Еще позавчера батальон майора Исаева был во главе атакующего клина своего полка, нацеленного в обход польского городка, упорно, с ожесточением обороняемого фашистами. Слышите, там и сейчас рокочут наши артиллерийские залпы?

И не удивляйтесь, что сзади в разгаре бой, а их полк, даже не расчехлив орудий и минометов, знай себе спокойно шагает на запад: теперь не сорок первый год, когда мы были первоклашками в школе войны, сейчас мы в этом деле уже академики! Кроме того, в последние месяцы мы во много раз больше наступаем, чем обороняемся; причем, ведя наступление, не прем упрямо в каком-то заранее по карте выбранном направлении, а сначала старательно прощупываем вражескую оборону и лишь потом, найдя слабое место, всей силищей обрушиваемся именно сюда, чтобы возможно меньшей своей кровью добиться победы; тогда, осенью 1944 года, одна из главнейших наших задач — как можно быстрее идти вперед, безбоязненно оставляя у себя в тылу фашистские части и даже соединения, если они осмеливались оказывать нам упорное сопротивление: их обязательно добьют те, кто идет во втором и третьем эшелонах наших войск. Мы спешим вперед, чтобы не позволить фашистам оторваться от нас, по-настоящему зацепиться за линию обороны, на черный день подготовленную ими заранее.

Осенью 1944 года в огромной цене были солдатские жизни, теперь они ценились уже во много раз дороже, чем самая новейшая боевая или какая иная техника. Но война безжалостна, упряма, она признает только силу. Вот и оставались вдоль победного пути наших войск солдатские могилы с железной или фанерной пятиконечной звездочкой на простенькой пирамидке. Случалось — и этого не было, случалось — лишь махонькая проплешина вскопанной земли обозначала могилу советского солдата, с боями дошагавшего до этих чужих ему мест. И одиночные, и братские могилы обозначили для потомков победный путь наших армий. Братских было больше: за победы — огромные, ставшие известными всему человечеству, и малые, так сказать местного значения, — победители всегда расплачиваются своей кровью.

В дни летнего и осеннего наступления Советской Армии майор Исаев несколько раз вспомнил железнодорожную станцию на земле Эстонии и то, о чем они с Павлом Петровичем думали тогда. О наших потерях в людях. О том, что они будут значительно внушительнее, чем в любой из минувших войн, и что мы потеряем людей больше, чем фашисты. Теперь он убедился: те мысли, к сожалению, оказались правильными. Конечно, в росте наших потерь определенную роль сыграло и то, что в начальные месяцы войны подавляющее большинство наших солдат, офицеров, даже генералов и адмиралов не умели воевать: сто учебных боев с одним настоящим в сравнение не идут.

Да что там говорить о простых воинах, если прославленные маршалы Буденный, Ворошилов и Тимошенко — военная краса и надежа всего советского народа — были вынуждены быстро отойти с переднего плана в глубокую тень. И до сих пор отсиживаются там, может быть, даже с завистью поглядывая на то, как вершат боевые дела Жуков, Рокоссовский, Конев и многие другие полководцы, ныне еще больше прославленные самой историей, чем они, ветераны гражданской войны.

В первые месяцы напасти не умели мы воевать по-настоящему, потому зачастую, как это бывало и в гражданскую, делали упор на рукопашный бой. Отсюда и многие наши атаки, захлебнувшиеся во вражеском пулеметном и автоматном огне.

Было это. И другое печальное, не украшающее наше военное искусство, тоже случалось. Но ни в том, ни в другом нет вины советских солдат!

Да и многие из младшего, среднего и старшего командного состава не повинны были в том, что наши потери оказались излишне большими. Просто судьба уж так пожелала, чтобы мы вдосталь нахлебались горечи позора из огромной чаши своего бега от Бреста до берегов Волги.

Батальон майора Исаева, в минувших боях потерявший более половины личного состава, сегодня шел замыкающим походные порядки родного полка, который лишь теснил пока отступающего, а не бегущего врага. Этим батальону послабление вроде бы было оказано.

