Не могу точно сказать, о чем я думал в те мгновения. Наверняка я лихорадочно пытался найти хоть какой-нибудь выход из сложившейся ситуации. Сам того не ожидая, я вдруг достал из-под туники запечатанный сургучом папирус, крепко сжал его и начал размахивать им над головой, словно сумасшедший.

— Да здравствует Цезарь! — кричал я что было мочи. Знаю, кому-то это может показаться позорным и даже низким, но я в самом деле кричал тогда: «Да здравствует Цезарь!»

Один из всадников, который тем временем уже успел поравняться со мной, прокричал в ответ:

— Ты кто такой?

Этим всадником оказался молодой арверн Верцингеториг. Вместе со своими воинами, которые, так же как и их предводитель, были по приказу вождей изгнаны из своего племени, он сражался теперь на стороне римлян. Я показал ему золотой амулет, болтавшийся у меня на поясе.

— Я Корисиос, друид Цезаря! Я друг Лабиэна, друг примипила десятого легиона, а также друг…

— Тогда останови своего коня, друид! — со смехом ответил Верцингеториг. Он наконец-то узнал меня. Я придержал лошадь, хотя совершенно не был уверен в том, что поступаю правильно, и позволил всадникам, которые скакали следом за мной, сократить дистанцию. Сбоку к нам приближалась легкая нумидийская кавалерия.

— Немедленно проведите меня к Цезарю! — воскликнул я с наигранным возмущением и злостью. Я старался держать себя как можно более уверенно и говорить тоном офицера, привыкшего отдавать приказы. Из своего личного опыта я знал, что стоит как следует прикрикнуть на человека, как он тут же начинает тебе подчиняться.

— Не тот ли ты друид, который отправился в оппидум эдуев вместе с Кунингунуллом и Дико? — спросил один из воинов Верцингеторига.

Я молча кивнул. Арверн молчал, но по выражению его лица я понял, что ему было что-то известно о судьбе, постигшей Кунингунулла и Дико. Меня охватил смертельный ужас. Мне стало так плохо, что я едва не вырвал. Неожиданно я почувствовал на своем теле невидимую кольчугу, которая сковала мои мускулы и не давала вздохнуть полной грудью. О бегстве теперь не могло быть и речи. Всадники ехали в нескольких шагах от меня и Ванды. Сделав большой крюк, мы обогнули лагерь тигуринов. Со склона холма мне было прекрасно видно, что происходит внизу: легионеры методично завершали так внезапно начатую ими резню. По крайней мере, мне удалось остаться в живых. Но одна мысль не давала мне покоя: может быть, боги сохранили мою жизнь лишь для того, чтобы я, распятый римлянами, в муках умер на кресте?

Украдкой взглянув на Верцингеторига, я понял, что он привык к сценам, подобным той, которая разыгрывалась перед нашими взорами в лагере тигуринов. Война была делом его жизни. Арверн с улыбкой наблюдал за легионерами, которые добивали раненых и преследовали тех, кто надеялся спастись бегством. Иногда он бросал взгляд на меня, чтобы посмотреть на мою реакцию.

— Почему ты сражаешься на стороне Цезаря, Верцингеториг? — спросил я воина, чтобы прервать тяжелое, мучительное молчание.

Арверн широко улыбнулся.

— С того самого момента, как я и мои воины начали служить в римской кавалерии, нам неплохо живется. До этого нам приходилось промышлять разбоем, грабя купцов и путников. Раньше мы были изгоями, а теперь, занимаясь фактически тем же, чем занимались на большой дороге, мы получаем приличное жалованье.

Верцингеториг и его воины весело рассмеялись.

— Но я давно хочу задать тебе один вопрос, друид. Когда я видел тебя последний раз, ты предсказал мне, что однажды я обязательно вернусь в Герговию. Но ты не сказал, когда именно, — арверн снова рассмеялся. — Знаешь ли, мои воины и я с огромным нетерпением ждем того момента, когда мы сможем вернуться в Герговию и спросить у моего любимого дядюшки, почему мой отец так рано отправился к нашим пращурам.

Я смутно припоминал встречу с высоким молодым арверном и наш разговор. Но тогда меня беспокоили проблемы несколько иного характера. Я сам думал, что вот-вот увижусь со своим дядюшкой Кельтиллом в царстве мертвых.

— Что тебе пообещал Цезарь? — спросил я у Верцингеторига. — Корону царя арвернов, не так ли?

