You call it love, I call it room-service[5].

Оргазм рождается в голове, однако ты никогда не поймешь этого, потому что слишком много болтаешь. Давай быстрее, Пауль, всунь свой член и подумай о сестре, а потом скатись с меня, ты слишком тяжелый, и у тебя дряблая от загара кожа. А моя кожа бледная, она белая и холодная, как снег, и гладкая, как мое стеклянное сердце.

О, мне так жаль, Фея. Ничего, дорогой, все в порядке. В этот раз я почти не думал о Короле, ты заметила? Да, конечно, ты был… активнее, жестче, Пауль. Мой психотерапевт считает, что я должен разговаривать с тобой во время занятий сексом, это поможет мне отвлечься от мыслей о сестре. Тебе было приятно? Я сумел возбудить тебя? Это было невероятно, Пауль, разве ты не чувствуешь, как я теку?

Если бы энергия той лжи, которую произносят женщины во время половых сношений, соединилась во Вселенной, произошел бы мощнейший взрыв. Земля содрогнулась бы, и на небе появилась бы огненная надпись: «Оральная стимуляция полового члена — не удовольствие, а рвотное средство». Чтобы заставить Пауля прекратить плакать и перевести разговор на тему о деньгах, я сказала ему, что беременна. Он действительно сразу же перестал всхлипывать и взглянул на меня своими карими, как у испуганной лани, глазами, которые всегда были слегка влажными.

— О Боже! — промолвил он.

Пауль часто поминал Бога. Он воспитывался в католической вере, и ему было свойственно обостренное чувство вины. Пауль не мог отделаться от него, даже став в зрелом возрасте атеистом. Без этого чувства он был бы заурядным сиротой, посредственным музыкальным критиком, мужчиной со скудной растительностью на теле и заискивающим собачьим взглядом, неинтересным чудаком и любовником, от которого хочется бежать на край света. Психотерапевт наверняка не сказал ему, что в его ненависти к властному, склонному к тирании отцу и в подростковом половом влечении к красивой сестре нет ничего особенного.

Пауль упивался своим чувством вины, ощущая себя трагическим героем одной из опер Вагнера. Его жизненной программой не предусматривались беременные женщины, поэтому он сразу занервничал и схватил бутылку виски. Он пил ирландское виски, не разбавляя его водой и не добавляя льда. Алкоголь оказывал на Пауля поэтапное воздействие, на последнем этапе он впадал в меланхолию, после чего крепко засыпал и храпел во сне.

Я сказала Паулю, что не желаю даже думать об аборте. То, что я сделала в Мюнхене, осталось далеко в прошлом. Я не жалела о своем поступке. Это было лучше, чем родить ребенка от мошенника Геральда. С тех пор я принимала меры предосторожности, чтобы не повторять ошибок и не испытывать больше душевной и физической боли. Однако Пауль ничего об этом не знал. Презервативы и спирали не вписывались в круг его эротических фантазий.

— Мы должны пожениться.

— Нет, — сказала я и, взяв его лысую, вспотевшую от страха голову с заплаканным лицом в свои руки, стала гипнотизировать его. — Ты еще не готов к такому шагу, Пауль, это наверняка подтвердит и твой психотерапевт. Мы найдем другое решение.

— Твой отец убьет нас.

Мой отец был при смерти. И Клара уже устала смотреть на то, как он медленно умирает. Любовь тоже может умереть, правда, чаще всего она совершает самоубийство, однако в данном случае любовь постепенно чахла, и Клара страдала от этого и пыталась вернуть ее к жизни, потому что по своей натуре была борцом.

— Мне нужно переехать в другой город, Пауль, где я и наш ребенок могли бы спокойно жить, ничего не опасаясь.

Такому, как Пауль, до смешного просто внушить чувство вины. Я почти испытывала стыд оттого, что он верил каждому моему слову. С другой стороны, импровизация о беременности казалась мне гениальной. Ко всем многочисленным страхам Пауля добавились еще страх перед гневом моего мнимого отца и ужас перед женщиной с большим животом и орущим ребенком, которого нельзя будет выключить, как стереосистему. Даже то, что Пауль завел пять контейнеров для разных видов мусора, который можно быстро утилизировать, не причинив вреда экологии, и среди которого нашлось бы место и для использованных памперсов, не было аргументом в пользу ребенка.

