В следующий раз мог прийти только толстяк с бородавками… или никто.

Вот почему у меня никогда не было больше другого праздника по случаю дня рождения или даже юбилейной вечеринки (может быть, теперь, моя дорогая жена, ты простишь мне это). Но, с этой поры, мне уже не нужно было ждать в передней, зажав сердце в кулак. Устрой же ты мне такой праздник, если можешь, Гарри!

И если ты его устроишь, а никто не придет, все будет в порядке. Ты-то снова придешь. А если ты устроишь его, и орды моих поклонников (тайных и явных) стекутся сказать мне последнее «прощай», тогда скажи им от меня, что я им очень благодарен. Благодарен каждому, кого тронул факт моей жизни. Если придут мои пациенты, скажи им, что они помогали мне даже больше, чем смог помочь им я, и что я люблю их, скучаю по ним и искренне прошу простить меня за то, что я их оставил. Но у них все должно быть прекрасно. Они все прекрасны. Если ты хороший врач — у тебя прекрасные пациенты. А я был им. Мы удачно выбрали друг друга.

Надеюсь, что где бы я ни был, я смогу вас всех увидеть. Говорите обо мне наравне с другими в ваших смешных историях и воспоминаниях. Я очень хочу веселиться вместе с вами.

Вспомни время, Гарри, когда все мы жили в том здании на Западной Восьмидесятой улице, наша дверь соседствовала с квартирой двух пьяниц. Они никогда не запирали ее, и Артуро каждый день забегал к ним, когда они уходили из дома, прыгал на стул и запускал пушистую лапу в еду, стоящую на столе.

О Боже! Как я скучаю по всем нашим шуткам и розыгрышам! Знайте, как сильно я вас всех люблю. И как много радости вы мне доставляли. Веселитесь, Гарри. Устройте какую-нибудь шутку».

Гарри наклонил голову. Никто не произнес ни слова.

Гарри аккуратно сложил листки и положил их в карман.

Новое чувство начало расти внутри него. Оно медленно разрасталось в этой многолюдной тишине. Пульсирующая тревога. Искра, из которой разгорается пламя… Беспокойная, энергичная вспышка. Она росла, превращаясь внутри него в пламя. Пенящееся, дымящееся, шумное пламя! Испепеляющий порыв рвался из его сердца наружу, бешено мчался, доводя его кровь до кипения.

На столе перед Гарри стоял поднос, заставленный бутылками с шампанским и бокалами с пивом. Гарри наклонился, схватил кружку пенистого имбирного пива и, крепко зажав ее в руке, высоко поднял над головой.

Он громко закричал, выплескивая весь пыл, страсть, раздражение и отчаяние, накопившиеся в нем.

— Дерьмовая смерть! — кричал Гарри. — Отправляйся в ад!

Люди стали поднимать головы, потом как по команде вскочили на ноги. Они стали запрыгивать на столы и стулья, высоко поднимая бутылки и кружки. Картина напоминала английскую пивную. Один за другим присоединялись к Гарри их голоса. Песня жизни набирала силу.

— Дерьмовая смерть! Дерьмовая смерть!

Старые и молодые были в едином порыве! Весь страх и гнев, растерянность и пассивность, ложное смирение и претензии, отречение… — все, чем большинство из них прикрывалось, как скауты в грозу, все это взбунтовалось и вышло теперь наружу.

— Отравляйся в ад! Отправляйся в ад! — скандировала толпа.

Гарри спрыгнул со стула. Джереми, заражаясь его настроением, вставил кассету в магнитофон и включил его на полную мощность.

— Потрясно! Сегодня погуляем!

В людей вселился бес.

Дети кружились, не попадая в ритм. Макс Стайлс подбросил вверх свою шляпу, потом — итальянский шелковый галстук и рубашку, сгреб в объятия Эсмеральду Куччи, и, похлопывая ее по спине, стал неистово крутить ее в танце. Каждый начал двигаться — танцевать, покачиваться, пытаясь дать волю своим чувствам.

Одно-единственное слово правды, прозвучавшее в этой забегаловке, раскрыло, раскрепостило людей.

Они двигались, закрыв глаза, приоткрыв губы, смачивая горло шампанским. Пот выступил на их коже, миловидных лицах. Кто-то еще продолжал выкрикивать, повторяя слова: «Дерьмовая смерть!» Оставленность. Они переживали свою оставленность. Версия нью-йоркских философов о воскресении.

