И сейчас он шел по дороге и сердито ворчал:

— Отрывать бы такие языки, что заместо ветра немецкую брехню подхватывают, да в помойку. Такое мое разумение.

Улица была пустынна, и лишь у крыльца немецкой комендатуры возле оседланных коней толпились солдаты. Не взглянув на солдат, Михеич осмотрел всех коней, одному даже заглянул в зубы и погладил по спине. Круп коня был туго стянут ремнями седла, шерсть местами слезла, обнажив кровавые ссадины.

Михеич надавил пальцем ремень, и конь, вздрогнув, шатнулся в сторону.

— Людей ни во что не ставите, так животину хоть пожалейте. Расседлайте, говорю, господа немцы!

Никто из солдат не понимал по-русски, но один из них, может быть по властности, прозвучавшей в голосе старика, догадался, о чем шла речь, и выругался, но все же подошел к коню и принялся расслаблять ремни.

«Барахло — кони. Десяток не возьму за одного из тех, что в лес угнали», — поднимаясь на крыльцо, подумал Михеич.

В помещении сидел сухопарый белобрысый офицер. Он курил и, выпуская дым тонкой струйкой, скучающе разглядывал свои длинные пальцы.

Михеич снял картуз и низко поклонился.

— Штарост? — не глядя на него, процедил офицер.

— Так точно, ваше благородие. Поставили, служим.

— Есть приказ от господин шеф-полицай. — Офицер подкрутил рыжие усики и важно надул щеки…

«Жирком ему обрасти… совсем бы индюк!» — усмехнулся про себя Михеич.

Немец взял со стола лист бумаги и, держа вдали от глаз, стал читать:

— С каждый двор: хлеб — двадцать пуд, картофель — шестьдесят пуд, мясов…

— Не читай дальше. Все это не выйдет, ваше благородие.

— Что-о?

— По естеству не выйдет! Этого меню у нас теперь не водится. Одна гнилая картошка… Ежели таковой желательно, ваше благородие, наскребем потихонечку.

Взбешенный офицер резко поднялся и… опять сел: глаза старика смотрели на него заискивающе, преданно.

— И рады бы, как у нас говорят, в рай, да грехи не пущают. Оно и соответствует: одна гнилая картошка.

— Ich werde… Я буду… посмотреть! — и офицер с подчеркнутой решительностью взялся за каску.

Михеич побледнел: во многих домах еще с прошлой недели бабы в подарок партизанам готовили полушубки.

— Сделайте такое одолжение. Только интересу для молодого человека в наших домах мало, — сказал он, выходя вслед за офицером на крыльцо. — Известно, расейские, не по-немецки сделаны.

Не слушая, офицер махнул солдатам рукой, и они пошли за ним к стоявшему напротив дому Травкиных.

На стук вышла испуганная мать Любы. Встретившись со встревоженным взглядом Михеича, она отрицательно покачала головой, и старик понял, что полушубков нет.

— Показывай его немецкому благородию все, как есть! — приказал он, строго сдвинув брови.

Обшарив весь дом, немцы слазили на чердак, нашли там две лопаты и спустились в подпол. На кухне остались Михеич, хозяйка, ее сынишка и солдат, застывший у порога, как деревянный.

— Как тебя звать-то, господин солдат? — спросил Михеич.

Немец молчал.

«Не понимает или притворяется?»

— Эх ты, колбаса немецкая!

На лице немца и на этот раз ничего не отразилось.

«Не понимает», — глаза Михеича хитровато улыбнулись.

Он достал трубку и, неторопливо развязав кисет, протянул немцу щепотку махорки.

— Бери на закурочку!

Тот высокомерно повел глазом и с размаху ударил по руке.

— Так? Ладно… — Старик с сожалением посмотрел на рассыпавшиеся зеленоватые крупинки.

Сказав что-то короткое, немец рванул кисет к себе, спокойно опустил его в карман и опять застыл, как деревянный.

Кровь густо хлынула Михеичу в лицо. Чтобы совладать с собой, он наклонил голову и отвернулся.

В молчании хмуро вертел пустую трубку. К злобе на немцев примешивалась тревога за исход обыска: соседний двор — Карпа Савельевича, а у того в подполе продукты.

Вдруг сердце его радостно дрогнуло от мелькнувшей мысли: «Обождите-ка. Я вам выставлю угощение». Он шустро обернулся к мальчику и указал пальцем на пол.

