Оглядев машину, понял, что своими силами демонтировать разрушенный двигатель мы сможем. А вот навесить новый?! Уж больно высоко его нужно поднимать. Но, как говорится, голь на выдумку хитра…

— Уткин! — крикнул я технику, который мрачно озирал заснеженную степь. — Зови стрелка, берите лопаты и ройте траншеи по ширине колеи колес шасси.

Уткин молча обследовал участок работы и взялся за лопату. Вскоре две глубокие траншеи с пологим входом и выходом для колес чернели на покрытой снегом площадке перед самолетом. Чтобы затолкать в них Ли-2, пришлось повозиться. Но вот он скользнул вниз, и крылья застыли над самой землей. Я распределил обязанности:

— Борттехник Шпетаковский, техник Уткин размонтируют и снимают воздушный винт. Они же готовят к съему поврежденный мотор. Моторист сливает масло из бака, рассоединяет трубопровод, помогает мне снять бак и маслорадиатор. Затем стрелок с мотористом промывают трубопровод бензином, для того чтобы очистить его от металлической стружки, которую мог дать при работе разбитый мотор…

Натянув заблаговременно припасенную палатку, установив треногу, навесив лебедку с цепями, мы взялись за дело. Выл ветер, швыряя в нас колючим снегом, подрагивал самолет. Стыли руки, болели от бензина — мы работали.

— Стрелок! Мустафаев! Уткин! Шпетаковский! Все сюда! — крикнул я.

Когда у поврежденного мотора собрался наличный техсостав, бережно, осторожно мы начали его снимать. К вечеру эта операция была закончена. Немало потрудившись, мы оттащили двигатель в сторону, освободив место для того, который привезли.

Ужинали в самолете, где хоть как-то можно было укрыться от ветра. Старшина Б. А. Мустафаев был назначен на время ремонта поваром. Продукты мы прихватили по четвертой норме — вермишель, картофель, консервы, хлеб, сахар… Стрелок оказался бойцом расторопным, побегал в округе и набрал дровишек для костра. Так что единственной оградой в морозном поле для нас стали вермишелевый суп, картофель в мундире да горячий чай. Сон сморил сразу после ужина, но и во сне я совершенно отчетливо ощущал, как болят руки.

Утром общими усилиями сняли новый двигатель с транспортировочной подставки, смонтировали на мотораме, подтащили к треноге. Лебедкой, навешенной на ней, с горем пополам двигатель можно было поднять или опустить, а вот сместить его в сторону — тут уж шалишь! Нам же не просто нужно двигать его туда-сюда, а осторожно, с ювелирной точностью состыковать узлы моторамы с узлами на гондоле. Через полтора часа у всех болели спины, дрожали руки и, несмотря на холод, по лицам стекал пот, оставляя светлые бороздки на измазанных лицах, И все же мы победили эту полуторатонную тушу металла, оплетенную трубками и шлангами. Сборка, регулировка и установка воздушного винта, маслобака, маслорадиатора и всей арматуры на правой силовой установке Ли-2 отняли у нас меньше сил, чем операция по установке двигателя.

Однако, управившись с механической частью, мы были загнаны в тупик частью электрической. Сели аккумуляторы, а в Ли-2 они единственные в силах запустить движки. Вот здесь я еще раз убедился, что Уткина взял с собой не зря. Он с мотористом бензиновой лампой АПЛ-1 подогрел моторы, масло. Потом они провернули воздушные винты. Используя слабозаряженные аккумуляторы и помогая им в раскрутке электростартера «ручкой дружбы», которые были на Ли-2, запустили левый мотор, за ним я легко запустил и правый. И степь будто затихла, прислушиваясь к гулу машины. Во всяком случае, надоедливый вой ветра утонул в этом моторном гуле. Мустафаев сорвал ушанку с головы и высоко подкинул вверх, за что тут же был наказан — вихрем от винтов ее унесло далеко в степь.

Мы быстро проверили системы самолета, показания всех приборов, дали возможность подзарядиться аккумуляторам. Я вновь занял командирское кресло, теперь уже для того, чтобы вырулить Ли-2 из траншей. Мустафаев связался по рации с командным пунктом аэродрома Эльтон и попросил передать в полк просьбу, чтобы прислали экипаж. На другой день в морозной дымке, окутавшей горизонт, разглядели черную точку. Это шла автомашина с командиром отряда капитаном В. А. Тишко и штурманом. Победным гулом работающих моторов встретил их наш Ли-2 — мы регулировали и проверяли обороты на малом газу.

