У женщин, пахавших неподалеку на коровах поле, попросили картошки. Взамен дали им немного бензина. Сварив картошку, съели ее без соли и хлеба. Ремонт закончили поздним вечером и лишь на рассвете с влажной пашни с трудом взлетели и взяли курс на Сосновку. Но там для нашего Ли-2 не нашлось горючего. Пришлось переночевать в избе на разостланной на полу соломе. Только к вечеру доставили бензин и полетели в Новоалександровск.
…Полк, получив только четыре новые машины, приступил к боевым действиям на Северо-Кавказском фронте. Войска его, нанеся крупные поражения фашистам под Орджоникидзе, Моздоком и Краснодаром, отбросили их на Таманский полуостров. Здесь врагу удалось закрепиться. Он удерживал Новороссийск, низовье Кубани и Тамань как плацдарм для нового удара по Кавказу.
Когда я узнал, что полк перелетает на Кубань, сердце мое дрогнуло. В марте заместитель командира полка Л. Г. Павлов принес письмо от родных. Более полутора лет я ничего не знал о судьбе жены и дочери, уехавших на Кубань. На фронте привыкаешь ко многому, и сердце, кажется, черствеет. Но руки мои так сильно дрожали от волнения, что Павлов взял письмо и сам прочел первую весточку от любимых, близких мне людей. Жена писала, что остались живы, натерпелись страху, унижений, голода, потому что фашисты отобрали корову и последние два пуда муки… Теперь, к счастью, все это позади. И вот мы летим в те самые места, откуда я получил письмо. Не многим на войне выпадает такое во фронтовой судьбе.
С высоты следы войны увидеть непросто. Кубань плыла под крылом залитая солнцем, весенняя, веселая. Голубело небо, зеленели поля, белели цветущие сады. Но на подходе к станице Лабинской, снижаясь, увидели разрушенную железнодорожную станцию, пепелища, пустые улицы.
Аэродром лежал на берегу реки Лаба. Ровное поле. Два барака. В одном разместились полевая кухня и столовая, во втором — общежитие летного состава. Техники, мотористы отрыли землянки. Но жить в них почти не пришлось. Навалилась работа. Ожидая машины из полета, отдыхали прямо на стоянках. После сталинградской зимы, мук и лишений, выпавших на нашу долю на Волге, здесь, у подножия Кавказских гор, все повеселели, глядеть на мир стали радостней. Положение на фронтах не казалось таким гнетущим. Победа под Сталинградом вдохнула в нас новые силы.
Но на следующую после перебазирования ночь, 18 апреля, война расставила все акценты по местам. Лишь сутки было отведено экипажам полка для подготовки к удару по вражескому аэродрому в районе железнодорожной станции Керчь-II. Мы хорошо знали, что полуостров и сама Керчь отлично защищены всеми средствами противовоздушной обороны: от эрликонов до ночных истребителей Ме-110. А вот о том, что фашисты применяют и аэростаты заграждения, узнали только по результатам вылета. Дорогой ценой обошлись нам эти сведения. Три экипажа — и каких! — не вернулись домой в ту проклятую ночь.
На войне случается всякое. Надежда здесь умирает последней. Но в этот раз сомнений не могло быть — по докладам нашей разведки, два Ли-2 наскочили на вражеские аэростаты, один был сбит после выполнения задания. Теперь, когда в полку оставалось все меньше тех, кто воевал со дня его основания, потеря каждого старого товарища отдавалась в сердце все большей болью. Апрельской ночью мы недосчитались сразу трех командиров экипажей из первого набора.
Они были почти одногодками, старшие лейтенанты Александр Федорович Костюченко, Александр Николаевич Сидоряк, Михаил Арсентьевич Петухов. Костюченко не исполнилось тридцати, двум его товарищам было по тридцать два года. Пришли они в полк из авиагрупп особого назначения ГВФ.
Костюченко в полку звали Федоровичем — за добродушный, веселый характер, любовь к философии и постоянное стремление покопаться, как он говорил, «в корне вещей». В сентябре сорок второго, когда враг рвался к Волге, Саша написал заявление в партию. В нем были такие строки: «Жизнь моя принадлежит Родине. В бой с фашистскими варварами хочу идти коммунистом. Храбро и мужественно буду отстаивать каждую пядь советской земли, буду драться не жалея сил, а если потребуется, и самой жизни».