— Беги, Петька, к Карпу Савельичу и от моего имени прикажи, чтобы он своего Полкана в подпол посадил. Понял? А сначала, для виду, подбери-ка быстренько махру.

Мальчишка собрал табачинки, сунул их Михеичу и кинулся к двери.

— Wohin? — Немец оттолкнул его и зло погрозил кулаком. Михеич тоже погрозил и, вздохнув, сел на скамейку. Остальные немцы вылезли из подпола злые. Михеич начал было жаловаться на часового, отнявшего у него кисет, но офицер досадливо махнул рукой и подступил к хозяйке:

— Куда все попряталь?

Осторожно тронув его за руку, Михеич указал на угол двора, видневшийся в окно, и подмигнул.

— Искать — так уж везде.

В сарае и хлеву немцы прощупали штыками вороха старья, простучали потолки и стены. Кивнув на пустой сарай, из которого отдавало запахом овечьей шерсти, Михеич шепнул лейтенанту:

— Сдается, ваше благородие, тут половчее поискать надо. Перед тем как вашей власти прийти, шел я по улице и любопытство, стало быть, проявил… Возня слышалась… Неспроста!

Не дожидаясь ответа, он вошел в хлев. Лейтенант встал у двери. Юркий, невысокого роста, Михеич быстро двигался по хлеву, топал ногами по земляному полу, припадал к нему ухом и что-то сердито ворчал. Возле стен землю решительно забраковал.

— Не тронута.

Лег посреди хлева ухом на руку и лежал так долго, что у немцев, столпившихся у двери, от нетерпения по рукам и ногам зуд пошел. А Михеич смотрел на них тяжелым взглядом и думал: «Подольше надо затянуть, подольше, чтобы все люди узнали, авось, успеют понадежней упрятать полушубки и продукты. Эх, как бы вот с Карпом Савельичем не влопаться! Зарыл, дурень, в подпол, лесу не доверил. Расстреливать таких мало. Оно и соответствует: весь народ под удар не подводи».

— Что он, спит? — пробормотал лейтенант.

— Рыхлая… дышит! — умиленно воскликнул Михеич. Он быстро поднялся на ноги, прошел пять шагов прямо, столько же в сторону, на углах воткнул колышки.

— Стоит покопать здесь. Такое мое разумение.

По знаку лейтенанта два солдата с лопатами вошли в хлев. Им светили фонарями: было уже темно.

— Долго они прокопаются, — сокрушенно сказал Михеич. — В большой глубине пустота… Вот заступы бы! — Он сделал вид, что крепко задумался, и, вдруг, хлопнув себя по лбу, вышел из хлева.

— Петька! Беги по соседям, скажи: староста приказал заступы дать. К Карпу Савельичу обязательно — у него есть. Вобрал в понятие?

— Вобрал.

Мальчишка вскоре вернулся с охапкой заступов.

Солдаты разобрали их и прошли в сарай. Лейтенант и Михеич остались у двери. Лейтенант смотрел на старосту с любопытством и одобрением.

— Ти есть хороший работа… Хлеб находийт — награда палюшайт, — сказал он, хлопнув его по плечу.

— Поставили — служим. — Взглянув на офицера, Михеич заставил себя улыбнуться и присел на рассохшуюся кадушку.

Земля в хлеву была твердая. Яма углублялась не так быстро, как этого хотелось лейтенанту. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу и, наконец, не выдержав, приказал солдатам, не занятым раскопкой, продолжать обыск по другим домам.

— Штарост! — позвал он повелительно. Михеич поднялся.

Калитка двора Карпа Савельевича была не заперта. Немцы без стука вошли в избу и застали хозяина врасплох. Вероятно, только что выбравшись из подпола, он прикрыл крышку. Глаза лейтенанта злорадно вспыхнули. Оттолкнув хозяина, он сам приподнял за кольцо крышку и прыгнул в черную дыру. Солдаты хотели последовать за ним, но в подполе послышалось глухое ворчанье и через миг — вопль лейтенанта, точно его резали. Грохнул выстрел, и в дыру просунулась голова лейтенанта: лицо — как у мертвого, глаза — большие.

Солдаты вытащили его под руки. В подполе раздался громкий лай, на край дыры легли две желтые лапы, и тут же стрелой вскинулось громадное тело окровавленного пса. Щелкнув челюстями, он ринулся за лейтенантом.

— Цетер! — взвыл тот в сенях. Карп Савельевич побледнел.

— Полкан!..