— Я знаю тебя, распутную девчонку. Хочешь, присоединимся к ним?
— Прекрати, будь серьезным.
Звуки стали сильнее.
— Оооо. Сильнее! Сильнее! Оооо! Все! Кончаю!
Джина почувствовала, как откуда-то из живота начинает подниматься и душить ее смех. Она зажала рот обеими руками и уткнулась головой в колени Гарри.
— Что это с вами, мисс?! Я не мог предполагать, что это вызовет у вас интерес, — подколол ее Гарри, пытаясь скрыть собственное возбуждение.
— Ааааа! Ооооо!
Наконец, наступила тишина. Джина подняла голову. Тушь на ее глазах потекла и расползлась по щекам.
— Черт. Я испортила весь макияж.
— Ты прекрасно выглядишь!
Они поцеловались. Им было достаточно одного взгляда, чтобы безошибочно определить пару, которая сейчас поднималась по слегка освещенной лестнице. Это были Катарина Риверс и Рикки Боско.
Закрывшись в одной из кабин дамского туалета, Мэтч курила марихуану, предварительно включив кондиционер. Каждую затяжку сигареты она запивала глотком шампанского. Снаружи две женщины вертелись у зеркала, видимо поправляя косметику на лице, и разговаривали. Они и не подозревали, что их кто-то подслушивает. Мэтч была настроена очень воинственно. Каждое свое пребывание в свете она воспринимала как схватку с врагом.
К ней вернулась ее прежняя удаль. Она вновь стала той Элен Мари, какой была много лет назад, — дерзкой и упрямой. Она слишком долго болталась среди всех этих богатых людей. От этого она зачастую переставала быть сама собой, пытаясь, словно хамелеон, изменить окраску и подладиться под их стиль. Но сейчас, благодаря Катарине, она, кажется, вновь обрела себя.
Смятение и былой бунтарский дух охватили ее. Она вспомнила прошлое. Ее, четырехлетнюю польскую сироту, подобрали эти тетки — они были сестры и все старые девы. Хм! Какое счастье! Семь безобразных, коротконогих, отвратительно пахнущих девок — и все сестры. Глупые и злые тетки!
Когда она училась в пятом классе, то однажды увидела в учебнике истории изображение Нотр-Дам. Она закричала на весь класс: «Эти фигуры на крыше! Они похожи на моих теток!» Они и на самом деле очень их напоминали. Под картинкой она тогда и написала слово «горгульи». Фантастические фигуры, которыми в средние века украшали готические строения. Химеры. Однажды она даже обозвала их так во время нескончаемых скандалов по поводу своих шалостей. Они не знали, что такое горгульи. Единственное, что они поняли, что это незнакомое им ругательство.
Ее воспитание проходило на улице. Это научило ее быть выносливой и никому никогда не показывать свои слабости и слезы. Она жила в надежде, что это не будет продолжаться вечно, что когда-нибудь она увидит настоящую жизнь. После школы она начала работать. Она работала даже летом, экономя каждый цент, и изучала людей. Она должна была знать их и найти среди них свое место. Это был ее способ выживания.
«Черт! Она не собирается сдаваться! Она не даст повода придурку Рикки и голливудской сучке видеть себя униженной. — Мэтч еще раз затянулась. Никто не стучал. — Пусть только попробуют побеспокоить меня!»
Женщины продолжали болтать:
— Он был голубым уже в десять лет. Возиться с цветами было его любимым занятием. Он был наверху блаженства.
— Могло быть и хуже. Например, если бы он был калекой или слепым…
— Знаю. Но… Мой врач сказал, что я всегда смотрю вниз, вместо того, чтобы смотреть на верхушки деревьев. Прекрасно, но деревья ведь растут снизу, из земли.
Мэтч погасила окурок и неожиданно появилась перед ошеломленными дамами. Она холодно и надменно посмотрела на них и подошла к зеркалу. Женщины поспешно закрыли свои сумочки и выскользнули в дверь.
