– Да, но я что подумал, – сказал Рэйлен. – Израэл торгует травой. Что, если вы продадите дом ему? Скажем, за сотню долларов.

У Арта это вызвало улыбку.

– А потом дадите знать Бойду, что в его доме живет черный.

– Неплохая мысль, – сказал Арт, – тогда он может раскрыться.

А потом сказал:

– Тут вот еще какая ситуация может облегчить задачу. Вы знаете Боумана, его брата?

Рэйлен видел его в футбольной форме.

– Немного. Он был звездой в школе, атакующий защитник – уже после того, как я ее кончил. Бойд вечно говорил о нем – что у Боумана талант, будет играть в студенческой команде и перейдет в профессионалы. Мне плохо верилось.

Арт спросил:

– Помните девушку, на которой он женился, Аву?

Рэйлен заговорил живее:

– Аву... она жила на нашей улице. – Он вспомнил ее глаза. – Она замужем за Боуманом?

– Была, – сказал Арт. – Позавчера положила конец супружеству пулей ему в сердце.

Рэйлен замолк. Он вспомнил хорошенькую темноволосую девушку лет шестнадцати – как она старалась вести себя по-взрослому, заигрывала, строила ему глазки. Она была в группе поддержки футбольной команды, и он помнил ее нахальные гимнастические танцы, когда вечерами по пятницам она выбегала на поле со стайкой девушек в золоте и голубом. Он не сводил глаз с Авы. Чересчур молода, иначе бы он ею занялся.

Он сказал Арту:

– Говорили с ней?

– Не отрицает, что застрелила. Говорит, надоело, что он напивается и бьет ее. Сегодня утром ей предъявили обвинение. Адвокат посоветовал не признавать себя виновной в тяжком убийстве первой и второй степени, и ее отпустили под подписку о невыезде. Необычно, но прокурор, зная Боумана, вообще не стал бы ее привлекать. Они там выработают согласованное признание вины.

– Сейчас она где?

– Отправилась домой. Я ей говорю: Бойд к вам заявится. Она сказала: не ваше дело. Я сказал: наше, если он вас застрелит. Хотите с ней поговорить?

– Я не против, – сказал Рэйлен.

Она красилась перед тем, как идти на работу в парикмахерский салон Бетти, а Боуман говорил ей: "Ты кем себя воображаешь – Авой Гарднер[10]? Ты на нее мало похожа".

Она перестала втолковывать ему, что никем себя не воображает. Когда она родилась, отец назвал ее Авой в честь Авы Гарднер и говорил, что Ава – деревенская девушка в душе, с моральными представлениями деревенской девушки. Он где-то это прочел и поверил и, пока она росла, постоянно напоминал: "Поняла? Даже красивой женщине не обязательно важничать".

Она вышла за Боумана через год после школы – потому что он был интересный парень, был уверен в себе и говорил ей, что никогда не будет сидеть в шахте. Он наденет сине-белую форму Университета Кентукки, а после его задрафтуют в профессиональную команду; он не против играть за "Ковбоев". Но колледжи либо не брали его из-за отметок, либо не считали таким уж сильным игроком. Боуман винил ее в том, что они поженились и он перестал поддерживать форму, не мог предложиться какой-нибудь студенческой команде. Она сказала: "Котик, если у тебя хреновые отметки..." Не-не, это не имеет отношения, это она виновата. Во всем. Она виновата, что он должен работать в шахте. Она виновата, что он ее бьет. Если бы не пилила, ему бы не пришлось бить. Кроме как за то, как она на него смотрит. Начал пить "Джим Бим" с диетической колой – жрал как удав и пил диетическую колу, – она видела, к чему идет дело, как дурь переходит в злобу, и скоро он принимался ее лупить, сильно. Она сбежала в Корбин, устроилась официанткой в "Холидей-инн". Боуман разыскал ее и привез обратно – сказал, что скучает без нее и постарается терпеть ее вытрющиванье. Она сама была виновата, что выкинула после того, как он избил ее ремнем. Что у него нет сына, которого он брал бы на охоту вместе со своим уродом-братом. Она сказала Боуману, что иногда в его отсутствие брат заезжает к ней выпить и, если она ему нальет, начинает чудить, "твой родной брат". Боуман отлупил ее за то, что она сказала, стегал ремнем, пока она не упала и не расшибла голову о плиту.

