И вдруг сравнительно спокойное житье-бытье пошло прахом.

Началось с того, что в роту, предварительно предупредив о своем приходе в такой-то день и час, явился полковник Муратов. Тут, на передовой, когда противник, если бы только захотел, запросто мог засыпать их минами и снарядами, он многим бойцам роты и офицерам торжественно вручил медали «За оборону Ленинграда». Новехонькие. До умиления простые, без бриллиантов, платины, золота или серебра, но желанные, помимо воли твоей влекущие к себе глаза и руки.

Вручив медали, полковник Муратов лишь тогда сказал майору Исаеву и тем, кто в этот момент был около него:

— Обстановка на фронтах сейчас очень напряженная, настолько напряженная, что можно ожидать вроде бы самой невероятной перегруппировки наших войск вообще. Так что логичнее пока повременить с перемещениями офицерского состава здесь, где пока еще относительное затишье… А вообще-то с добрым почином всех вас, — заключил он, так и не высказав до конца своей мысли, и показал глазами на медаль, которую майор Исаев все еще держал на раскрытой ладони.

С почином… В том году орденами и медалями награждали по-прежнему еще скупо. Тогда, в летние месяцы 1943 года, и на человека, на груди которого поблескивал значок ГТО или «Ворошиловский стрелок» (да еще второй ступени!), почти все поглядывали с хорошей завистью и немым уважением, а тут человеку вручена медаль «За оборону Ленинграда»!

Защитникам только четырех городов — Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда — предназначались подобные медали, оповещавшие любого, кто хотя бы одну из них видел на груди воина, что ее владелец прошел через невозможное и тем самым покрыл себя славой.

Что же касалось слов полковника Муратова о том, что сейчас обстановка на других фронтах сложилась чрезвычайно напряженная, тоже сущая правда. Из бесед и информации политработников все давно уже знали, что гитлеровское командование не извлекло должных уроков из разгрома своих войск под Сталинградом, что оно и в этом году вновь вознамерилось наступать. Теперь в районе Курска.

Наше командование наступление фашистских войск не застало врасплох, наши войска в битве на Курской дуге не только выстояли, они и сами, остановив, обескровив врага, перешли в наступление, которое ровно через месяц — 5 августа — завершилось освобождением двух старинных русских городов — Орла и Белгорода.

Отгремели в Москве орудийные залпы первого нашего салюта в честь победы в сражении на Курской дуге — вперед грозно двинулся уже 1-й Украинский фронт. Его войска успешно форсировали Днепр, который гитлеровская пропаганда изо всех сил выдавала за неприступный оборонительный вал! И 6 ноября наша армия освободила Киев!

Наконец настало время, когда человеку, несведущему в военном искусстве, могло показаться, что наступательный порыв наших войск вроде бы иссяк: они повсеместно, даже там, где еще так недавно, казалось, неудержимо шли к границе с Польшей или Румынией, вдруг стали зарываться в землю. Однако наши солдаты и офицеры, сидевшие в окопах и здесь, под Ленинградом, сердцем чувствовали: есть еще у Советской Армии силешка и очередной ее удар по фашистам будет вот-вот! Но где? И когда точно?

Гадаючи, еще отвечали на эти вопросы, высказывая самые невероятные предположения, и вдруг по окопам стала расползаться вполне достоверная информация: мол, такой-то стрелковый полк, пока находящийся в резерве, за счет пополнения уже укомплектован полностью; а там-то стоит новехонький артиллерийский дивизион, прибывший сюда сразу после формирования. Подобные слухи в последних числах ноября во множестве расползались по окопам. Тешили солдатскую душу надеждой на скорое наступление и здесь, под Ленинградом.

Вдруг 29 ноября их бригаду — не всю сразу, а побатальонно — тайно для врага сняли с фронта и, тщательно маскируя ее переход, перевели на левый берег Невы, в район, где тоже были болота, не промерзшие в эту своенравную зиму, и холмики среди них, чаще всего поросшие соснами, уже познавшими войну — пораненными, покалеченными; многие из них взрывами бомб и крупнокалиберных снарядов были вообще вырваны с корнем.