Хотя хорошо это или плохо, что он в хвосте дивизии ногами грязь месит? Если на это глянуть с одной стороны, то его, учитывая недавние заслуги, вроде бы оберегают от случайного столкновения с врагом. А с другой приглядеться… Замыкающий колонну всегда замыкающим остается, он, как зубоскалят солдаты, «все время бредет в струе отработанных газов», он последним и к доброму, крайне нужному поспевает. Правда, мы войной уже многому научены, поэтому, чтобы урвать для батальона хотя бы кое-что из желаемого, майор Исаев еще утром вперед послал старшего сержанта Карпова и пять самых расторопных солдат.

Соответствующие подстраховывающие меры принял, но в успех задуманного не вполне верил: теперь, когда на ухабах дорог грохотал уже четвертый год войны, все насобачились лучшее для себя, для однополчан вырывать. Даже товарищи генералы грешны в этом. И не удивительно: они тоже человеки…

Старшего сержанта Карпова увидели, когда до места ночевки шагать оставалось еще около пяти часов. Он стоял на обочине, и сзади него табунилась толпа то ли солдат, то ли еще кого — в шинелишках и ватниках, в пилотках, фуражках с околышами всех родов войск и даже шапках-ушанках армейского образца. И ни у одного из тех людей в руках не было оружия!

Зато десять автоматчиков, стоявших чуть в сторонке, были вооружены — будь здоров и не кашляй.

Поравнялся батальон с толпой неизвестных людей — Карпов и сержант, командовавший прекрасно вооруженными и обмундированными автоматчиками, подошли к майору Исаеву, козырнули и не доложили, а рассказали, что эти люди — штрафники. Восемьдесят семь непутевых головушек. Дескать, до вчерашнего дня командовал ими старший лейтенант Валентин Валентинович Спицин, подорвавшийся на вражеской мине. Подбежал к грудному ребенку, базлавшему посреди улицы прямо на булыжной мостовой, только схватил его — тут и подорвался на фашистской мине, которая подлой рукой была в пеленку сунута. Между прочим, если бы не товарищ старший лейтенант, то кто-то другой погиб бы точно так же: уже несколько наших бойцов спешили на помощь грудному младенцу. Так что со вчерашнего дня эта рота штрафников была без командира; только сопровождающие автоматчики с ней неотлучно. Но куда, в чье распоряжение следовать, об этом сержант Бубнов — командир отделения автоматчиков сопровождения — понятия не имеет; и вообще он со своими автоматчиками при роте штрафников лишь для того, чтобы оказать помощь ее командиру, если она, конечно, потребуется.

Почему о том, куда и в чье распоряжение следовать, не спросили у начальства? А позвольте узнать, какое начальство вы имеете в виду? То, которое в путь занаряжало? Так оно все указания давало товарищу старшему лейтенанту. А те несколько больших военачальников, которых за сегодняшний день повидали, ничего определенного не сказали, все они лишь отфутболили их безадресно. Только полковник Муратов оказался конкретнее: велел именно здесь дождаться его, майора Исаева, ему без малейшей утайки и поведать всю правду о своих бедах.

Сразу вспомнилось, что еще под Ленинградом, когда предстояло окончательно сокрушить вражескую блокаду, командир бригады откровенно заявил, что очень любит, если его подчиненные и чужих солдат заставляют выполнять свои приказы. И хотелось как можно скорее восполнить потери в личном составе. А тут восемьдесят семь бойцов, будто манна небесная, сами к тебе в руки просятся!

Однако нельзя забывать, что эти не просто солдаты, что они штрафники. А про тех майор Исаев только и знал, что дисциплина у них и вовсе железная, что все они кровью своей или подвигом должны искупить собственную вину перед советским народом; у каждого из них вина своя, а вот ответ за нее им надлежало держать вместе и в одном и том же тяжком испытании.

Майор Исаев еще колебался, он еще не решался взвалить на себя ответственность и за штрафников, за их боевые дела и жизни, но тут младший лейтенант Зелинский, стоявший буквально у него за спиной, и прошептал: