Иногда я проводил ночи с одной карнуткой, которая каждый день приносила нам еду и напитки с кухни ближайшего постоялого двора. Но каждый раз, когда я заключал ее в объятия, моя тоска по Ванде становилась невыносимой.

Хотя за несколько лет образ моей возлюбленной немного поблек, желание вновь увидеть ее и поцеловать стало сильнее, чем когда бы то ни было. Это чувство было неотъемлемой частью моей души, так же, как и Ванда. С той лишь разницей, что Ванду оторвали от меня, нанеся мне страшную, не прекращавшую кровоточить рану, а любовь к ней осталась. И моя возлюбленная была моей лучшей половинкой. Иногда, лежа на медвежьей шкуре с открытыми глазами, я пытался увидеть в темноте ее лицо. Но Ванда была далеко, а черты ее лица казались мне размытыми, словно какой-то мастер вырезал их на камне, а тот оказался в море, где за несколько лет вода и песок отшлифовали поверхность.

Иногда мне чудилось, будто я вижу Ванду в толпе на рынке. Словно сумасшедший я бросался вперед, расталкивая людей, поднимал вверх руки, надеясь, что она заметит меня и остановится, выкрикивал ее имя. Но каждый раз, догнав женщину, которая казалась мне Вандой, и взглянув ей в лицо, я видел перед собой беззубую старуху. Неужели боги на что-то намекали, давая мне такой знак?

Я давно заметил, что гораздо легче советовать другим и упрекать их в том, что они не выполняют мои советы, чем придерживаться указаний, полученных мною от более мудрых людей. Мне в голову часто приходили мысли о наших друидах, особенно ночью, когда я долго не мог уснуть и с завистью смотрел на Люсию, которая, свернувшись калачиком, лежала рядом со мной и мирно посапывала. Кельтские жрецы всегда говорили, что перенести утрату дорогого тебе человека будет гораздо легче, если ты сможешь с этим смириться. Но я не мог и не хотел мириться с тем фактом, что Ванды больше не было рядом со мной. Я всей душой надеялся, что однажды смогу отправиться в Массилию и найти ее. Свои поиски я мог начать только исходя из того, что Ванду купил работорговец, живший в этом городе. Конечно, он вполне мог продать ее по пути в Массилию, но я почему-то был уверен, что любой мужчина, купивший такую красивую рабыню, как Ванда, обязательно захотел бы похвастаться своим приобретением перед друзьями и знакомыми. В Генаве всегда было много рабынь-германок, которых приезжие купцы и торговцы находили невероятно привлекательными. Но в Массилии германские невольницы скорее считались редкостью.

Я думал только о том, как однажды отправлюсь туда, чтобы найти Ванду. Именно для этого я жил. Предложение Фуфия Циты заняться копированием географических карт показалось мне вполне подходящим, поскольку оно соответствовало моему желанию разыскать Ванду. Если честно, меня охватило странное чувство, когда я начал делать копии карт моей родной Галлии для какого-то римлянина…

Несмотря на то что Фуфий Цита пользовался картами только для того, чтобы правильно планировать расположение продовольственных складов, эти документы имели огромное значение для римского войска. Но торговец зерном полностью доверял мне, поскольку я пользовался доверием Цезаря. Мне нравилось рисовать карты. Я с удовольствием наносил на пергамент реки, леса и города. Такое занятие немного отвлекало меня от печальных мыслей, кое-как разнообразило рутинную работу писаря и к тому же приносило мне дополнительный доход. По взглядам, которые бросал на меня Фуфий Цита, когда я работал над картами, я понимал, что он с уважением относится к моему умению и терпению. Купец не любил много говорить. Он был хорошо воспитанным римлянином, поэтому всегда вежливо разговаривал со мной и вел себя корректно. Но, несмотря на то что нам приходилось много времени проводить в одной тесной комнатке, мы так и не стали ни друзьями, ни просто приятелями.

«Самхайн» значит «конец лета» и считается самым большим праздником в Галлии. Его отмечают каждый год в ночь на первое ноября. В этот день весь скот следует загонять с пастбищ в стойла. Лишних животных, для которых нет места в хлеву, забивают, а их мясо солят. На Самхайн выплачивают все подати и сборы. Двенадцать часов ночи, отделяющие лето от зимы, принадлежат богам и умершим. Это неопределенное время, потому что лето еще не ушло, а зима еще не наступила. Каждый год в ночь на Самхайн прошлое, настоящее и будущее сливаются. Царство теней, в котором обитают мертвые, становится в эти часы частью нашего мира. Каждый, кто хочет задать богам вопросы, обращается к ним именно на Самхайн. А у меня накопилось очень много вопросов.

Я велел девушке с постоялого двора, которую называли Боа, принести мне сочный кусок свинины и несколько мехов с вином. Затем рабы Фуфия Циты, которым он приказал выполнить мое распоряжение, поехали со мной к ближайшему лесу. Там они помогли мне разжечь костер, принесли огромные камни, на которых можно было сидеть, и разложили их вокруг огня. Перед каждым из таких каменных стульев они положили плоские камни. Не было необходимости следить за рабами — они сами старательно выполняли все мои приказания и работали довольно быстро. На их лицах застыл страх, который они даже не пытались скрыть. Чем ближе солнце клонилось к горизонту, тем больше торопились рабы. От каждого шороха они нервно вздрагивали и начинали оглядываться по сторонам. То и дело они поворачивались в сторону леса и пытались разглядеть что-то в густых зарослях. Наконец, когда еда и напитки для восьми человек стояли на плоских камнях, я отпустил рабов, велев им вернуться рано утром, чтобы помочь мне собраться.

Почти все люди боятся Самхайна, потому в эту ночь они остаются дома и, сидя у очага, рассказывают друг другу истории, пьют и едят, чтобы эти двенадцать часов пролетели быстрее. Если кто-нибудь слышит шорох или стук, он знает, что нужно сделать вид, будто ничего не заметил. Никто не встает и не пытается взглянуть туда, откуда донесся странный звук. Каждому известно, что так можно навлечь на себя беду, ведь мертвые пытаются вернуться к себе домой; а любой человек, заставший мертвеца врасплох, сам наполовину мертвец — можно сказать, что одной ногой он уже в могиле.

Даже если кому-то доводится встречать Самхайн под открытым небом, от этого правила все равно нельзя отступать. Ни в коем случае не следует поворачиваться, услышав шаги за спиной. И конечно, лучше всего остаться дома и приготовить побольше блюд и напитков для умерших.

Но той ночью я хотел увидеть их — тех, кто ушел из мира живых. Всех, кто когда-то был очень дорог мне и значил для меня так много, а теперь обитал в царстве теней. Я хотел поговорить с дядюшкой Кельтиллом, а также повидаться с теми из нашей деревушки, кто не пережил набега германцев. Мне очень хотелось встретиться с матерью и отцом, которых я почти не помнил, а также со своими братьями и сестрами, которых я никогда не видел. Именно дня них я приготовил еду и напитки. Если честно, то я был бы не против, если бы к нашей трапезе решили присоединиться Тевтат, Езус, Таранис и Эпона. Я не боялся. Возможно, боги решили бы забрать меня в царство теней в наказание за мое высокомерие, но мне было все равно. Я не стал бы молить их о пощаде. Оказавшись там, где обитают умершие, я стал бы ближе к Ванде. Конечно, она по-прежнему была бы для меня недосягаемой, но я всегда находился бы рядом с ней. В очередной раз я ловил себя на мысли, что никогда не смирюсь с тем, что боги разлучили меня с моей возлюбленной.

Почти с благоговением я откусил небольшой кусочек мяса и начал медленно его пережевывать. Очень медленно. В Галлии не было ни одного человека, который мог бы в бездумной спешке просто проглотить еду на Самхайн, не пережевав ее. Потому что в эту ночь все имеет значение. Каждый жест превращается в своего рода ритуал. Мертвые становятся ближе к нам. Мы чувствуем, что они приходят, смотрят на нас; их дыхание, словно легкое дуновение ветра, треплет наши волосы. И в самом деле — я вдруг увидел, что все они собрались вокруг меня. Люди, которых я знал, когда они были живыми, уселись на камни, разложенные рабами Фуфия Циты у костра, но оставались невидимыми и не говорили ни слова. Мне казалось, что они грустят. Не знаю, почему у меня возникло такое ощущение. Я дал Люсии, улегшейся прямо на мои ступни, кусок мяса и закрыл глаза, надеясь услышать голоса. Но до моего слуха доносилось только слабое потрескивание дров в огне. Мои гости хранили молчание.