— «Столица», — откликается в трубку Смелянский. — Принимаю! Цель двадцать шесть ноль один. Пятьдесят четыре. Шестнадцать. Семь…

Для непосвященного — полная тарабарщина. Для знающего — яснее ясного. Пятьдесят четыре — номер квадрата в сетке по горизонтали, шестнадцать — по вертикали. Семь — место цели по «улитке».

Абуладзе готовит данные для стрельбы. Его пальцы стремительно бегают по клавишам вычислительной машинки. Ряды цифр ложатся на бумагу.

— Малыш, быстро на метео! Сними температуру и ветер.

Малыш стремительно выскакивает на улицу. Через несколько секунд возвращается.

— Минус три. Ветер — полтора.

Абуладзе быстро вычисляет поправки. Готово!

Смелянский поднимает вторую трубку:

— «Енисей», «Волга»! Цель двадцать шесть ноль один. Заряд уменьшенный. Фугасный. Взрыватель замедленный. Прицел триста восемьдесят один, уровень тридцать шесть, ноль. Основное направление правее один, двадцать. Четыре снаряда зарядить!

За стенками «кунга» над батареями эхом разносятся команды командиров взводов:

— …основное направление правее один, двадцать! Четыре снаряда зарядить!

— «Столица»! Ну что там по двадцать шесть ноль один? — торопится штаб.

— Готовы к стрельбе, — коротко докладывает Смелянский.

— Работайте!

Выполняю!

И тотчас Абуладзе командует в соседнюю трубку:

— Залпом огонь!

Слышно как звонко лязгают затворы, запирая золотистые тубусы зарядов в казенниках.

— …Триста тридцать три! — доносится до слуха. И все тонет в грохоте выстрелов.

— «Динамо», по цели двадцать шесть, ноль один, четыре снаряда в двенадцать тридцать одну, — докладывает Смелянский.

И его слова тонут в диком вое стреляющего по соседству дивизиона «Градов».

— Цель двадцать шесть, одиннадцать, — записывает Смелянский. — Координаты… Шестнадцать снарядов.

И вновь склоняется над тетрадью Абуладзе, рассчитывая данные для стрельбы, остро отточенным карандашом аккуратно заносит цифры в таблицу. Составляет формулы, выстраивает ряды цифр.

Идет боевая работа. И оружием в ней сейчас являются цифры. Поправка на влажность, переданная расчетам, подняла стволы на несколько «тысячных» (единица исчисления в артиллерии) к зениту. Поправка на ветер отклонила их чуть-чуть в сторону. И вот уже невидимые нити траекторий, скользя через дома и скверы, сходятся на далекой шестнадцатиэтажке. Нащупывают ее, цепляются за нее, берут в «вилку».

У гаубиц суетятся расчеты. Из ящиков достаются и выкладываются пирамидами снаряды и латунные тубусы зарядов. Заряжающие накручивают конусы взрывателей, специальными ключами выставляют их тип.

— Батарея! — разносится над позицией крик командира. — Цель двадцать шесть одиннадцать! Заряд уменьшенный!.. Прицел двести сорок семь. Уровень… Снаряд зарядить! Первый залпом, остальные по готовности! Батарея!  Триста тридцать три! — И все тонет в залпе. Через мгновение из пыли поднятой залпом вырывается новый язык пламени, за ним еще один и еще — батарея ведет беглый огонь. Звенят отбрасываемые гильзы, лязгают затворы. Дрожит земля. Рвется воздух.

Время обеда, но отойти от пушек расчеты не могут. Почти непрерывно ведется огонь. Поэтому обед тащат в термосах на позицию. И там, в редкие минуты затишья, по одному, по два человека с расчета бегут к термосам и, торопливо навалив в котелки супа и каши, так же торопливо трусят к орудиям и прямо на станинах глотают обед.

— Батарея!.. — разносится над позицией.

И котелки составляются на ящик с зарядами.

— …Беглым! О-огонь!..

Когда стрельба стихает, суп уже покрывается коркой льда.

