Когда бармен наливал виски, репортер подмигнул ему и кивнул в сторону коротышки-посетителя.

Бармен непонимающе уставился на него. Брэдли улыбался, сдерживая смех. Вдруг человечек издал вопль и запрыгал на одной ноге, лихорадочно сбивая небольшое пламя на ботинке ладонью.

Брэдли рассмеялся, поглядывая на бармена и ожидая одобрения. Коротышка опустил ногу и с рычаньем повернулся к репортеру.

— Сук-н-сын, — выдохнул он смачно и не совсем отчетливо. И размахнулся.

Газетчик как раз поворачивал голову, и удар пришелся точно по губам, расплющивая их о зубы. Он зашатался и, не успев ухватиться за стойку, всем телом рухнул навзничь, ударившись шеей о латунные перила. Он еще успел ощутить зловещий хруст в основании черепа, и тут же все погрузилось во тьму.

— Ну и слизняк! — человечек злобно посмотрел на лежащего. — Поймать меня на «велосипед». Меня — Кида Уилкинса!

Бармен вперевалку обогнул стойку, вытирая руки о передник.

— Ты слишком сильно ударил его, Кид, — пробормотал он, наклонившись. — Уж очень он неподвижен.

— Обычный хук левой, — проворчал коротышка. — Расшатал пару зубов, вот и все. В следующий раз прикинет раз-другой, прежде чем затевать дурацкие шутки…

— И голова у него уж очень странно повернута, — обеспокоенно заметил бармен. — Тебе не кажется, что…

Не договорив, он присел на корточки. Руки его нащупали пульс репортера, потом нырнули под рубашку. С побелевшим, как мел, лицом он выпрямился.

— Он мертв, — хрипло произнес бармен. — Как мороженая рыба.

— Мертв? — высушенный человечек быстро провел тыльной стороной ладони по губам. — Майк, это несчастный случай! Я же ударил его вовсе не сильно. Понимаешь, это несчастный случай!

— Само собой, Кид. Несчастный случай.

Бармен живо подошел к двери, запер ее, опустил козырек с надписью «закрыто» и выключил наружный свет. Затем вернулся к телу.

— Плохо дело, Кид, — бормотал он, обшаривая карманы Брэдли. — У меня и так хватает неприятностей с легавыми, а тут еще это… Да и у тебя пара сроков за разбойные нападения.

— Знаю без тебя, — огрызнулся Кид. — Норов у меня горячий, да и кулаками работать умею. Потому и попадаю в беду. Что же нам делать?

Бармен изучал содержимое бумажника, извлеченного из кармана Дэйва Брэдли.

— Кид, — позвал он полушепотом, — дело, пожалуй, еще хуже, чем я думал. Этот слизняк — репортер из «Экспресс», а это почти то же самое, что легавый.

— Репортер! — с горечью бросил Уилкинс. — Который делает мне «велосипед» и мне приходится ударить его! Которого я вынужден ударить и который ломает свою поганую шею! Почему? Скажи мне, почему?

— Брось-ка свои вопросы! У меня есть идея. Нужно убрать его отсюда: унесем тело подальше, в доки. Пусть это выглядит, будто на него напали или же он неудачно упал после выпивки.

— Отлично, Майк! — просветлел коротышка. — В шесть утра мой пароход уходит. В этот порт я уже не вернусь, а если кто-то проследил его до бара, скажешь, что парень нализался перед закрытием. А больше и знать ничего не знаешь.

— Заметано. Идем. Но сначала возьмем это барахло, чтобы они не смогли опознать его. Это помешает расследованию. Потом отнесем его переулком в доки.

Он быстро обшарил карманы Брэдли и рассовал содержимое по своим. Затем выключил все освещение и открыл дверь, выходящую в темный и узкий переулок.

Через минуту оба, поддерживая репортера с двух сторон, словно беспомощного пьяницу, вышли в темноту и закрыли за собой дверь.

Брэдли пришел в себя внезапно. Сознание возвратилось лишь настолько, чтобы понять, что он жив. Репортер попытался шевельнуться, но тело было чужим и мускулы не повиновались. Не было ни боли, ни вообще каких-либо ощущений. Он даже не знал положения собственного тела, хотя предполагал, что лежит на спине.

«Моя шея, — тускло промелькнуло в мозгу. — Я ударился при падении. Тем самым позвонком, что был смещен еще в школе, во время игры в футбол. Он снова сместился, но на этот раз я ушиб его еще сильнее. Я помню, он хрустнул при падении».

