Каким-то образом она теперь походила на винтовку или танк, выпущенные с заводов Армагеддона: простая, незамысловатая, но при этом до жути смертоносная.

Остальные Храмовники выглядели не лучше. Тот, кто нес штандарт реклюзиарха, был так же потрепан, как и Гримальд. Само знамя было оборвано и обожжено, собственно, от него остались лишь клочья, свисавшие с древка. Рыцарь в белом шлеме едва стоял, с двух сторон его поддерживали два брата. Из прорези для рта вырывался скрежещущий резкий кашель.

И это не сделало их человечнее, не раскрыло воинов под убранством и рыцарским снаряжением, а, напротив, еще сильнее обезличило. Как мог человек, даже генетически усовершенствованный в далеком мире, выжить после таких повреждений? Как они могут стоять перед своими сородичами и казаться столь разными?

— Привет, реклюзиарх, — произнес Андрей. Он нес разряженный лазган на плече. Видимо, думал, что это помогает ему выглядеть небрежным и привычным ко всему, и был прав. По крайней мере, докеры видели его именно таким.

Голос Гримальда не был рыком или грохотом — он оказался певучим, низким и мрачным. Было очень легко представить этого воина на борту громадного готического боевого корабля читавшим проповеди братьям в бескрайнем холоде путешествий в пустоте.

— Черные Храмовники благодарят тебя, штурмовик. И вас, рабочие Хельсрича.

— Мы поспели вовремя, я думаю, — добавил Андрей, небрежно кивнув и продолжая улыбаться, показывая, что его ничуть не беспокоит разговор с израненными воинами, которые высились в окружении груды трупов ксеносов. — Я больше не слышу приказов. Зато я вижу вас, благородные сэры, и думаю: возможно, вы их мне и отдадите?

Последовала пауза, впрочем не безмолвная. Город никогда не был тихим, всегда присутствовал далекий хор выстрелов и грохот взрывов.

— Все отряды отозваны к убежищам. Гвардия, ополчение, Астартес. Все.

— Даже без приказов капитана мы шли этой дорогой. Но, сэр, есть кое-что еще.

— Говори. — Теперь Гримальд смотрел в сторону, серебряная маска на его лице обратилась к горевшему торговому кварталу, расположенному через несколько улиц.

— Один из ваших рыцарей пал в порту. Мы спрятали тело от этих шакалов. Гравировка на броне говорит, что его звали Анаст.

Астартес в белом шлеме заговорил, и голос его звучал как у человека, говорившего с полным ртом каши:

— Анаст погиб… когда мы высадились… прошлой ночью. Жизненные показатели быстро погасли. Смерть, достойная воина.

Гримальд кивнул, его внимание вновь обратилось на людей.

— Как твое имя? — спросил реклюзиарх штурмовика.

— Андрей, Семьсот третья штурмовая дивизия Стального легиона, сэр.

— А твое? — спросил он у следующего в ряду, и спрашивал так каждого, пока не дошел до последнего, которого уже знал. — Томаз Магерн, — наконец усмехнулся рыцарь. — Рад видеть тебя в бою. Подобная храбрость — удел избранных.

У Магерна мурашки поползли по коже, но не от неприязни, а лишь от неловкости. Что можно на такое ответить? Сказать, что это большая честь? Признаться, что у него болит каждая мышца в теле и он жалеет, что решился на это безумие?

— Благодарю вас, реклюзиарх, — сказал он.

— Я запомню ваши имена и деяния. Всех вас. Хельсрич может сгореть, но эта война не проиграна. Каждое из имен будет высечено на колоннах из черного камня в Зале Доблести на борту «Вечного крестоносца».

Андрей кивнул:

— Это большая честь для меня, реклюзиарх, и для этих замечательных джентльменов. Но если вы сообщите об этом моему капитану, я был бы еще счастливее.

Резкий звук, донесшийся из вокса реклюзиарха, был чем-то средним между кашлем и рыком. Магерну понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что рыцарь смеялся.

— Будет сделано, Андрей. Даю слово.

— Надеюсь, что это также впечатлит даму, на которой я намереваюсь жениться.

Гримальд не знал, что на это ответить. Поэтому вымолвил только:

— Да. Хорошо.

— Какой оптимизм, да? Конечно, я должен сначала с ней познакомиться. Куда мы теперь идем, сэр?