— Я должен был предохраняться, — сказал Пауль.

— К чему такие жертвы, дорогой? Немного денег — это все, что от тебя требуется.

Пауль относится к той категории мужчин, которые никогда не поймут истинных мотивов поведения женщины. Он героизировал женщин, жаждал близости с ними и страшно боялся их. Образом идеальной женщины для Пауля навсегда стали тихая добрая мать и девственница-сестра. Он всегда жил сытой жизнью, не испытывая нужды в деньгах. Женщины стали для Пауля святыми соблазнительницами, и ему было бы мучительно больно разочароваться в них. Он уютно устроился в своем маленьком безобидном аду, но тут явилась я и развела в нем слишком большой обжигающий огонь.

— О, как я хочу есть! — простонал Пауль и, встав с постели, отправился на кухню, чтобы поджарить себе колбасок.

А я в это время решила принять ванну и поразмыслить о финансовой стороне вопроса. Ванная комната была выложена зеленой плиткой и оборудована стереосистемой. Здесь стояла пальма, которую я, если бы дом принадлежал мне, непременно убрала бы. Но в общем и целом ванная очень нравилась мне. Она была просторной, и унитаз не размещался здесь впритык к раковине, в зеркалах можно было видеть свое отражение в полный рост, а пушистые полотенца подогревались. Ванная комната Пауля была оснащена джакузи и застекленной душевой кабиной с массажным душем. Отец Пауля оборудовал свой дом по последнему слову техники, прежде чем подняться в воздух и погибнуть в небесах. Но Пауль испытывал отвращение как к полетам, так и к бытовым техническим приспособлениям и установкам. Он не пренебрегал только приготовлением пищи. Однако я отказывалась есть приготовленные им жирные блюда и довольствовалась только выпивкой.

Я любила ванную комнату Пауля. Она совсем не походила на тот сырой чулан, в котором я обычно принимала душ. В этом чулане висела голубая пластиковая занавеска, которая имела обыкновение прилипать к влажному телу, безобразные обои впитывали влагу и покрывались плесенью, а с унитаза облезла эмаль. Если бы средства производства распределялись поровну, такие сырые чуланы, как моя ванная комната, давно бы уже были стерты с лица земли. Каждый имеет право на частицу роскоши. Клара всегда говорила, что у мыслителей, являвшихся предшественниками Маркса, были сердца капиталистов. Интересно, какую сумму готов заплатить за свою трусость мужчина, не пожалевший четверть миллиона на стереосистему?

— Я люблю тебя, Пауль.

Слова походили на мыльную пену. Я лежала в ванне, а Пауль сидел под пальмой с тарелкой, полной жареных колбасок, на коленях и с аппетитом ел. Он беспрерывно жевал, так как после секса или того, что он называл сексом, ему всегда ужасно хотелось есть. То, как едят мужчины, обычно вызывает у меня отвращение. Маркус, у которого была вставная челюсть, дробил пищу на мелкие кусочки, а затем насаживал их на вилку по три-четыре одновременно. После этого долго и внимательно смотрел на эту пирамидку и только потом не спеша отправлял ее в рот и тщательно пережевывал. Еда у Маркуса всегда остывала, прежде чем он успевал ее съесть. Однако он никогда ничего не оставлял на тарелке. Привычка старого человека, пережившего в детстве голодные послевоенные годы. Он всегда упрекал меня за то, что я не доедала свою порцию.

Зубной врач Луц ел очень быстро и всегда после еды проводил языком по зубам, как будто чистил их. Геральд жадно поглощал пищу или, наоборот, со скучающим видом ковырял вилкой в тарелке в зависимости от того, какое впечатление хотел произвести на окружающих. Пауль резал картофель ножом.

— Я не знаю, смогу ли я вынести ребенка, Фея. Я еще не готов к этому.

Мне стало жаль воображаемого ребенка в моей утробе. Какой никчемный отец достался ему, он не способен выносить ничего, кроме музыки Вагнера.