Он подмигивает и уходит вразвалочку, освещая вспышкой энергичные улыбки тусовщиков.

Вскоре Сальвадор узнал, насколько программа Коммунистической партии Филиппин отличалась от образа действий полевых солдат, которые, собственно, и вели эту «затяжную народную войну». Время, проведенное им в горах, стало, по словам Сальвадора, «школой человеческой природы — всего лучшего и самого страшного, что в ней сокрыто».

Ка Арсенио обучил Сальвадора навыкам выживания: чистить «Калашников» местной сборки и стрелять из него, отличать съедобные растения от ядовитых, ориентироваться по звездам, бить ножом-бабочкой меж ребер так, чтоб ранить легкое, выпрыгивать через открытое окно с использованием техники «летающая пантера». В свою очередь Сальвадор научил Ка Арсенио читать и писать.

Безлунной ночью в декабре их Воробьиный отряд шел колонной по одному между двумя осушенными рисовыми полями, возвращаясь после встречи с правительственными солдатами. Повстанцы приобрели несколько ящиков с боеприпасами у неприятеля — офицерам филиппинской армии понадобились деньги на рождественские каникулы. С чувством глубокого удовлетворения после дружественной сделки, позабыв об опасности, подогретые распитым с солдатами пивом «Ред хорс», товарищи шли тихо, но медленно, желая насладиться ночной прохладой. Они тащили ящики на плечах, а единственная среди них женщина — Ка Хелен, несла свой, ловко балансируя, на голове. Сальвадор тоже решил попробовать, но его ящик тут же упал и загремел о землю.

По полю прозвенели выстрелы, на дальнем краю расцвели яркие вспышки. На Сальвадора кто-то напрыгнул и прижал к земле. Пули глухо ударялись о межу, возвышавшуюся между ними и нападавшими.

— Это ты подал им сигнал? — прошипел на ухо Ка Арсенио.

Стрельба прекратилась. Ка Арсенио смотрел Сальвадору в глаза, не зная, что предпринять. Сальвадор видел, что в нескольких футах от него лежит Ка Хелен, но жива ли она или нет — он не понимал. В своих воспоминаниях он написал: «В жизни не слышал такой оторопелой тишины». Ка Арсенио нежно поцеловал Сальвадора в щеку. После чего показал палец, потом второй, третий. Они внезапно вскочили, прицелились и открыли огонь по приближающимся к ним теням. Мимо их голов засвистели пули: «с виду — спешащие по делам светлячки, по звуку больше напоминающие пчел-убийц». Сальвадор навел прицел на приближающуюся фигуру. Он увидел, как солдат, «одной рукой держа винтовку, другой осеняет себя крестами». Сальвадор не мог заставить себя спустить курок. Тогда солдат припал на колено и прицелился. Сальвадор выстрелил. Солдат упал навзничь и замер. «Я ждал, что он пошевелится, — писал Сальвадор в „Автоплагиаторе“, — но он оставался недвижим».

Так он впервые убил человека. Сальвадор и Ка Арсенио стреляли, пока не кончились патроны. Через поле, быстро покрывая пространство, бежали все новые фигуры.

Уже в машине Сэди ведет себя так, будто ничего не произошло.

— Бля, хорошо, что мы слились. Каждый раз одно и то же, — говорит она. — Ты правда думаешь, что это будет крутая вечеринка?

— Это мои хорошие друзья. Группа у них — реальнейшая. Cool Kids of Death[202] — не слыхала? Панк-рок. Они начинают играть в полпятого.

— Я волнуюсь из-за погоды.

— У них есть хит, там: «Любовь и саботаж! Любовь и саботаж! Вот моя реальность, я тот, кем хочу быть…»

— Хм… о’кей, спасибо. Да, прости, что…

— Сэди, все в порядке. Не стоит извинений. Я только вот чего хотел бы спросить, если ты не против: твой папа, он…

— Да, прости — я поменяла диски в ченджере, и водитель забыл сунуть его обратно коробку, так что придется слушать радио.

— А-а.

Возможно ли после столь стремительно налаженного контакта столь же быстро его утратить и теперь ощущать такую неловкость? Она включает радио и начинает искать волну. Дождь не перестал.

— Ну и ливень, а?

