы
Петра I и его сторонников — с идеей служения общенациональному государственному долгу, перед которым принцип «породы» терял свое значение и выдвигался принцип личных заслуг.
Это изменение отразилось и на развитии русской повествовательной прозы 1730–1750–х годов.
Из повествовательной литературы был изгнан и образ обедневшего дворянина, добившегося высокого положения в жизни «умом» и «науками». На смену ему снова пришли королевичи и царевичи, которым успех в жизни был обеспечен по праву рождения и воспитания.
Знатное происхождение имеют Карл и София — они дети «гишпан- ского министра Вильгельма», который находится при дворе французского короля («Повесть о гишпанском дворянине Карле и сестре его Софии»[60]). В «Гистории королевича Архилабана»[61] герой — сын «немецкого государства короля Фридерика», в «Гистории о Ярополе цесаревиче»[62] Яропол — королевский сын. Король и королевна — герои «Истории о португальской королевне Анне и о гишпанском королевиче Александре»,[63] королевич Дикароний — герой «Гистории о гишпанском королевиче принце Ди- каронии и о французской принцессе Елизавете».[64] «Благороден и зело богат» французский шляхтич Александр — герой «Истории о некоем французском шляхтиче, именем Александре, како утвержден бысть в Цесарии цесарем, и о цесаревне Вене».[65]
