− Сушись, ничего.
− А что… здóрово зацѣпили? − спросилъ парень.
− Здóрово, голубокъ… такъ-то здóрово..! Это вотъ мѣсто, самая-то жись гдѣ… − вздохнулъ старичокъ и принялся отжимать штанину. − Выправляется, писалъ… Много ль до Москвы-то отъ васъ считаютъ? Сто-о во-о-симъ!!..
Отжался, обтёръ шапкой ноги и сидѣлъ тихо − слушалъ, какъ играетъ парень. Потомъ порылся въ мѣшкѣ и досталъ газетку.
− Почитай-кась, писано-то чего… Въ Ручкинѣ баба подала…
Парень поглядѣлъ въ газетку, повертѣлъ такъ и такъ, пошевелилъ губами и отдалъ.
− Тутъ про пожары… болѣ ничего.
− Про по-жары?! Упаси Богъ.
Въ обѣдъ зашли здѣшнiе мужики: дождь, не даётъ работать. Долго пили чай, спорили, какой будутъ итальянцы вѣры. И про войну спорили, почему Америка не воюетъ. Старичокъ всё слушалъ. Потомъ и самъ принялся разсказывать.
− …рука, стало быть, у его закрючена, у груди… въ кулачокъ зажата.
Такъ и ходитъ, и ходитъ. Пятеро брались оттягивать ему… ни-какъ!
− А чего было-то? − выставилъ изъ-за прилавка голову чайникъ.
− Чего было-то… А вотъ чего было. Стало быть, въ одноей деревнѣ, въ нашихъ мѣстахъ… баба померла, изба осталась. Ну, заколотили её, потому унаслѣдниковъ нѣту. Годовъ десять заколочена и заколочена. Вотъ и видютъ, ночное дѣло… огонёчекъ въ избѣ-то… теплитъ. Видать издаля, скрозь доски. Стали дознавать… А подшёлъ − нѣтъ ничего. Вотъ тотъ самый человѣкъ и говоритъ… дерзкай былъ: «все дознаю, сбирайте мнѣ три рубли». Собрали ему три рубли… дверь отпёръ, вшёлъ. Ночевать остался. На печь залѣзъ, стерегётъ… Вотъ, въ самый полночь, и слышитъ… три человѣка вошедчи, а не понялъ… дымъ-пламень! Сѣли за столъ. Одинъ такъ говоритъ: «жалко мнѣ народъ православный, хрестьянскай… Мечь мой за него, точу − не готовъ». Другой говоритъ − пущай Егорiю молются. А третiй говоритъ − пущай Ивану-Воину молются… А энтотъ опять говоритъ − а болѣ всего пущай Хистратигу Михаилу молются. А энти опять говорятъ: «Хистратигъ Михаилъ, когда войнѣ конецъ, укажи строкъ-время… Жарко намъ отъ свѣчей−ланпадъ». А Христратигъ говоритъ: «сперва дайте мнѣ энтого мужика, на печи лежитъ − стерегетъ, волю Божiю дознаетъ! Не дадено никому знать, супротивъ времю итить! Да-а… Придетъ пора − посѣку, кого знаю».
− Да-да-да… Значитъ, намекнулъ! − сказалъ мужикъ с порѣзаннымъ пальцемъ и погрозилъ куколкой. − Не дознавай…
− Такъ мужикъ и затрёсся. А его манютъ: иди, мужикъ, не бось… хитрость твою знаемъ! Всталъ онъ передъ ними ни живъ, ни мёртвъ… три рубли въ кулакѣ зажата… Вотъ и говорятъ: «злата-серебра у тебя три рубли въ кулакѣ зажата… люди кровь свою проливаютъ-зачищаютъ, а ты што? Показывай три рубли!» Мужикъ рознялъ кулакъ, видютъ… три рубли. «Дайте, говоритъ, ему ещё, пущай носитъ». Тутъ энти ему ещё два рубли приклали, рука-то и зачижалѣла… «Ступай, говорятъ, съ Богомъ… въ кулакѣ у тебя вся судьба… придётъ время − откроется. Крѣпше только держи!» Вотъ мужикъ и зажался, къ грудямъ придавилъ… и нѣтъ ихъ, сокрылись. Поутру вытащили… какъ безъ чуры пьяный. Такъ и ходитъ… Пытали разымать-то, анъ нѣ-этъ! и пять рублей съ имъ, а побирается…
− На каменный домъ и соберетъ… − сказалъ чайникъ. − Къ уряднику бы, онъ бы ему разжалъ!
− Выходитъ, Хистратигъ-то за насъ… − сказалъ одинъ изъ мужиковъ. − Энти-то его не уважаютъ, а…
− Какъ такъ, не уважаютъ! − отозвался чайникъ. − Онъ и у татаровъ знаменитъ!
− Онъ-батюшка на всю землю извѣстенъ… − сказалъ старичокъ. − А болѣ къ нашей вѣрѣ прислоняется.
− А скажи − Иванъ-Воинъ! − погрозился мужикъ пальцемъ-куколкой. − Они его никакъ не считаютъ! Нѣмецъ у насъ на заводѣ праздники держалъ хорошо. Какъ праздникъ… сейчасъ ѣдетъ пиво закупать. Ужъ ему на праздникъ двѣ бочки навсягды привозили.
Наконецъ, разошлись. Посушился и ушёлъ старичокъ. Чайникъ опять привалился за прилавокъ. Парень поигралъ-поигралъ и ушёлъ спать за переборку. Въ чайной затихло. Часики только постукивали да постёгивало дождемъ въ окошки.
II
Въ шестомъ часу, въ ливень, опять зашёлъ по дорогѣ изъ города мужикъ. Узелка уже не было, только моталась на рукавѣ вязка смокшихъ баранокъ. Сѣлъ къ окошку, поглядѣлъ на короля Альберта, на баранки и сталъ жевать. Изъ жилой половины вышла хозяйка, худощёкая, невесёлая, будто заплаканная, одѣтая по-простому − въ чёрномъ платкѣ, какъ пожилая черничка. Поставила чайники и ушла къ себѣ.
Въ образномъ углу, подъ окошкомъ, сидѣлъ надъ газетой проѣзжiй торговецъ-галантерейщикъ − его лошадь мокла у коновязи − и громко вычитывалъ, водя пальцемъ и передыхая. Его сиплый голосъ гулко отдавался въ безлюдной чайной: «… и заявилъ… парламѐнту… что разъ дѣло идетъ о спасенiи… цивилизацiи… Европы»!.. Да-а…
Мужикъ глядѣлъ подъ рябины: съ красныхъ кистей сочилось; въ лужѣ полоскались утки, пощелкивали носами. Въ небѣ несло полныя дождя тучи. А за спиной точилъ и точилъ будто жалѣющiй голосъ, прерываемый вздохами: «… могутъ измѣнить положенiе… державъ!..» Да-а…
Противъ торговца сидѣлъ старикъ въ полушубкѣ и слушалъ, преклонивъ голову.
− Въ городѣ чего слышно? − спросилъ проснувшiйся чайникъ.
Мужикъ не отозвался. Онъ сидѣлъ, подпёршись кулакомъ, и глядѣлъ въ рябины. Шевелилась его борода: жевалъ.
Пришёлъ получить за луговую аренду приказчикъ изъ усадьбы, − высокiй, грузный, прозвищемъ Чугунъ. Сизо-багрое было у него лицо, безбородое, съ низкимъ лбомъ, книзу шире; и руки были сизыя, налитыя. Стекало ручейками съ его кожаной куртки. Онъ вытеръ клеёнчатымъ картузомъ ручейки, обстучалъ грязь, − даже зазвенѣло на полкахъ, − и заговорилъ, какъ въ ведро:
− Кака погодка-то! Чисто ты заяцъ, съ красными ухами… − посмѣялся онъ чайнику, − и морду перекосило! По душу твою пришёлъ.
Стали пить чай.
− Выворачивай потрохи-то изъ шкатунки. Наѣлся на сѣнѣ нонѣшнiй годъ… Сѣнцо-то твоё, сказывааютъ, и за Варшавой ѣдятъ, чихаютъ!
− Много сказываютъ! − плаксиво сказалъ чайникъ, помуслилъ палецъ и сталъ пересчитывать бумажки. − По нонѣшнему времени жалѣть человѣка надо. Руки-то чего стоютъ!
Приказчикъ согласился: да, тѣсно съ народомъ стало.
− Харчи даю, прямо… знаменитые! Чай три раза… − два съ пол-тиной! − плакался чайникъ, пересчитывая ещё разъ. − Ахъ, какъ жалѣть человѣка надо по нонѣшнему времени!
Третiй разъ пересчиталъ бумажки, − сто сорокъ рублей, − подержалъ и отдалъ.
− Надо жалѣть… − согласился Чугунъ, заворачивая деньги въ платокъ. − Всѣмъ другъ дружку жалѣть, болѣ ничего.
− Такъ жалѣть… жальчѣй чего нельзя! Энти деньги… тыщи такъ не жалко, какъ… по нонѣшнему-то времени! − разстроился чайникъ. − Никакъ не сообразишься. Поди вонъ къ нему… − показалъ онъ на мужика, − онъ те пожалѣетъ… шкуру сдерётъ, а не то чтобы совмѣстно!
− Съ меня не сдерёшь… − передохнулъ Чугунъ, дуя на блюдечко и выворачивая красноватые бѣлки.
− Онъ вонъ три часа лучше чай пропьётъ, три часа куритъ-зѣваетъ… въ эдакое-то время!
Поглядѣли на мужика. Онъ всё такъ же сидѣлъ, подпёршись кулакомъ, съ красной шерстинкой у кисти, отъ ломоты, и жевалъ баранку. Грязью были залиты его сапоги и полы выгорѣвшаго кафтана.
− До гулянокъ-то всѣ охотники, − сказалъ Чугунъ, оглядѣлъ и свои сапоги, грузно нагнулся и крѣпко подтянулъ за ушки. − Черезъ это самое и плѣнныхъ выписываемъ на уборку. Своими руками завоёваны!
− Твоими! − крикнулъ мужикъ и дёрнулся. − Хрестись-пляши!
− Встань, покрещусь! − сказалъ приказчикъ. − Чей такой, сурьозный?
− Матвѣевскiй. Чуть не съ утра сидитъ, всё гложетъ. А позови-ка его косить − два съ пол-тиной! Онъ не берётъ во вниманiе, что у тебя тутъ… можетъ, ночи не спишь, думаешь… по отечеству…
Поговорили объ урожаѣ: довелось бы только убрать.
− Всё сберёшь! − злобно крикнулъ мужикъ приказчику. − Накладёшь − вилой не достать!
И отвернулся къ окошку.
− Подай и тебѣ Богъ тоже… въ рожкѣ! − сказалъ тяжело Чугунъ и тяжело поглядѣлъ.
− Ты мнѣ Бога-то не суй, самъ ношу! − крикнулъ мужикъ не въ себѣ, даже побѣлѣли у него губы и перекосилось осунувшееся, посѣрѣвшее вдругъ лицо. − Ты минѣ какъ знаешь?! скрозь минѣ видишь? − ткнулъ онъ себя въ грудь пальцемъ. − Отечеству! Я сибѣ знаю, чего знаю! Онъ вонъ соли укупилъ сто кулёвъ… съ минѣ драть будетъ! Полны сараи овсу набилъ! Совмѣстна! Жалѣй его! Да-а… А ты жалѣешь?! Оте-честву! Жалѣтели какiе. Морды натроили себѣ… лопнулъ хочутъ! Можетъ, я болѣ тебѣ отечеству жалѣю, не базарюсь?! Совмѣ-стна!