Вдруг Брэдли различил слабый далекий голос:

— Ну вот и порядок, клиент — ваш. Его обнаружили возле доков. Судя по лицу, его избили. Когда практикант добрался до него, он уже похолодел, — ночь не из тех, когда можно валяться долго. Помощник патологоанатома не смог обнаружить ни пульса, ни биения сердца, поэтому и отослал его к вам. Труп не опознан. Уложите его в постель, да поудобнее. Вскрытие сделают завтра.

Голос замер. Брэдли почувствовал, как его поднимают и несут. В шейном позвонке щелкнуло, и он вдруг смог открыть глаза. Должно быть, ослабло давление на какой-то важный нерв.

Окружающая обстановка была настолько знакомой, что даже в полубесчувственном состоянии он смог узнать помещение.

— Поп! — шепнул он. — Поп Хендерсон.

Старик, не обращая внимания, распрямил ему руки и ноги. Брэдли повторил попытку:

— Поп! — на этот раз чуть громче. — Я жив!

Сутулый служитель, нахмурясь, обернулся. Брэдли с немыслимым усилием продолжил:

— Поп! — голос походил на кваканье. — Это я, Дэйв Брэдли. Я жив! Скорее позови врача!

Казалось, Хендерсон испугался. Он наклонился и пристально вгляделся.

— Мистер Брэдли, — произнес он ошарашенно. — Я было вас и не узнал, уж очень лицо распухло. Да и никто бы не узнал на моем месте…

— Это неважно. — Каждое слово давалось Брэдли тяжело, как никогда в жизни. — Я жив. Вытащи меня отсюда, приведи врача.

Хендерсон обеспокоенно колебался, явно не зная, что делать. Потом поднял простыню и развернул ее.

— Мистер Брэдли! Я вам говорил — больше никаких шуток. Одной за ночь вполне достаточно.

Он аккуратно укрыл простыней распростертое тело.

— Сержант Робертс не потерпит, если я еще раз сваляю дурака, — жестко заключил он. — Нет, мистер Брэдли. Дважды за ночь — это слишком.

Хендерсон неторопливо задвинул скользящий поддон в ячейку, закрыл дверцу с номером двенадцать и повернул ручку-защелку.

Потом побрел в свою контору и уселся на стул, терпеливо дожидаясь конца смены.

Несмотря на все старания, Эдвард Доуз не смог преодолеть любопытства и, бочком приблизившись к столу, грузно уселся на стул напротив Герберта Смитерса. Опираясь о стол, Доуз следил, как тот очищает от ржавчины предмет, напоминающий нож. Непонятно, почему Смитерс уделял этой рухляди столько внимания…

Нежно согревая в ладонях порцию виски с содовой, Доуз молча ожидал, не скажет ли чего-нибудь Смитерс.

Но тот полностью игнорировал его, и поэтому Доуз, осушив стаканчик, нарочито громко стукнул донышком о стол.

— Похоже, нож никуда не годится, — заметил он презрительно. — Пожалуй, его и чистить-то не стоило.

— Хм! — огрызнулся Смитерс, осторожно отскребывая с находки засохшую грязь с помощью пилки для ногтей.

— Что это? — с любопытством спросила грудастая барменша Глэдис, собирая стоявшие перед ними пустые стаканы.

— Это нож, притом старинный, — заверил Смитерс, — и принадлежит он мне, потому что я нашел его.

На этот раз хмыкнул Доуз.

— Никак он решил, будто эта штука имеет какую-то ценность? — произнес здоровяк, обращаясь к пустой комнате, где никого кроме них троих не было.

— Мне-то она не кажется ценной, — откровенно заметила Глэдис. — Выглядит как ржавое, старое барахло, которое следует бросить в ту же кучу хлама, откуда оно и появилось.

Ответом служило довольно красноречивое молчание Смитерса. Отложив пилку, он послюнил кончик грязного платка и потер небольшое алое пятнышко на конце все еще замызганной рукоятки ножа. Пятнышко увеличилось и, очищенное от грязи, оказалось граненым камнем с красным отблеском.

— Похоже на драгоценный камень! — заметно заинтересовавшись, воскликнула Глэдис. — Смотрите, как блестит. Может, он и настоящий.

— Пожалуйста, еще одну с содовой! — подчеркнуто громко заказал Доуз, и Глэдис отплыла прочь. Казалось, покачивания ее в меру округлых бедер говорили об отсутствии интереса к предмету разговора, но брошенный через плечо взгляд свидетельствовал об обратном.