Мэтч взглянула на себя в зеркало: «Я выгляжу, как настоящая сука рядом с этими наивными курицами».
На ее сильно накрашенных зеленых глазах выступили слезы. «Нет, реветь нельзя», — сказала Мэтч себе. Она надела очки и вышла наружу, чувствуя вместе с комком, подступившим к горлу, заряд энергии от выкуренной сигареты.
Оркестр играл «Лунную речку». Мэтч всегда находила ее смешной и нелепой, но сейчас, от нахлынувших чувств и под действием марихуаны, слова звучали по-другому. Она сняла очки и прислонилась к одному из столбов, на которых держался навес, наблюдая за танцующими и слушая обрывки разговоров, доносившихся до нее.
Ты моя мечта. Ты разбила мне сердце.
Куда бы ты ни шла, я всегда с тобой…
Слова песни и отдельные фразы, носившиеся вокруг, смешались у нее в голове.
— Мамограмма — это кошмар. Грудь под прессом. Я не ожидала, что после этого она снова будет привлекательной.
— Все, что я помню, так это то, что я добрался до Сорок второй улицы и отправился куда-то между Вилиамсбургским мостом и Пуэрто-Рико…
— Я говорю ей: «Лиза, твои проблемы заключаются в молодых кобелях. Перестань обращать на них внимание».
Двух бродяг все носит по свету,
Там много что можно увидеть…
— Я ужасно выгляжу в этом платье…
— Ты всегда себя недооцениваешь.
— Зато больше ни у кого нет такого…
Мы там, где кончается радуга…
— На Треблинке у охраны собаки специально натасканы на то, чтобы отгрызать гениталии у заключенных мужчин. Последнее, что он успел выкрикнуть, это «мама!»
— Ты что, сошел с ума? Ты почти банкрот, у тебя больное сердце и неудачный брак. Ребенок! Как ты узнаешь, что он твой?! Ты все время пьян. Тебе просто вешают лапшу на уши. Не верь ей! Сделай анализ спермы.
— Анализ крови. Лучше сделай анализ крови!
— В любом случае проверь все. Обязательно проверь!
Мой друг, лунная речка, и я…
У Мэтч слегка кружилась голова. К горлу снова подступили слезы. Но это ощущение было приятным — нежным и мягким. Она улыбнулась. Такая красивая зелень вокруг. Она вдруг почувствовала нерасторжимую связь с окружающими ее людьми, свою причастность к происходящему. Все они находятся в одной тонущей лодке.
— Этот невероятный кристалл я купила на Западе. Теперь я всегда пью воду, которую он заряжает…
Мэтч взяла новый бокал шампанского и, минуя площадку для танцев, направилась в сторону пляжа. Она уже давно потеряла Рикки с компанией. «Сколько прошло? Час? Может, больше? Нет, не больше часа».
Мэтч чувствовала на себе пристальные взгляды мужчин. В этот вечер она была уверена в своей неотразимости. Высокая, в ярком красном платье она была огромным пляшущим пламенем. Холодной и горячей одновременно. До нее нельзя дотрагиваться!
Я укрою тебя собой, я возьму тебя
в свое сердце…
— У меня был период, когда я была одержима идеей самоубийства. Но я никак не могла найти безболезненного способа. Поэтому я купила…
— Они не платят мне достаточно, чтобы разжечь меня…
Так глубоко в моем сердце,
Ты будто часть меня…
— Определенно, СПИД бьет по морали. Мы смотрим старые фильмы и хихикаем, потому что они скучны и банальны. Теперь возьмем картины семидесятых и ранних восьмидесятых. Мы видим, что они совершенно другие. Нет, не наивные. Они противостоят растущему разврату.
— Каким образом Иисус Христос добился такого признания? Наверное, тем, что создал новый миф? Супермен! Вся христианская концепция основана на невероятной самонадеянности.
— Я говорю ей: «Послушай, у тебя есть крыша над головой, есть еда, и я хорошо тебя трахаю. Этого вполне достаточно…»