— На запад. К убежищам в Сульфа Комерциа. Инопланетные псы насмехаются над нами. — Реклюзиарх указал направление массивным молотом, чье силовое поле сейчас было отключено.

Вдали между складами и мануфакториями полыхали купола.

— Посмотрите, они уже горят.

Приам не смотрел туда, куда глядели все остальные. Его внимание было приковано к затянутым дымом небесам.

— Что это? — указал он на несущийся вниз шар пламени. — Быть этого не может.

— Может, — неверяще отозвался Гримальд, не в силах оторвать глаз от зрелища.

— Ого! — обрадовался Андрей, когда появились еще несколько таких же объектов, падавших, словно сияющие кометы.

— Что это такое? — спросил Магерн, радостью штурмовика и благоговением рыцарей застигнутый врасплох.

— Десантные капсулы, — ответил реклюзиарх. Его серебряная маска стала янтарной из-за отсвета горевших поблизости танков. — Десантные капсулы Астартес.

Район Сульфа Комерциа был бастионом ополчения и опорным пунктом ПВО, защищавшей порт.

Немногочисленные турели — как укомплектованные людьми, так и автоматические, — которые еще оставались на крышах зданий, смолкли. Квартал пылал. Натиск орочьих истребителей и бомбардировщиков больше никто не сдерживал, и ксеносы обрушили сюда свои смертоносные грузы.

Сульфа Комерциа служил торговым центром порта и в мирное время был плотно заселен; тут построили и больше всего наземных убежищ от непогоды, немалая часть которых уже была разрушена зеленокожими. Враги беспрерывно наступали на этот район порта, но вовсе не из-за сопротивления имперских войск, а из-за того, что здесь было кому выпустить кровь и было что разрушать. Оставить этот квартал означало оставить в нем зеленокожих, с восторгом в диких глазах предающихся беспощадной резне.

Описывая события осады через несколько лет после войны, майор Лак из 61-го Стального легиона сокрушался о «невероятном количестве жертв среди гражданских» в порту и охарактеризовал разрушение Сульфа Комерциа как «самое кровавое событие в осаде Хельсрича, которое ни человек, ни танковый батальон, ни легион титанов не могли предотвратить».

В коммерческом центре мало что напоминало былое великолепие. Особняки богатых торговых семей сгорели, как и склады, а те несчастные, что решили остаться в своих домах, а не отправились на поиск подземных муниципальных бункеров, разделили судьбу тех горожан, кто оказался в ловушке в разрушенных противопогодных убежищах. Ксеносы атаковали без пощады, и никакие отряды личной стражи, вне зависимости от уровня подготовки, были не способны защитить имения своих господ от зеленокожих.

Больше всего ксеносов при обороне поместья уничтожила личная охрана Дома Фарвеллов. Это подразделение в течение семи поколений служило богатейшей семье Хельсрича. Однако история об их продолжительном сопротивлении немногим пришлась бы по душе: семейство Фарвеллов простые люди считали декадентствующими свиньями, а его многочисленные представители не были чужды политических скандалов, финансовых афер и мошенничества в торговле. Короче говоря, они мастерски сопротивлялись во время боев в порту лишь благодаря тому, что умелыми махинациями проложили себе путь к огромному богатству и держали в полной боевой готовности армию из шестисот солдат.

В имперских отчетах было отмечено, что Фарвеллы отказались предоставить своих людей для обороны порта или в распоряжение городского ополчения.

Но эти же значительные силы обернулись и бедой. Как только по рядам орков прошел слух, что в обороне порта имеется опорный пункт и он располагается в поместье Фарвеллов, ксеносы всей ордой обрушились на него, сломили упорное сопротивление, а заодно и пресекли род Фарвеллов.

Самой выдающейся оборонной операцией официально провозгласили другую — совсем не похожую на этот акт обреченного эгоизма. Дом Гелиуса Тарацина защищали всего пятеро наемников — выходцы с другого мира, они обороняли скромный особняк партизанскими действиями и автоматическими ловушками в течение девятнадцати часов. И пусть захватчикам удалось разрушить поместье, после окончания боев в порту обнаружили семерых выживших представителей семьи. Их позиции сильно укрепились с началом восстановления города. Четыре дочери Гелиуса Тарацина внезапно стали завидными невестами.