Прошло около года. Ранней весной я снова былъ на югѣ и посѣтилъ тихiй городокъ, окружённый горами, мирно дремлющiй подъ тихiй плескъ моря. Была весна, конецъ марта. Ещё два дня назадъ поѣздъ мчалъ меня по снѣжнымъ полямъ.

Только хвоя радовала глазъ неумирающей зеленью.

А здѣсь! Вишни уже отцвѣли. Густая зелень акацiй встрѣчала раннее лѣто. Ребятишки протягивали букеты цвѣтовъ. Розы были облиты душистыми гроздьями тяжёлыхъ бутоновъ. Виноградъ обѣщалъ урожай. Далеко протянулась тёмная зелень табачныхъ плантацiй.

Вотъ оно! Море! Оно издалека зовётъ своей безмятежной синевой.

Я снова сижу на развалинахъ турецкой крѣпости. Вечеръ. Да, это былъ вечеръ Великой Субботы. Первый разъ въ жизни своей я встрѣчалъ праздникъ Воскресенiя у вѣчнаго, неумирающаго моря.

Но что со мной, я чувствую какую-то грусть… А, я вспоминаю о маленькой феѣ съ большими глазами. „Али… Али…“ — печально звенитъ въ моихъ ушахъ нѣжный лепетъ…

— „Джамахэ“… Я хочу видѣть её, любоваться ею, слушать этотъ тихiй, какъ вздохъ, лепетъ… Я хочу видѣть добряка-Гассана. Я жду… Но ихъ нѣтъ… И я не знаю, гдѣ спросить о нихъ.

Тихо на пристани. Тамъ нѣтъ сегодня обычнаго шума. Солнце, какъ и въ тотъ первый вечеръ встрѣчи, точно покачивается надъ водяной бездной.

Сегодня я не увижу ихъ. А можетъ быть, они уѣхали въ свой Стамбулъ, и Джедди весело плещется въ тёплыхъ синихъ волнахъ, болтая ножками… Какое тихое море!.. Какъ грустно!.. Вонъ медленно движется чёрная фигурка по берегу къ пристани. Я слѣжу. Вотъ она поравнялась съ шхунами и уже идётъ по краю дамбы, садится на камни…

Пойти поговорить, узнать о нихъ…

Я на пристани. Красная феска, кисточка болтается сбоку, бронзовый профиль…

— Гассанъ!.. это ты!..

Да, это былъ Гассанъ. Онъ обернулся, посмотрѣлъ на меня и закивалъ головой часто-часто. Дѣтская улыбка расплылась по его тёмному лицу, въ глазахъ сверкнула неподдѣльная радость. Онъ поднялся и приложилъ руку ко лбу.

— Здравствуй, здравствуй!.. Прiѣхала… Узналъ тебя, узналъ…

Мы долго жали другъ другу руки. Гассанъ хотѣлъ сказать что-то и остановился. Въ его глазахъ я уловилъ тяжёлую скорбь.

— Джедди, Гассанъ? гдѣ Джедди?..

Турокъ свернулъ голову на бокъ и жалобно посмотрѣлъ на меня. Его чёрные усы вздрагивали. Ввалившiеся глаза стали тусклы.

— Джедди… Джедди… — растерянно повторялъ онъ, бѣгая глазами около себя. — Ни… ни… Джедди…

Голосъ его дрожалъ. Онъ вдругъ съёжился весь, затрясся, закачалъ головой и тихо заплакалъ. Такъ плачутъ дѣти. Безпомощно трепетала кисточка фески. А слёзы ползли по сухому лицу на усы…

Передо мной былъ ребёнокъ, жалкiй, забитый, слабый. Горе сквозило во всей фигурѣ Гассана, даже въ этой вздрагивающей кисточкѣ…

Кругомъ было тихо. Я слышалъ, какъ крабики пощёлкивали своими клешнями. Солнце тонуло…

— Что случилось съ Джедди? — Её украли? — вспомнилъ я вдругъ толстаго Никапуллу.