— Царю все равно, кто помог ему взойти на трон. Разве ты со мной не согласен?! — заорал один из всадников. Все воины, подчинявшиеся Верцингеторигу, были молоды и беззаботны. Они получали удовольствие, подвергая себя смертельной опасности во время сражений.

— Друид, — с недовольным видом сказал предводитель отряда, — ты не хочешь отвечать на мой вопрос?

— Ты не хочешь слышать ответ, Верцингеториг. Вот и все, — спокойно произнес я.

Верцингеториг передал нас группе римлян и аллоброгов и тут же поскакал вниз к реке, туда, где на некотором расстоянии от разгромленного лагеря тигуринов его воины ждали своего командира.

Палатку Цезаря установили на небольшой возвышенности. Отсюда открывался вид на всю долину, благодаря чему проконсул мог наблюдать за ходом битвы. Гонцы скакали сюда во весь опор, чтобы сообщить своему полководцу, где именно находятся в данный момент когорты, а затем так же спешно возвращались назад, на поле боя. Мы стояли всего в нескольких десятках шагов от палатки и ждали, когда кто-нибудь из охранявших нас стражников сообщит Цезарю о том, что они привели меня и Ванду.

Вдруг я услышал чей-то слабый голос. Кто-то звал меня:

— Друид…

Аллоброги и римляне, охранявшие нас, словно зачарованные смотрели на поле боя и не замечали ничего вокруг.

— Друид… — Мне показалось, что говоривший испытывает невыносимые мучения, может быть, даже молит о смерти, которая наконец избавит его от страданий. Вполне возможно, что со мной говорили боги. Ванда повернулась ко мне. Она шевелила губами по не могла сказать ни слова, на ее лице застыл ужас. Повернувшись и взглянув туда, куда смотрела Ванда, я увидел огромный крест, вкопанный в землю. Гвоздями к нему был прибит темнокожий мужчина крепкого телосложения: Фусцинус.

Только этого мне не хватало!

— Что там, наверху, делает Фусцинус? — спросил я, совершенно не подумав. В самом деле, я вовсе не хотел сказать ничего глупого или смешного. Но аллоброги, по-видимому, неправильно поняли меня.

— Фусцинус любуется небесными светилами! — сухо ответил один из стражников.

Следующие мгновения показались мне часами. Они тянулись медленно, словно капли застывающей смолы. Что я должен был отвечать на вопросы Цезаря? Я совершенно забыл, в какой последовательности происходили события. Именно в этом проблема всех лжецов. Фусцинус, умоляюще глядя на меня, вновь прохрипел:

— Друи-и-ид…

Распятие на кресте является, пожалуй, самым жестоким из всех видов казни и в то же время наиболее мучительным для приговоренных к смерти. Именно поэтому римляне применяют такой вид наказания к рабам, сбежавшим от своих хозяев, и к преступникам. Мне оставалось надеяться только на то, что я буду обезглавлен. Что же случится с Вандой и Люсией? Ванда наверняка будет распята на кресте. А Люсию, скорее всего, утопят. Я содрогнулся от таких мыслей и обеими руками схватился за золотое колесо, висевшее у меня на груди. Я клялся всем богам, что больше никогда в жизни не стану использовать во вред другим людям те скромные знания, которые успели передать мне настоящие друиды. Мне больше не хотелось становиться одним из избранных, которые служили связующим звеном между небом и землей и являлись живыми книгами, хранящими всю мудрость кельтов. Я произносил про себя торжественные клятвы, обещая никогда не осквернять своими глупыми выходками божественные знания.

— Таранис, бог солнца, дай мне силы и мудрость, — молил я богов, едва шевеля губами. — Беленус, бог и великий целитель, повелитель света, помоги мне справиться с этими трудностями. Артио, богиня леса, приди мне на помощь! — Если честно, в тот момент мне было все равно — я не стал бы возражать, если бы она, обернувшись медведицей, вышла из чащи и спасла нас. — Камулус, бог войны, сделай так, чтобы тигурины собрались с силами и сравняли с землей этот военный лагерь римлян. Цернуннос, царь зверей, дай моей лошади крылья! Эпона… — Нет, лучше не обращаться к богине Эпоне! — Суцеллус, разбей своим молотом эти римские легионы! И — заклинаю всех вас Тевтатом! — сделайте наконец хоть что-нибудь!