— Перестань, — произносит она безапелляционно, — не будем опускаться до пустой болтовни. — И уже теплее: — А почему концерт начинается так поздно?

— Они играют на рождественском корпоративе колл-центра в Либисе. Там только закончится рабочий день. Они обслуживают клиентов из Штатов и работают по тому времени.

— Безумие.

— Не говори. Мой друг, гитарист, рассказывал, что расписание у них как у вампиров. Там даже рестораны и бары открываются, когда у них заканчивается смена — типа часа в четыре утра.

— В жизни о таком не слышала. А ведь я здесь живу.

— Это потому, что ты не выезжаешь за пределы Макати, — смеюсь я. — Эй, Сэди, поправиться не желаешь?

— Мне кажется, тебе стоит притормозить с этим дерьмом.

— Я-то в порядке. Притормозить могу в любой момент. Слушай, а тебя не напряжет поход на Cool Kids of Death?

— Хоть что-то новенькое. Уж лучше, чем тащиться в «Куда ж еще?» или «Венецию». Где, черт побери, все станции?

Сэди крутит ручку по FM-диапазону.

— А что, светофоров тут нет? Или это у тебя такая тонировка?

— Да есть обычно. Чего-то я не понимаю, что происходит. Может, снова электричество отрубило?

— Только не говори мне, что это опять медузы.

— В клубе-то оно было.

— У комплекса, наверно, свой генератор. Лупасы и за сентаво арендной платы удавятся.

В гостиницах свет имеется. Фонтан «Пенинсула» подсвечен и бурлит. «Интерконтиненталь» сверкает как ни в чем не бывало. На фасаде «Шангрила» переливается красным и зеленым гигантская гирлянда. Остальные здания стоят как черные обелиски на фоне пепельного неба. Я приоткрываю окно и слышу ровный гул генераторов. В щель летят брызги, я закрываю наглухо.

У Сэди застрекотал телефон. Пу-ти-фьють. Она смотрит на экран.

— Эсэмэска от подруги, — сообщает она; телефон как луна, в свете которой купается ее лицо. — Пишут, что сегодня лучше остаться дома — в городе будет заваруха. — Сэди кладет телефон на «торпеду».

Мы подъезжаем к темной, безлюдной Эдсе: все десять полос движения — покинутая бетонная долина. На сплошной стене проливного дождя фары «лексуса» вычерчивают мертвенно-бледный клаустрофобический куб. Сэди едет не спеша. Время от времени мимо с железнодорожным гулом проносится автобус, окатывая машину водой.

— Попробуй АМ-диапазон, — советую я.

Она находит радио «Веритас». Ведущий, похоже переборщивший сегодня с кокосом, тараторит:

«…Будьте осторожны, сограждане, дороги во многих районах метрополиса оказались залиты водой. Возвращаясь к основным событиям: преподобный Мартин таинственнейшим образом исчез из своей камеры в Кэмп-Крейм, не оставив и следа. Власти в недоумении, уже проводится расследование с целью определить его теперешнее местонахождение…»

Сэди поворачивает ручку.

— От дурных новостей я сразу нервничаю, — говорит она, — а что, музыкальных станций в этом диапазоне не бывает?

Мы находим волну, на которой передают балладу «Dahil Sa Iyo». Крунер любовно выпевает по-тагальски: «Из-за тебя живу. Из-за тебя — до самой смерти». Когда песня заканчивается, раздается соблазнительный шепот диджея:

«Это пыл Хулио Иглесиас со своей самечательной версией классического хита тысяча тевятсот сетьмесят третьего гота, чтоп вы не скучали в этот самый тоштливый ис вечеров. Слетующая копмо…»

Сэди тянется к ручке и выключает радио. Тишина звенит как колокол.

*Молодой человек взглянул на мертвеца у своих ног, затем на красную фетровую шляпу на картонной коробке. Образ этого проулка принадлежит теперь только ему, молодому Мигелю, даже когда со стальной решительностью в желваках он протягивает запястья и на них защелкиваются наручники. Он напоминает себе: «Это останется со мной навсегда, и я буду дорожить этим всю жизнь». Все это: конечность этого отдельного вечера, образ этой шляпы, тяжесть этого камня, сцепление двух судеб на темной пустынной улице.