И тут она позвонила. Говорила она тихо, голос немного дрожал. Хотел бы я вспомнить — ради правдивости описания, ради более полного понимания человеческой природы, — что именно она произнесла. Полагаю, она сказала: «Я беременна». Хочется верить, что моя реакция была мгновенной и безукоризненной. Хочется верить, что даже в столь юном возрасте я вел себя достойно.

Наверное, я спросил Анаис, что она собирается предпринять. Она, не веря своим ушам, вроде бы ответила, что еще подумает. «Я хочу все сделать правильно». Я почти не сомневаюсь, что сказал именно это. В ее ответе я уверен полностью: «Посмотрим».

В такси по дороге в аэропорт Баколода я вынимаю из сумки фотоальбом Криспина. Потрескавшаяся виниловая обложка пахнет оплавившимся пластиком. Листаю страницы: подкрашенный вручную снимок младенца Криспина с отцом, они в одинаковой форме, оба отдают честь; передержанный снимок молодого Криспина, с бородой, в солдатской форме, с «Калашниковым» в руках, который он держит, как гитару, на фоне заросшей зеленью горы; поляроид, запечатлевший «возникновение» арт-группы «Пятеро смелых»: Мигги Джоунс-Матуте и Данило де Борха, в набедренных повязках, на заднем плане, и Криспин, в индейской рубахе, стоит между Марселем Авельянедой и миниатюрной Мутей Диматахимик, обнимая обоих. Дальше снова семейные фотографии: четырнадцатилетняя Лена делает «колесо», ее длинная красная юбка тюльпаном раскрылась к небу; девятилетний Нарцисо, в костюме Шерлока Холмса, выдувает из трубки мыльные пузыри; Младший и Леонора во время предвыборной кампании, в ярко-сиреневых фермерских шляпах, стоят перед старым паровозом Балдвина[144]; Криспин в окружении своих многочисленных кузенов на семейном сборище на морском курорте (на одном из братьев майка с лицом Младшего и надписью: «Я переизбираю своего Сальвадора»). Есть также фотография симпатичной девчушки с карими глазами и пшеничными волосами, лет, наверное, трех. Выцветший снимок не подписан.

— Скажи, что это не твой, — сказал Дуля. — Откуда ты знаешь, что он от тебя?

— Знаю.

— Откуда? Может, у нее симпатичный водитель или из слуг кто-нибудь?

— Дуля, пожалуйста. Знаю, и все.

— Ты знаешь, потому что сейчас у вас все-все-все в порядке. А что будет, когда у вас все-все-все пойдет наперекосяк?

— Вы с Булей научили меня, что такое хорошо и что такое плохо.

Дуля сидел сгорбившись за столом, установленном в его убежище, похожей на пещеру гардеробной. Дверца одного из шкафов был открыта настежь, и за сдвинутыми вбок рубашками и костюмами виднелся целый стеллаж для оружия. Спокойная риторика Дули жгла пуще Булиных злобных выкриков. Сейчас она, осипшая, сидела в спальне.

— Ты очень расстроил бабушку. Ей пришлось выпить бренди. Ты знаешь, как это нехорошо.

— Так что ж мне теперь делать?

— Доверься нам. Не стоит жертвовать своей юностью.

— Я вам, конечно, доверяю. В том-то и дело. Если мне придется уйти из дома и устроиться на работу, я готов.

— Какой ты эгоист! Ну почему ты обязательно должен думать только о себе?

— И что же такое, по-твоему, эгоизм? Я готов отдать все, чтоб у этого ребенка была достойная жизнь.

Дуля лишь покачал головой. И снова вздохнул:

— Ты еще салага.

— Если надо, я уйду.

— Тебе всего семнадцать.

— Хватило сил заделать ребенка, должно и на воспитание хватить. — Эту фразу я слышал в фильме «Пацаны в капюшонах»[145].

— Может, пойдешь в свою комнату и все хорошенько обдумаешь?

— Я уже обдумал.

— Подумай еще.

Свое первое знакомство с писателем Криспином Сальвадором я помню до сих пор. Миссис Лумбера, вдохновенно-флегматичная преподавательница, задала нам «Одним выстрелом двух зайцев» еще на первом курсе Атенео. Слова Криспина впервые дошли до меня в отпечатках синих чернил на дешевой рыхлой бумаге для мимеографа. Мы уже читали «Накануне Первомая» Ника Хоакина[146], «Наводнение в Тарлаке» Грегорио Брильянтес[147] и эпохальный роман Пас Маркес Бенитес «Мертвые звезды»[148]. Однако рассказ Криспина произвел на меня самое глубокое впечатление.

Там молодой, состоятельный протагонист по имени, так уж совпало, Мигель натыкается в темном закоулке на жестоко порезанного незнакомца. Мигель облегчает страдания умирающего, который «так бережно держит свои внутренности, будто в них заключена вся суть его жизни, прожитой до этой сцены в черно-белом мире». Фетровую шляпу цвета «красный блядский» он аккуратно снял и положил на пустую картонную коробку, чтобы «не запачкать более темным оттенком крови».

«Двое мужчин, — пишет Криспин, — связанные лишь игрой обстоятельств и непутевой звездой, что свела их прохладным февральским вечером в темном проулке в Тондо; в объятьях их чувствовался порыв недоизлитой любви, которая на исходе уже рассеивающейся ночи обрела вдруг последний шанс». Настоящая драма начинает разворачиваться, когда жертва испускает последний вздох, а прибывшая на место полиция принимает Мигеля за убийцу. «Сможет ли этот не оперившийся еще юнец взять на себя столь внезапно навязанную ему ответственность? Или он предпочтет спастись бегством?»

От дальнейшей беседы Лена отказалась и тут же попросила его удалиться. Наш протагонист, пребывая в полном замешательстве, успевает на последний рейс Баколод — Манила.

Он смотрит в окно. «Эрбас» покидает землю и летит в сгущающуюся синеву. Тень самолета кажется ему воднолыжником на волнах неизвестности. Наш протагонист покрепче сжимает подлокотники. Потом опускает шторку на иллюминаторе, и вот уже напряжение в его теле ослабевает.