Загрузили в самолет мотор, другое нехитрое техническое имущество, заняли места в грузовом отсеке. И только тут я почувствовал, как устал. Избитые, все в ссадинах руки привычно ныли глухой болью. Я попробовал согнуть пальцы и… не смог. Оглянулся на Уткина. Уткнувшись лицом в чехол, он спал.

Тишко со штурманом, осмотрев припорошенную площадку и подсчитав загрузку, решили было высадить нас, чтобы мы добирались к аэродрому в автомобиле. Уж очень мала была площадка, которую впереди замыкал глубокий овраг. Но, поглядев на наши измученные, исхлестанные ветром лица, увидев мои покрасневшие от бессонницы глаза, Тишко лишь молча махнул рукой и захлопнул дверь. Овраг мелькнул под крылом, но я успел разглядеть внизу даже сухую траву, торчащую из снега. И сразу стал дремать, хотя лететь-то нам нужно было всего десять минут.

Прибыв в Эльтон, разгрузили техническое имущество, принадлежащее аэродрому. Нас накормили горячим обедом. Мы поблагодарили командира техвзвода и начальника БАО за оказанную помощь и вылетели на свой аэродром в районе Балашове.

…В середине ноября полк в полном составе вылетел на бомбежку железнодорожной станции Морозовская. Последним в первой эскадрилье уходил самолет капитана А. Т. Ваканья. За ним мы проводили экипаж командира авиаотряда Щуровского.

Во второй половине ночи экипажи, выполнив боевое задание, возвращались на аэродром. Мы с механиком А. В. Батуриным встретили машину Щуровского.

А экипаж Ваканьи не вернулся. Лишь на следующий день он был доставлен самолетом в полк. Александр Тимофеевич Ваканья с обгоревшими бровями и ресницами, в прожженном комбинезоне вышел из машины первым. Мы молча обступили его. Он медленно стащил шлем с головы и сказал:

— Штурман погиб. Не уберег я Шульца, ребята.

…Через линию фронта они перетянули, и Ваканья, углядев подходящую площадку, повел машину к ней. Она была настолько короткой, что садиться пришлось с убранными шасси. Пламя охватило фюзеляж. Командир экипажа бросился спасать тяжелораненых товарищей. Ему удалось вытащить стрелка-радиста. Борттехник, стрелок, второй летчик хотя и обгорели, но успели выбраться из машины. Когда Ваканья метнулся к двери выхода, пламя, будто из огромной топки, ударило ему в лицо. Он ко второй грузовой двери, навалился плечом… Но металл оказался сильнее — двери заклинило. Самолет взорвался. В огне погиб капитан Афанасий Нестерович Шульц, штурман авиаотряда.

Ему было тридцать два года. Исхлестанное ветрами лицо, глубокая морщина над переносицей… Он всегда прищуривал спокойные, сосредоточенные глаза, и потому от их уголков разбегались белые лучики незагоревшей кожи. Плотный, по-особому ладный, возвращаясь с полета, он словно нес с собой грозное дыхание неба. За мужество и героизм А. Н. Шульц был награжден орденом Красного Знамени… Мы похоронили его в Сталинградской области в Усть-Бузулукском районе…

Сальск, Миллерово, Морозовская, Суровикино, Грачи, Баковская, Котельниково… Эти и десятки других названий в тех или иных вариациях повторялись для нас с большей или меньшей частотой ночь за ночью. И который раз, провожая самолеты на задание, мы думали только об одном — вернулись бы все домой. Но на войне такое, к сожалению, бывает далеко не всегда.

…Подходит к концу ноябрь. Третий день в штабе полка у карт толпятся летчики, штурманы, инженеры и техники. Спор, прогнозы по поводу дальнейшего хода событий — ведь началось контрнаступление наших войск! Однако мы выключены из боевых действий, которые длились столько месяцев. Аэродром закрыт туманами, а облачность лежит так низко, что в ней тонет вентиляционная труба элеватора, стоящего невдалеке от взлетной полосы.

Казалось бы, нам, техникам, на руку эта передышка, но мы ей не рады. На начальника метеослужбы Ивана Костюкова весь личный состав полка смотрит весьма недружелюбно, будто это он виноват, что летать нельзя.