— Ни… ни…

— Ты продалъ её??..

— Гхе!.. — вырвался гортанный крикъ изъ горла турка. — Продала?… я продала? — Его глаза сверкнули. — Лучша, лучша… продала!.. была бы жива!..

— Джедди умерла??.

— Да… да… ушла… ушла… Аллахъ сказалъ: иди… и Джедди… нѣтъ… и Гассанъ одинъ стала…

Солнце опустилось въ море наполовину. Гассанъ творилъ молитву. Я отошёлъ.

Долго раскачивался турокъ, смотря на солнце, туда, гдѣ была Мекка.

Я закрылъ глаза, я вызвалъ въ своей памяти милый образъ ребёнка-феи. Я думалъ, что вотъ открою глаза и увижу её, какъ тогда… Но ея нѣтъ. Я вижу тихо покачивающiеся баркасы и старика Гассана. Какъ онъ жалокъ! Его чёрный пиджакъ сильно потрёпанъ, кой-гдѣ схваченъ суровой ниткой; на туфляхъ — заплатки.

Молитва кончилась. Гассанъ сидѣлъ, скрестивъ ноги, смотря въ одну точку, — въ море.

Сѣлъ и я.

Стайка морскихъ куличковъ съ пискомъ скользнула надъ моремъ.

— Гассанъ! скажи же что-нибудь о Джедди…

— Джедди… О!!! — Турокъ вздохнулъ. Ты… ты… тебѣ скажу… только тебѣ… Добрый ты…

Я понялъ, что для старика было святымъ дѣломъ говорить о ней.

— Джедди слышитъ… слышитъ… — тихо сказалъ Гассанъ, осматриваясь. — Она придётъ здѣсь и сидитъ… и слышитъ… Кто любитъ, тотъ придётъ и слышитъ… Вотъ… туфли… Джедди туфли…

Онъ вытащилъ изъ бокового кармана маленькiя, знакомыя мнѣ туфельки и поставилъ около. Его лицо было торжественно-строго.

— О! теперь она пришла… пришла…

Онъ провёлъ рукой надъ туфлями, точно обнимая невидимую джедди. Я не могъ оторвать глазъ отъ туфель… Онѣ были точно живыя. Я понялъ Гассана: Джедди должна быть тутъ, съ нами…

— Слушай…

Гассанъ говорилъ тихо. Часто онъ останавливался, и тогда ясно слышался легкiй, какъ лепетъ Джедди, плескъ волнъ. Чёрные крабики выставились изъ щелей, дышали морскимъ воздухомъ и тоже слушали.

— Слушай… Ты уѣхала… мы пошли… Джедди всё говорилъ кукли… какъ вѣтерокъ, говорилъ кукли: „она придетъ, Джедди, она придетъ“… О тебѣ говорилъ… и спалъ, и кукля держалъ… И днемъ говорилъ… и другой днемъ говорилъ… ходилъ рыбу ловилъ, — три ходилъ и кукля носилъ… „Барина, говорилъ, прiѣдилъ баина“… Ты прiѣдилъ, и Али прiѣдилъ, и Джамахэ… Я говорилъ: „ѣдемъ въ Стамбулъ!!!“ А онъ: „ни… ни ѣдемъ въ Стамбулъ… Али прiѣхалъ, баина прiѣхалъ, тогда въ Стамбулъ ѣхалъ“…

Джедди ждала отца, Джедди думала обо мнѣ…

— Дальше, Гассанъ!

— А Али не ѣхалъ… и ты не ѣхалъ… А Никапулла, жирна чорта, говорилъ Джедди… утонула Али и Джамахэ, и не прiѣдетъ… Я ему рожу плевалъ и за усы хваталъ… и Джедди кричалъ и плакалъ… И турки нашъ Никапулла колотилъ и билъ…

Почти у самой пристани вынырнули дельфины. Они выпрыгивали и падали бокомъ, брызгая воду.

