— Верно, — кивнул Эсмонд.
— Вспомни-ка, — с воодушевлением продолжал Сент-Джон, — ведь один из наших монархов был обманут точно таким же путем и с честью вынес насмешки.
У Эсмонда вырвался хриплый смешок.
— Ты имеешь в виду Генриха Тюдора и Анну Клевскую? Ну да, было такое: Гольбейн скрасил на портрете ее лошадиную морду, и им удалось обвести Генриха вокруг пальца… Но я же не Генрих Тюдор. Это он играючи, одной левой избавился от неугодной невесты. Я же не могу отказаться от Магды Конгрейл. Прикажешь мне убить ее, отрубить ей голову? Или нанизать на вертел ее сволочного отчима? — Он снова горько усмехнулся.
Арчи нервно хохотнул в ответ.
— Ну ладно, дружище, надо возвращаться к гостям, если не хочешь, чтобы они заподозрили неладное. Они и без того расстроились, что им не удалось как следует посмотреть на невесту.
Эсмонд устало поднялся на ноги.
— Самое главное сейчас — избежать скандала. Ни о чем другом я думать пока не могу. Словом, Арчи, давай поднимайся наверх и скажи ей, чтобы она ни под каким предлогом не выходила из своей комнаты. Потом сообщишь мне, что ты о ней думаешь.
— Сейчас же иду.
Эсмонд вернулся в столовую и сразу же попал в водоворот желающих выпить с ним за его здоровье. Там была и Шанталь Ле Клэр, которая улыбалась ему своими агатовыми глазами. Боже мой, как же она была хороша по сравнению с той калекой, что сидела наверху! Его передернуло при воспоминании об этом, и взгляд его невольно метнулся в сторону сэра Адама.
— Мы что — не увидим сегодня вашу Магду вообще? — спросила одна из дам, прибывшая на празднование из Лондона.
— Увы, но врач предписал ей не выходить из комнаты. Ей нужен полный покой, — не моргнув глазом, сказал Эсмонд. — Вы должны меня понять. После того, что уже однажды пережил, я особенно сильно беспокоюсь о своей… о своей жене, — он снова запнулся на этом слове, как будто оно обжигало ему язык.
Генерал Коршам поднял свой кубок:
— За лорда и леди Морнбьюри!
— За жениха и невесту… — прокатилось по нарядной толпе гостей, и все осушили кубки.
Эсмонд тоже выпил свой кубок. Потом еще один… И еще один… И все они были полны горьких сожалений о его обманутых надеждах и злобы на весь мир. Что там говорили монахи о какой-то другой, лучшей жизни, к которой он якобы должен готовить свою душу… Вот она, жизнь, и она проходит сейчас, минута за минутой. Как огонек свечи, который отгорит — и погаснет…
Он прошелся по комнате, то и дело отвечая на вопросы о здоровье жены и извиняясь за ее отсутствие, и сам не заметил, как оказался рядом с мадемуазель Ле Клэр.
В отчаянии он нащупал под скатертью ее руку и сжал ее.
— Потанцуем, когда кончится застолье.
— Enchantee[7], — ответила она на своем родном языке и одарила его долгим взглядом миндалевидных глаз.
А в это время наверху Арчибальд Сент-Джон сидел у кровати новобрачной. Постепенно до его сознания доходило, какой величайшей трагедии он стал свидетелем. Только переступив порог этой комнаты, понял, что, собственно, произошло.
После ухода Эсмонда Магда опять потеряла сознание. Подоспевшая Аннет привела ее в чувство жжеными перьями и уксусом, после чего раздела и уложила в постель. Так она и пролежала без движения до прихода Арчи.
Бледная, застывшая, она казалась такой маленькой и жалкой на этой огромной кровати…
— Что же со мной будет? Что же со мной будет? — шептали ее губы.
Арчибальд был просто потрясен ее видом. Одно дело — услышать рассказ друга, и совсем другое — видеть все собственными глазами. Но даже не сами шрамы поразили его, хотя он сразу заметил, как сильно изуродовано у нее лицо. Самое главное было то, что перед ним предстала вовсе не матерая хищница, вовсе не крашеная охотница за богатыми мужьями, как ее описывал Эсмонд…
Несмотря на ворчание Аннет, Магда настояла на том, чтобы та ее умыла и больше не подходила к ней с пудрой.
— Все, с враньем покончено. Пусть увидит меня такой, какая я есть, — сказала Магда.
