— Представь нашу тревогу, — рассказывал Котов, — ведь мы уже знали, что немцы форсировали реку Оскол, что Валуйки лежат в полосе обороны и Ли-2 направился туда. Инженер эскадрильи и я получили приказ найти самолет и экипаж, отремонтировать двигатель и перегнать машину на базу. Мы вылетели в Валуйки, нашли их. Они сели невдалеке от передовой, замаскировали Ли-2 ветками и ждали нас с Лопаткиным. Работка, скажу я тебе… Прямым попаданием снаряда сорвало головку цилиндра, осколками повредило другие, порвало экранировку и электропровода коллектора зажигании, посекло лопасти воздушного винта, пробило обтекатели двигателя. Ну и так далее. А самолет-то мишень большая. Ремонтировались под огнем. Но пережили, сделали дело и машину перегнали, а здесь двигатель все же пришлось заменить — погнал стружку, — закончил он свой рассказ. — А вы как?
— Нормально, — сказал я. — У нас нормально. А здесь все живы, здоровы?
— Нет, — сказал Котов. — Не все. Погиб экипаж Гречишникова.
— Андрей погиб?!
…В конце марта 1942 года в окружение попала 2-я ударная армия в районе Новой Керести за рекой Волхов. С тяжелыми боями она пробивалась на соединение с главными силами Волховского фронта. Теплая весна залила водой дороги через болотистые места. Снабжение боеприпасами и продовольствием нарушилось. Нужной помощи окруженным войскам Волховского фронта оказать не могли.
В мае группе самолетов 103-го полка, где командиром был полковник Г. Д. Божко, придали три наших экипажа и поставили задачу обеспечить окруженную армию боеприпасами, продовольствием, медикаментами. Работали с пыльного песчаного аэродрома подскока Хвойная, в 260 километрах юго-восточнее Ленинграда. Летали ночью, без прикрытия, прорываясь сквозь завесы зенитного огня, уходя и отбиваясь от истребителей. В ночь на первое июня экипаж старшего лейтенанта А. М. Гречишникова вылетел к окруженной армии, сбросил грузы в мягких десантных мешках. Когда шли к, Хвойной, их атаковал Ме-110.
Радист передал: «Поврежден левый мотор». Потом: «Мотор загорелся, пламя охватило машину…» Связь оборвалась.
Погиб один из лучших летчиков полка Андрей Гречишников, прожив на белом свете тридцать два года. На фронт в авиагруппу ГВФ он пришел с первых дней войны. Успел получить орден Красного Знамени. И все…
Погиб штурман старший лейтенант Сергей Петрович Рыбаков из Могилевской области, борттехник лейтенант Иван Иванович Расщепкин, из-под Саратова, стрелок-радист техник-лейтенант Григорий Михайлович Петро из Ростова-на-Дону.
— Их нашли? Похоронили? — спросил я.
— Там линия фронта, — сказал Котов…
На следующий день листки календарей были сорваны, и мы увидели: 22 июня. Год войны. Всего лишь год. А кажется, прошли десятилетия — так далеко остались в прошлом мирные дни. Неужели это было — веселые оркестры, мороженое, кино, смех, любовь? И было всего лишь год назад?! Время на войне другое: от боя до боя, от вылета до вылета. Оно измеряется не часами и днями, а напряжением человеческих сил, опасностью, ожиданием экипажа с задания, прохождением над целью строго по курсу под огнем зенитных батарей… И каждый раз — это разное время. Теперь я могу так говорить, потому что прожил год на войне, и время то едва текло, то бешено летело. И не похоже, что в далеком будущем мы сможем вернуться к своим мирным делам, мирной жизни, мирному течению времени.
— Николай, ты готов? — Мои размышления прерывает бортмеханик старший лейтенант Сергей Олейников. Сегодня мы перелетаем на новый аэродром в район Хвойной. Мы — это две эскадрильи 102-го полка. Окруженной 2-й ударной армии по-прежнему нужна наше помощь с воздуха.
— Машина готова, — говорю я, забрасываю вещмешок за спину, и мы идем к самолету. Олейников летит в экипаже, где командиром старший лейтенант Александр Щуровский, он же — командир нашего небольшого отряда. Работать придется в отрыве от базы, и потому я постарался взять с собой запасных частей побольше. Проход к кабине летчиков по левому борту завален ящиками, коробками, завален мешками, на стенке подвешены парашюты.