Когда приходилось летать на бомбежку своих городов и сел, Костюченко требовал от штурмана особенно тщательного изучения района цели. Сердился, если не получал ответа на какой-то вопрос. Я помню, как один из штурманов возмутился:
— Не можем же мы перебить фашистов в санатории, а санаторий оставить целехоньким.
Костюченко внимательно посмотрел на него и сказал:
— Надо стараться, штурман. Надо стараться…
Его заслуги отмечены орденом Красного Знамени, двумя орденами Красной Звезды, а погиб он, совершив 89 боевых вылетов.
Под стать ему были и его друзья — Саша Сидоряк, вышедший победителем в 85 боевых полетах, Миша Петухов, который рвался в бой, несмотря на любые погодные условия. Вместе с ними для нас навечно ушли в небо и не вернулись штурман эскадрильи майор Алексей Степанович Артемьев, 1907 года рождения, неторопливый, рано поседевший человек, коммунист, награжденный орденами Красного Знамени, Красной Звезды; штурман младший лейтенант Николай Яковлевич Цидилин, который в свои двадцать два года умел вывести самолет на цель и днем и ночью; начальник связи эскадрильи старший лейтенант Рафаэль Аркадьевич Межлумов, отличный знаток радиотехники, награжденный за исполнение 58 боевых вылетов орденом Красной Звезды; бортмеханик старший техник лейтенант Анатолий Николаевич Журавлев, летавший в Московской авиагруппе боевого назначения ГВФ на помощь осажденному Ленинграду, награжденный за обеспечение безотказной работы материальной части и выполнение 117 боевых вылетов двумя орденами Красной Звезды и медалью «За отвагу»; старший техник авиаотряда Михаил Дмитриевич Дедюрин, обстоятельный, трудолюбивый, за выполнение 90 боевых вылетов награжденный орденом Красной Звезды; второй пилот младший лейтенант А. В. Тюпайлов, стрелки-радисты сержанты Д. Н. Балабанов, А. Е. Грязнов, П. П. Евсеев…
Двенадцать мужчин — чьих-то любимых, сыновей, мужей, отцов мы потеряли в одну ночь. Мне вдруг показалось, что не земля опустела без них — опустело небо… Они ушли из него, оставив последний след в своей жизни кроваво-красными заревами пожарищ в районе аэродрома и железнодорожной станции Керчь-II. Ушли, как и положено солдатам.
Из пополнения приказом командира полка командирами кораблей были назначены А. М. Смирнов, И. П. Михейкин, В. А. Суворов, И. И. Кукушкин, Г. С. Козовякин, А. В. Сорокин. Инженеры, техники, механики поставили в строй три отремонтированных самолета, тем самым восстановив численность машин полка. Мы отомстили врагу за гибель товарищей, совершив за девять ночей 130 самолето-вылетов на бомбежку Саки, Сарабуз, Темрюка, Тамани. Многие летчики знали эти места еще по довоенным полетам в эти края. И потому так точно ложились наши бомбы на аэродромы, склады с горючим и боеприпасами, казармы.
Экипажи шли на риск. Брали на борт как можно больше бомб, заправляли машину горючим с таким расчетом, чтобы его только-только хватило на возвращение домой.
Нам, техникам, инженерам, приходилось тщательно следить, чтобы остаток топлива в баках был никак не меньше расчетного и позволял бы на случай непогоды или других каких причин уйти Ли-2 на запасной аэродром. Первым стал летать на боевые задания с минимальным количеством топлива заместитель командира полка по летной части майор Константин Никифорович Иванов.
Он прибыл в полк на Сталинградском фронте. По нашим меркам человек немолодой — ему уже перевалило за тридцать четыре года, — он очень быстро сумел не только расположить к себе людей, но и остаться при этом исключительно требовательным командиром. Чуть выше среднего роста, стройный, неторопливый, он в совершенстве владел машиной и щедро делился своим опытом с летчиками полка.
И не его вина, что майской ночью на Ли-2, под завязку загруженном бомбами, при взлете на высоте 20 метров «обрезало» один из двигателей. Иванов успел переключить противопожарный кран, штурман полка майор А. К. Шумилов в то же мгновение сбросил бомбы в режиме на «невзрыв». Ни взрыва, ни пожара не произошло, но слишком малы были высота и скорость, чтобы спасти самолет. Он разбился, погубив экипаж. Из под обломков живым выполз лишь бортрадист старший лейтенант И. И. Дроздов. Истекая кровью, он нашел в себе силы пройти три километра до командного пункта и доложить, что все погибли.