Там, где бригаду остановил приказ командования, не было ни дерева, ни домика, лишь несколько полуразрушенных печей скорбно торчали среди зарослей крапивы, тонущей в снегу. Однако уже через несколько минут Карпов, для которого, казалось, вообще не существовало секретов, уже сообщил доверительно, что здесь раньше был Рабочий поселок, а с каким номером — это пока неизвестно, что стоит им лишь чуть-чуть податься еще вперед, на восток, этак километров на шесть туда продвинуться, и окажутся тогда они точнехонько рядом с Синявинскими болотами, всей стране известными своими торфоразработками. Тут, сообщив главное, Карпов не удержался и от пустого зубоскальства:

— Видать, чтобы умножить его добычу, командование и сунуло нас сюда.

— Замолчи! — резко оборвал его майор Исаев. — Предполагаю, что нас перебросили на направление нашего главного удара. Так что нам надлежит в любую минуту быть в полной готовности.

Как только его рота покинула осточертевшие окопы вблизи старой полосы оборонительных сооружений, майор Исаев словно очнулся, словно разорвал те тенета, которые опутывали его душу: и командовал снова бодрым голосом, и ни разу не присел без крайней на то необходимости, будто вознаграждал себя активной деятельностью за недавнюю апатию. Вот и сейчас, едва узнал, где они оказались, стал лихорадочно вспоминать все, что почти год назад Юрий Данилович говорил об этой местности. Но память только и сберегла, что здесь много болот, речек, речушек и просто широких ручьев, пусть и не очень глубоких, однако все же являющихся водными препятствиями, которые надо брать в расчет. Вспомнил и то, что если отсюда идти к узловой станции Мга, придерживаясь железнодорожного полотна, то на подходах к ней надо будет форсировать речку, носящую то же имя; и еще — она мелководна, в районе станции Мга имеет только три более или менее глубоких участка, которые местные жители называют омутами.

Малое вспомнил, но особо долго предаваться воспоминаниям время и дела не позволяли: прибыло пополнение, и его надлежало не просто принять, а и умно распределить по взводам, чтобы бывалые солдаты равномерно разошлись по всей роте. Да и с полем будущего боя следовало бы ознакомиться, узнать его как можно подробнее. Конечно, если бы командование позволило понаблюдать с денек за ничьей на сегодняшний день землей, хоть одним глазочком и бегло пощупать линию обороны фашистов… Но приказ строжайший: затаиться, не выдавать своего присутствия! Вот и пришлось майору Исаеву пользоваться лишь тем, что сообщала разведка соседей. А она уверяла: там, где скорее всего придется действовать его роте, у фашистов два дзота, в каждом из которых по станковому пулемету; окопов, связанных друг с другом многими ходами сообщений, три линии; причем вторая проходит по откровенному болоту, где, казалось бы, из-за воды и создать ее невозможно. Но она есть. Потому что фашисты умно поступили: копать окоп нельзя, так они на болоте из бревен соорудили две стенки, параллельные друг другу, а промежуток между ними завалили землей!

Но подобные «окопы» мы уже видели. У финнов…

И пополнение приняли, и боезапасом обзавелись — больше некуда, а приказа о выходе в окопы первой линии все не было. Неделю прокуковали в ожидании приказа. Он пришел в ночь с 13 на 14 января. В нем было ясно сказано, что их бригада — резерв, который будет брошен в бой, когда наши войска сокрушат вражескую оборону. Для расширения и углубления прорыва пошлют ее в бой. И еще в том приказе сухим, казенным языком сообщалось, что наше наступление преследует лишь одну святую целы окончательно уничтожить блокаду вокруг Ленинграда, могучим ударом разгромить северное стратегическое крыло вражеских армий.

Наступление, как и следовало ожидать, началось с артиллерийской подготовки. Сотни наших орудий и минометов почти два часа молотили по линии вражеской обороны. Так яростно дубасили тяжелыми снарядами, что земля, казалось, подрагивала и здесь, где ждала своего часа бывшая бригада морской пехоты.