Вот уже неделю дивизион сносит позиции боевиков в Грозном. Снаряды приходится класть буквально в ста метрах от «передков» нашей пехоты. И это на дальности почти в девять километров. Мастерство артиллеристов удивляет и поражает. Впрочем, не нас одних. Боевики по-своему защищаются от артогня. Например, несколько раз, как только дивизион открывал огонь, «чечи» под шумок делали несколько выстрелов из миномета, по нашим передовым позициям. Тотчас в эфире поднимался шум, что артиллерия бьет по своим. Огонь прекращали, начинались разборки. И только когда несколько раз в воронках нашли концевики мин — стала ясна хитрость боевиков. Другой хитростью стала борьба с объемными боеприпасами. Боевики стараются держать на своих позициях разведенные костры, которые, по их замыслу, воспламенят детонирующую смесь до возникновения опасной ее концентрации. При одиночном применении «объемников» эта защита достаточно эффективна.

На карте одной из целей обозначено православное кладбище. Я спрашиваю Смелянского, что там прячется у боевиков.

— Там отрыты позиции зенитной установки, — поясняет Владимир. — Той, которая три дня назад обстреляла и повредила вертолет Трошева…

Дежавю! На прошлой войне в ходе штурма на этом же кладбище боевики под плитой на одной из могил прятали миномет. И вот теперь все то же самое. Опять русское кладбище используется в качестве позиции. На своих кладбищах они позиций не устраивают. Чтут, просят нас не трогать могилы боевиков. А наши кладбища поганить, значит, можно…

За сутки дивизион Смелянского выпустил больше шестисот снарядов. Соседний дивизион «Градов» — больше тысячи…

Чем дольше я здесь, тем отчетливее понимаю, как на самом деле далеки мы от мира. И военный разгром основных отрядов и баз боевиков ненамного приблизит долгожданный мир. Самое трудное начнется как раз после окончания «горячей» фазы войны. Когда боевики растворятся в родных аулах, прикроются паспортами и справками «мирных» жителей. И продолжат каждый на своем месте эту войну. Минами, выстрелами снайперов, саботажем, убийствами «нелояльных» чеченцев. Пройдет не один месяц, прежде чем будет (если будет!) налажена эффективная работа местного МВД, ФСБ, органов власти. И у затаившихся бандитов загорится земля под ногами. Но необходимы годы, чтобы окончательно остудить этот «ядерный котел». Успокоить страсти, уничтожить непримиримых, дать уверенность в будущем робким.

Грозный.

Город теней. Тень города.

Грозный.

Город призрак. Город призраков.

Грозный.

Город скорби. Город возмездия.

Стаи собак, пирующих на руинах. Обожравшиеся человечины, утратившие среди безответных трупов священный страх перед людьми. Злые, отчаянные. Омоновцы отгоняют их камнями. Но те лишь лениво отбегают в сторону. В их черных глазах циничное, оценивающее любопытство. Сколько раз они вечерами жрали тех, кто утром отгонял их камнями…

Люди, как тени. Среди изъязвленных сюрреалистических развалин такие же неестественные, неживые, ненастоящие. В каких-то тряпках, обносках или, наоборот, в отличной турецкой «коже», норковых и овчинных полушубках. Они механическими куклами медленно бредут вдоль рядов руин — бывших улиц, не обращая внимания ни на что. Бредут из одних руин к каким-то другим, им одним известным руинам.

На площади, где когда-то стоял дворец Дудаева, на ящике в окружении стаи мелких недопесков русская старуха. По ее словам, на всей площади, кроме нее, живут еще четверо. Ютятся в подвалах, пекут лепешки из муки. У старухи в России живет дочь, но как выбраться к ней — она не знает. О кухне, развернутой эмчээсовцами, слышала, но где она находится — тоже не знает. Ее подкармливает омоновский «блок» перед мостом через Сунжу. Долго втолковываем, как пройти к представительству МЧС, объясняем, что там ей помогут выехать из города, найти родных. В глазах старухи появляется надежда. Она долго машет вслед бэтээру.

Наш Виргилий в грозненском аду — молоденький лейтенант Алексей из разведки 131-й бригады. Той самой, что на прошлой войне попала здесь в огненный мешок и понесла большие потери. На этой войне бригада с избытком рассчиталась с «чечами» за своих павших на той войне. И что самое главное — отвоевала без потерь!