Первой ее увидел Арчи. Юное, хрупкое создание, на которое зачем-то надели нелепый дамский пеньюар… Чепец надевать она отказалась, и волосы черными кольцами разметались по подушке. От глубины и красоты ее огромных печальных глаз у Арчи перехватило дыхание. А голос у нее действительно был такой же тихий и бархатный, как когда-то у Доротеи.
— Зачем вы это сделали? — спросил он ее.
Она ничего не ответила.
Тогда Арчи сказал:
— Вы должны доверять мне. Я лучший друг Эсмонда.
— Значит, моим другом вы быть не можете, — с горечью произнесла она. — Вам ведь надлежит ненавидеть и презирать любого, кто посягнет на честь вашего друга.
— Вы сделали это по своей воле? — настаивал он.
Она подняла на него взгляд, в котором было столько муки, что он на мгновение не поверил, что перед ним почти ребенок.
— Но ведь я по своей воле давала клятву перед священником, не так ли?
— Но зачем? Зачем? — твердил Арчи так, словно не сомневался, что за всем этим таится что-то еще, чего ни он, ни Эсмонд не знают. Но Магда не хотела раскрывать своей тайны.
Неужели она до такой степени боится своего отчима? Она даже кусала себе губы, чтобы, не дай Бог, не проговориться. А когда узнала, что назавтра сэру Адаму предложено покинуть поместье, и вовсе насторожилась и стала просить, чтобы с сэром Адамом получше обращались.
— Нет, я не верю, что вы добровольно согласились выйти замуж за Эсмонда, — сказал наконец Арчи. И даже после этого она не захотела ничего объяснять. Почему же Магда так просила за своего отчима? И при этом так взволновалась?
— Было бы справедливо, — сказала она, — если бы моему отчиму оказали денежную помощь. Мы… мы очень бедны. Поместье Уайлдмарш почти разорено. Вы сочтете меня корыстной, но я все равно попрошу вас уговорить моего… моего мужа… — Она закрыла лицо руками. — Уговорить его простить сэра Адама по причине его крайней нужды. И не выгонять с пустыми руками…
Когда Арчи заговорил о том, что на самом деле хозяин Уайлдмарша едва ли заслужил благосклонное отношение со стороны Эсмонда, она сказала:
— Но моя мать может умереть. Прошу, умоляю вас, сэр Арчибальд, не оставьте ее…
Она так настаивала, что Арчи вынужден был обещать ей похлопотать за сэра Адама.
Когда он направился к двери, чтобы вернуться в зал, в ушах его все еще стояла ее мольба. На пороге Арчи обернулся и еще раз посмотрел на хрупкую одинокую фигурку под одеялом.
— Все, что вам остается, Магда, это молиться. Я и сам не знаю, как поведет себя Эсмонд. Этот обман совершенно вывел его из равновесия. Но, если вы позволите, я передам ему ваши сожаления.
— Я уже повинилась перед ним, — сказала она. — И он мне не поверил. Напрасно меня уложили в эту постель — я бы хотела уехать в Уайлдмарш вместе с отчимом…
— Но сейчас главное — избежать даже малейшего намека на скандал. Эсмонд — слишком видная фигура, а кроме того, приближенный королевы. Поэтому важно не допустить никаких толков. Насколько я знаю Эсмонда, он этого не вынесет.
Магда отвернулась. Совершенно убитым голосом она произнесла:
— Я сделаю все, что мне скажут.
Приход Сент-Джона немного успокоил ее. Он показался ей добрым и порядочным человеком. Совсем не злился на нее… И все-таки после его ухода она уткнулась в подушку и долго плакала. Ей совсем не хотелось молиться. Ей казалось, что Бог предал ее.
Такая ей выпала первая брачная ночь…
Отвергнутая, обвиненная в злодействе, которого на самом деле не совершала, лежала она в одиночестве и утирала слезы. А жених веселился и танцевал без нее. Какой же убийственный был у него взгляд, когда она подняла вуаль! При воспоминании об этом у Магды едва не остановилось сердце. Схватившись рукой за свою изувеченную щеку, она простонала:
— Лучше бы мне умереть… Лучше бы мне умереть…
Она не знала, сколько пролежала вот так, пока пришел Эсмонд.
Снизу доносилась музыка, а один раз она слышала, как на террасе открылось окно и в него со смехом выглянула какая-то парочка. Как, должно быть, там весело, в гостиной… Все смеются, танцуют. А она так ни разу и не танцевала и не смеялась по-настоящему…