Нанимаем места в самолете, машем на прощание им, кто остается на базе. Впрочем, долго здесь не сидит никто. Наши Ли-2 пользуются все большим авторитетом. Командир полка Б. П. Осипчук оказался прав — мирные машины учатся воевать, да так, что становятся порой незаменимыми. Поэтому и забирают из полка самолеты на тот или иной участок фронта. Туда, где тяжело.
Ли-2 Щуровского один из первых переоборудован на заводе для ведения боевых действий. Под фюзеляжем установлены бомбодержатели, в кабине пилотов — прицел и электросбрасыватель. За командирским креслом отведено место штурману. Дополнительные бензобаки увеличивают продолжительность полета до 12 часов. Приборная доска имеет освещение для ночных полета. И еще — самолет стал похож на ежа, только вместо колючек — пулеметы. Три из них — ШКАСы (Шпитального-Комарницкого авиационный скоростной), два боковых стоят в заднем грузовом отсеке, один — в носовой части: для стрельбы из пилотской кабины. Турельный — пулемет Березина. В хвостовом отсеке застыл зачехленный дистанционный авиационный гранатомет ДАГ-2. В общем, не ахти какая оборона, но все же лучше, чем ничего.
Аэродром, на который мы перелетели, лежал, окруженный хвойными лесами и болотами. Невдалеке речка Песь медленно несла свои прозрачные воды. Садились мы на неровную, бугристую песчаную полоска земли. Когда я спустился по лесенке вниз, густой шлейф пыли медленно оседал на аэродром.
— Поздравляю, Николай, — сказал Олейников. — Отличная приправа моторам и приборам эта пыль. Хватанем мы с ней лиха.
«Сергей прав, — подумал я. — В такую погоду пыль висит над полосой долго. Двигатели будут засасывать ее в цилиндры, поршневых колец не напасешься. Заправка горючим и маслом осложнится. Ну и уголок…»
Однако я недооценил с пылу с жару все прелести-нового местопребывания. Оказалось, что мы попали в комариное царство. С ликующим звенящим воем они нависали над каждым человеком, досаждая больше, чем жара и пыль. Лица и руки пухли от укусов, а дымные костры в темное время не разожжешь — накличешь бомбардировщики.
К вечеру пришли полуторки, загруженные мешками с продовольствием и боеприпасами для второй армии. Быстро и бережно груз перебросили в самолеты. Экипажи тщательно прокладывали маршрут к кольцу окружения — все подходы стерегли вражеские истребители. К тому же, как назло, ночь стояла безоблачная, ясная. И, провожая своих товарищей за линию фронта, мало кому удавалось скрыть свою тревогу.
— Плохой из тебя актер, Николай, — сказал Олейников, надевая на себя лямки парашюта. — Вот ты за нас небось переживаешь, а зря.
— Почему? — обиделся я.
— Потому что я всегда держу в кармане кукиш. Он отпугивает истребители сильней, чем комаров. Действует безотказно.
— Хватит балагурить, Сергей, — сказал Щуровский. — Сглазишь.
Один за другим, поднимая шлейфы пыли, Ли-2 уходили в небо и тут же растворялись в темноте. Затих рев моторов, и вновь стал слышен звон комаров. Я сорвал ветку березы и безжалостно хлестанул себя по рукам, по лицу, по спине…
— Идут, — сказал кто-то. Звенели комары, и только чуткий настороженный слух техника мог уловить в предутренней тишине едва слышимый гул моторов Ли 2. Чистое, без единого облачка небо заливал на востоке розовый свет. Машины одна за другой заходили на посадку, поднимали облака пыли и отворачивали под навес деревьев.
Один, два, три, четыре… Мы считали Ли-2, и с каждой приземлившейся машиной тревога понемногу уходила, но не отпускала совсем. Шесть, семь, восемь… Оглянулся. Все техники, машины которых еще не пришли, стояли, напряженно вглядываясь туда, где из-за леса выныривали Ли-2. Комары зверствовали, но ветки в руках «безмолвствовали». Затихли моторы, спадала и пыль. А мы все стояли — прислушивались и глядели в небо.
— Двух нет, — сказал Василий Милюков. — Пошли к самолетам.
…Не вернулись машины Щуровского и Пузикова. Началась работа, но нет-нет да кто-нибудь на мгновение замирал, вслушивался в тихий шум утреннего леса. Надежда таяла. Во второй половине дня в штабную землянку вызвали меня и Милюкова. Осипчук озабоченно глянул на нас и сказал:
