— Мы не ослушались твоего запрета! В соответствии со всеми твоими указаниями мы не нарушили границу римской провинции и отправились к побережью по другому, более трудному и опасному пути! Так почему же ты хочешь воевать против нас на чужой территории, которая не принадлежит Риму? Разве не ты сам, будучи консулом в Риме, принял закон, в соответствии с которым проконсулы не имеют права вести военные действия за пределами вверенных им провинций? Тебе прекрасно известно, что заставило нас покинуть родные края. Мы, гельветы, не хотим войны. Наш народ желает мира! Если римский народ согласится заключить мирный договор с гельветами, мы будем готовы принять любые условия и отправиться в те земли, в которых ты велишь нам поселиться. Скажи нам, на какой территории должны жить гельветы, и прекрати преследовать нас за пределами римской провинции! Но если ты хочешь продолжить войну против нас, то я хочу напомнить тебе о поражении, нанесенном лично мною римским войскам, и о смелости гельветов. Вчера ты вероломно напал на одно из наших племен и безжалостно уничтожил не только воинов, но и беззащитных женщин, детей и стариков в то время, когда остальные гельветы никак не могли прийти им на помощь. Но знай, Цезарь, такой поступок ни в коем случае не делает тебе чести и не свидетельствует о смелости твоих солдат. Мы, гельветы, научились у своих пращуров побеждать в честной битве. Мы не пытаемся спасти свои шкуры, прибегая к хитрости и подлому обману! Поэтому берегись, Цезарь! — пророкотал Дивикон и, сжав кулак, поднял вверх правую руку, словно грозя самим богам. — Говорю еще раз: берегись, Цезарь! Если ты думаешь, что твое войско непобедимо, то ты глубоко ошибаешься. Стоит нам только захотеть, и уже завтра оставшиеся в живых легионеры будут бежать в Рим, чтобы сообщить сенату о твоем поражении и об очередном унижении римского народа!
Не знаю, почему с Цезарем разговаривал именно Дивикон. У старца был болезненный вид, а огонь в его глазах погас. Он уже не мог обратить в бегство одним своим видом целый легион. Сейчас его вряд ли испугался бы даже самый трусливый трибун. Дивикон скорее походил на старика, часы которого в мире живых сочтены, чем на вождя, чье войско пятьдесят лет назад победило римлян. Произнося речь, он окончательно истощил свои силы. Некогда славный вождь тигуринов сидел на своем коне и, тяжело дыша, ждал ответа Цезаря.
Когда Прокилл закончил переводить последнее предложение, а Дивикон дал понять, что он не собирается добавлять что-либо к уже сказанному, Цезарь с невозмутимым видом обратился к вождю тигуринов:
— То, как вы обошлись с нашими предками полстолетия назад, Рим ни в коем случае не забыл. И никогда не забудет. — Проконсул решил вновь вернуться к той старой истории, но не стал упоминать имя Луция Пизо, деда своего тестя. Цезарь говорил довольно долго, но у меня создалось такое впечатление, что у него на самом деле не было ни одной достаточно веской причины, которая убедительно объяснила бы всем присутствующим, включая Дивикона, почему римские легионы так подло напали на тигуринов за пределами римской провинции. Ведь кельты не нарушали границ и не ослушались запрета Цезаря.
— Даже если бы я оказался достаточно милосердным, чтобы забыть тот позор, пережитый моим народом, — продолжил проконсул, — как я могу оставить без внимания попытку гельветов силой вторгнуться на территорию моей провинции и пройти по землям, принадлежащим Риму?
— Мы сейчас находимся в свободной Галлии, Цезарь! — прервал проконсула Дивикон. — Если бы мы приняли решение пройти по вверенной тебе провинции, то мы непременно поступили бы именно так! Но мы желаем жить в мире с римским народом. Именно поэтому гельветы пошли по другому, гораздо более опасному и трудному пути. Почему во время переговоров в Генаве ты не сказал нам, что будешь преследовать нас в любом случае независимо от того, куда мы направимся? Что тебе от нас нужно, Цезарь? Что ты ищешь в этих землях? На каких основаниях ты ввел свои войска в Галлию?
— Наши верные союзники эдуи обратились к римскому народу с просьбой оказать им помощь. На бесчинства гельветов жаловались также другие племена. Например, аллоброги и амбарры.
— Кто дал тебе право выступать в роли судьи, вершащего судьбы народов Галлии? Нам, кельтам, не нужны судьи, которые не знакомы с нашими обычаями! О нашей любви к свободе слагают легенды, и тебе следовало бы знать, что именно эта черта нашего характера стала причиной гибели не одного вражеского войска.
Похоже, Цезарь оказался в безвыходной ситуации, даже несмотря на свое знаменитое красноречие. В присутствии своих ликторов, трибунов, легатов, центурионов и тысяч легионеров он должен был перечислить хотя бы несколько достаточно веских причин, которые оправдывали бы его подлое нападение на тигуринов и давали бы ему полное право продолжать преследование гельветов за пределами римской провинции. Проконсул понимал, что молчать ему ни в коем случае нельзя, поэтому он не дал прямого ответа на вопросы князя тигуринов, а продолжил:
— Вы гордитесь своими победами и в то же время удивляетесь, почему римский народ так и не покарал вас за ту дерзкую выходку. Сам этот факт говорит о многом и позволяет сделать однозначный вывод относительно вашего образа мыслей и ваших взглядов на отношения с соседями. Но я бы посоветовал тебе, Дивикон, задуматься над тем, что я сейчас скажу: бессмертные боги, желая наказать кого-нибудь за его коварство, нередко позволяют человеку довольно долго наслаждаться безнаказанностью и даже делают его счастливым. Они поступают так с одной-единственной целью: потом, когда настанет час расплаты за злодеяния, провинившийся должен в полной мере ощутить на себе всю силу их гнева и сломаться от внезапной перемены в его судьбе.
Из-за отсутствия весомых аргументов Цезарь вновь вернулся к этой старой истории, пересказывая ее на новый лад и грозя гневом богов. Он должен был говорить, и он говорил, ведь Дивикон призывал проконсула к ответу. На самом же деле вождь тигуринов и римский полководец в прямом и переносном смысле говорили на разных языках. Один из них хотел мира, другой же, ведя переговоры, планировал, где и как он совершит следующее нападение. Цезарь посмотрел на меня, а затем обвел взглядом всех, кто принадлежал к его ближайшему окружению. Проконсул прекрасно понимал, что сейчас, услышав его неубедительную речь, многие вполне могли разочароваться в нем. Недоброжелатели наверняка сообщат в Рим об этих переговорах с гельветами, и тогда Цезаря, скорее всего, обвинят в ведении военных действий, не одобренных сенатом, за пределами римской провинции. Это значит, что ему следовало немедленно предложить Дивикону заключить мир на условиях, совершенно не приемлемых для кельтов.
— Несмотря ни на что, я готов перестать преследовать тебя и твоих соплеменников, — совершенно неожиданно заявил Цезарь, — если вы предоставите мне заложников, которые будут гарантами выполнения моих требований, и полностью возместите эдуям нанесенный им ущерб.
— В соответствии с договоренностями, заключенными нами с эдуями, мы обменялись с ними заложниками, которые вернутся к своим семьям только после того, как мы покинем земли, принадлежащие этому племени. Если бы мы причинили эдуям какой-либо вред, то нам давным-давно вернули бы наших родных, но они были бы на голову короче! Но, насколько тебе известно, этого не произошло.
— Тогда предоставьте своих заложников и римскому народу, — продолжал настаивать Цезарь.
— Мы, гельветы, испокон веков брали заложников у других племен и народов, но никогда не отдавали своих соплеменников в заложники римлянам.
Дивикон развернул коня, даже не дождавшись ответа Цезаря. Вождь тигуринов давно понял, что эти переговоры не имели смысла, так как проконсул не собирался идти на уступки. Цезарь лишь притворялся, будто он тоже хочет мира. Он согласился встретиться с Дивиконом лишь для того, чтобы сразу же после окончания переговоров отправить в Рим гонцов с письмами примерно следующего содержания: он, проконсул провинции Нарбонская Галлия, сделал все возможное для решения проблемы мирным путем, однако его попытки не увенчались успехом. По лицу Цезаря было видно, что он вполне доволен достигнутым результатом — старец Дивикон наконец-то сам решил прекратить переговоры.