Оуэн, Джереми и Луи, самые младшие, столь далекие от конца жизни, чтобы понять силу реакции взрослых, неистовство их освобождения, спокойно стояли у стойки, тщательно выполняя обязанности, которые возложила на них Мэтч. Они и забавлялись, и смущались. Никто из них никогда не был раньше на похоронах, а тем более на поминках. Мэтч незаметно следила за ними.

— Эй, ребята, — сказала она наконец, наблюдая их смущение. — Спокойно. Разве вам еще не известно, что взрослые — еще больше с придурью, чем дети. Дайте им побеситься. Им это нужно. Они действительно выдохлись, вот и все.

Они молча покивали головами. Это объяснение они могли принять. Оуэн стал пробираться к матери, которая, сгорбившись, сидела в дальнем углу с потерянным видом. Она увидела его и улыбнулась, протягивая к нему руки.

— На колени. Садись ко мне на колени.

Оуэн покраснел.

— Мама! Я же раздавлю тебя. Я для этого чересчур большой, — сказал он.

— Ты никогда не будешь чересчур большим для меня. Я готова усаживать тебя к себе на колени и тогда, когда тебе будет восемнадцать. Она дотянулась до него, обняла за шею и склонила его голову на свое плечо.

— Малыш мой, — сказала она.

Они сидели так, осторожно покачиваясь. Она знала, что он плачет, но она оставалась спокойной. Мягко похлопывала его по спине, ограждая его и себя от танцующих.

— Убирайся в ад! — кричал Аарон Феррис, двигаясь от Фритци к Гарри, как зеркало образов прошлого и настоящего, олицетворяя их вызов будущему.

А вечеринка все продолжалась. Наконец Глен Андерсон, владелец «Сода Шек», надел фартук и начал приводить зал в порядок, готовясь к утреннему открытию.

Праздник кончился. Кончилось лето. Кончался сезон.

Люди выплеснули свой экстаз в ночь, выйдя на Мейн-Стрит, напевая и покачиваясь. Никто не хотел, чтобы это торжество вдруг закончилось. Одни отправились догуливать на пляж. Другие пошли домой — любить друг друга. Некоторые просто сидели и разговаривали, строя планы на осень. Снова конец повернул к началу.

Харты и Джеймсоны ушли рано и неожиданно для самих себя поехали назад в гигантский пустой летний дом, теперь заброшенный, ожидающий, пока японский бог коммерции объявит о покупке. Они бродили по дому не торопясь, широко раскрыв глаза, шагали по просторным, пустым комнатам. Так много воспоминаний связано с этим домом! Потом они прекратили слоняться по комнатам и сели в кружок в центре гигантской гостиной из стекла и металла, и начали вспоминать юбилей Биг Бена.

Луи встал и подбежал к окну, глядя на усыпанное звездами небо.

— Смотрите, — сказал он торжественно. Его черный мизинец указывал вверх, — Там доктор Джи.

Все встали и стали смотреть туда, куда он показывал. Метеор, а может быть, далекий реактивный самолет летел, оставляя яркую линию на небе. Но они приняли объяснение Луи.

На следующий день Гарри, которого трудно было застать в офисе с середины июля, решил вернуться на работу. Это случилось в тот момент, когда он осознал неотвратимость реальности. Донни ушел, а жизнь продолжается.

Мэтч собирала чемоданы. Японский миллиардер наконец выписал чек, всю сумму сразу, за дом Коуэнов, а на половине Дженни и Донни вещи еще не были собраны. Джой неделю назад уехал с побережья, и она размышляла, что теперь должна делать она. Следовать за ним или не следовать, вот в чем вопрос.

Зазвонил телефон. Она поторопилась взять трубку, думая, что это, может быть, Дженни, которая собирается приехать помочь ей.

— Да, Дженни.

Пауза. Было слышно, как кто-то дышит на том конце провода.

— О, по-жа-луйста, не надо странностей сегодня.

— Мэтч?

— Рикки?

— Да. Слушай. Я хочу поговорить с тобой. Мы можем встретиться?

Мэтч обвила телефонный провод вокруг запястья, как всегда делала, когда нервничала.

— Ну, сейчас это сложно. Это насчет автомобиля? Мне казалось, я все подписала.