— Шторма… Дельфинъ игралъ, — шторма…

— Дальше, Гассанъ!

— Да… Никапулла въ судъ ходилъ, и турки наши въ тюрьмѣ сидѣлъ… два недѣль сидѣлъ… Я сказала Джедди: „Никапулла обманывалъ, Али въ Стамбулъ засидѣлъ, скоро бывалъ, письмо присылалъ“… Джедди вѣрилъ и плакалъ…

Гассанъ взялъ мою руку и сталъ говорить громче.

— Штормъ была… сильный буря. Камни шумѣлъ, маякъ тушилъ, баркасъ швырялъ на камни…

— Да баракъ въ море топилъ и наши турки три потопилъ… Ночь… ночь… Джедди не спалъ, кукла держалъ, лепеталъ: „Али… Али“… Меня тормахала: „Али… Али… на море ступай!.. Смотри Али!..“ — Нордоста свистѣла, ледъ замерзала… „На море иди! Али смотри“!.. Взялъ я Джедди… горячiй былъ… вся красный, какъ туфля… Закрылъ шаль, къ морю пошли… У-у-у… Темъ, какъ чёрный глазъ… Шумитъ-шумитъ… камни шумитъ… гремитъ-гремитъ… Стали у маяка… — „Ну? что? — говорилъ я: — кто поѣдилъ въ темь? Чёрный глазъ, — ничего не видали… Спитъ Али въ Стамбулъ, солнца ждетъ… Какъ солнца высоко ходилъ, — прiѣдилъ Али… Домой надо… всѣ спятъ… Шайтанъ по морю ходилъ“… — Джедди кричалъ: — „Али! Али!.. Джамахэ“… Кричалъ, дрожалъ… плакалъ, барина, тебя звалъ… Всё кричалъ: „ѣзди въ Стамбулъ! Сейчасъ ѣзди!.. Проси Накапулла… у него бригъ ходила… ѣзди! Али хочу!..“ Трепалъ насъ шайтанъ, пошелъ мы домой…

Жжж… шштит… — Золотой змѣёй протянулась въ темнѣвшемъ небѣ ракета, щёлкнула и разсыпалась въ море. Кто-то уже встрѣчалъ Святую ночь.

Гассанъ уныло проводилъ взглядомъ ракету и замолчалъ. Я подалъ ему руку.

— Дальше, Гассанъ!..

— Ну… пришли домой… Джедди спалъ, хрипѣлъ: хрии-хри… всё хрипѣлъ… Горячiй… уу-у… Кукля кричалъ, барина кричалъ. Али кричалъ… День кричалъ… хрипѣлъ… Турки наши пришелъ, докторъ звалъ… Джедди хрипѣлъ, не дышалъ… Докторъ говорилъ — горла рѣзалъ… не давалъ… „Ой, зачѣмъ рѣзалъ? Аллахъ не вёлѣла!“ Кричалъ докторъ, ругалась… Не давалъ, ни-ни… Ушла докторъ… Утро стала, солнца вышла… Джедди глазъ открылъ и Али сказалъ… и барина сказалъ… и… захрипѣ-ѣлъ… и… смерть пришёлъ… И кричалъ Гассанъ… Аллахъ сказалъ такъ… Великiй Аллахъ… А Джедди кричалъ: — „Али! Али!.. Джамахэ“.

Старикъ сидѣлъ неподвижно, низко опустивъ голову. Молчалъ и я. Ночь наступила быстро. Въ сторонѣ курзала вспыхивали съ трескомъ ракеты. Десятки огненныхъ нитей тянулись къ звѣздамъ. Совсѣмъ почернѣло море. Вздрагивали верхушки зыби, схватывая тихiе лучи звѣздъ. Время бѣжало…