Это было два дня назад. Она встала с пола и решила, что он больше никогда ее не ударит.

На другой день, в субботу, он пришел, воняя пивом, в боевом настроении, как будто вчера ничего не было. Она подала ему ужин – ветчину с ямсом, молочную кукурузу, недоеденную окру с томатной приправой, – ей надо было, чтобы он сел. Когда он налил себе "Джим Бима" с диетической колой и уселся за стол, она пошла в кухонный чулан и взяла его винчестер. Он поднял голову и с набитым ртом прошамкал что-то вроде: "Какого черта ты его взяла?"

Ава сказала: "Я застрелю тебя, дурак". И выстрелила, он свалился со стула.

Когда прокурор спросил ее, заряжала ли она винчестер перед тем как выстрелить, Ава задумалась не больше чем на секунду и сказала, что он у Боумана всегда был заряжен.

Рэйлену сказали, что Боуман, когда напивался, сам не мог найти свой дом. Поезжайте вдоль Кловер-форк или по Газ-роуд до объездных туннелей и сверните на восточную дорогу, где стоит щит ХРИСТОС СПАСАЕТ. Там уже недалеко; смотрите, где красный "додж-пикап" во дворе.

Дом стоял среди сосен, одноэтажный, с высокими алюминиевыми навесами. Рэйлен вылез из "линкольна таун-кара" – Арт забрал его у осужденного преступника и отдал Рэйлену во временное пользование – и мимо красного пикапа прошел к двери.

Дверь открылась, и он увидел женщину с темными спутанными волосами, в запачканной футболке, надетой поверх старого домашнего платья, которое висело на ней мешком. Аве было теперь сорок, но он узнал эти глаза, и она его узнала.

– Господи, Рэйлен, – произнесла она каким-то молитвенным тоном.

Он вошел в комнату: голые стены, вытертый ковер, диван.

– Вспомнила меня, да?

Ава захлопнула дверь:

– Я тебя никогда не забывала.

Рэйлен раскинул руки, и она прижалась к нему – девушка, которая ему нравилась когда-то, теперь женщина, которая застрелила мужа и хотела, чтобы ее обняли. Он чувствовал это, чувствовал по тому, как она держится за него. Она подняла лицо и сказала:

– Не верится, что ты здесь.

Он поцеловал ее в щеку. Она продолжала смотреть на него карими глазами, и он поцеловал ее в губы. Они смотрели друг на друга, и наконец Рэйлен снял шляпу и кинул на диван. Ее глаза были близко, руки обхватили его за шею, и на этот раз поцелуй был основательный, губы приладились как следует и не расставались, пока в груди хватало воздуха. И теперь он не знал, что сказать. Не знал, почему поцеловал ее – просто хотелось. Хотелось, он помнил, с тех пор, как она была подростком.

– Я помирала по тебе с двенадцати лет, – сказала Ава. – Знала, что тебе нравлюсь, но ты не хотел этого показывать.

– Ты была еще маленькой.

– Мне было шестнадцать, когда ты уехал. Я слышала, женился. До сих пор женат?

Рэйлен покачал головой:

– Оказалось ошибкой.

– Об ошибках поговорим?.. Я сказала Боуману, что хочу развода. А он: "Подашь – тебя больше никто не увидит". Сказал, исчезнешь с лица земли.

– Я слышал, он бил тебя.

– Последний раз... у меня до сих пор шишка – упала и ушибла голову о плиту. Хочешь пощупать? – Она потрогала голову, пощупала под спутанными волосами, и лицо ее вдруг изменилось. Она сказала: – Ой, господи, не смотри на меня. – И стала стаскивать футболку; подол платья задрался, приоткрыв ноги, торопливо шагавшие прочь. – Закрой глаза, не хочу, чтобы ты меня такой видел.

Но, прежде чем войти в спальню, обернулась.

– Рэйлен, в ту минуту, когда ты вошел, я поняла, что все будет хорошо.

Дверь спальни закрылась, и он хотел постучаться, пока она не навоображала себе лишнего. Объяснить ей, что он федеральный полицейский и зачем он здесь. Но потом спросил себя: а в самом деле, зачем? Арт сказал, что она не хочет защиты. Он все равно бы ее предложил. Нет, он здесь, чтобы получить ниточку на Бойда. Поцелуй на минуту сбил его с курса.