Подъ маякомъ, во тьмѣ надвигающейся ночи, я различалъ фантастическую группу обломковъ известковаго камня.
— Станцiю срывалъ… потомъ новый ставили… Пограничника[3] въ море бросалъ. И поѣхалъ Али…
Море разыгралось. Вѣтеръ срывалъ и добрасывалъ въ насъ бѣлые гребешки волнъ.
— И нѣтъ его, нѣтъ Али…
— Али… — печально пролепетала Джедди и показала пальчикомъ въ море. — Джамахэ…
— Да, да… — закачалъ Гассанъ головой, — Джамахэ…
— Что это за Джамахэ?
— Шхуна… Али ѣздилъ въ море… Ге! ничего не забылъ… Малъ-малъ, помнитъъ… какой, ишь какой памятливый… Сказалъ такъ Аллахъ, и нѣтъ Али… И одни… мать помиралъ въ Стамбулъ, молодой совсѣмъ… Али на перевозъ былъ, товаръ возилъ… Прiѣхала чорта пузатая, Никапулла, въ Стамбулъ, Джедди смотрѣлъ… „Хорошiй какой, ой, какой хорошiй Джедди… совсѣмъ красивый“, — говорилъ, долго говорилъ. Феску мнѣ покупалъ, Али шарфу. Джедди шёлковый шаль… хорошiй шаль. Деньги давалъ… Ѣзди къ намъ, ѣзди! Рыбу лови, на шхунѣ ходи!“ Поѣхалъ Али на чужой сторона, меня забиралъ, Джедди забиралъ… Джедди ѣхалъ, — Гассанъ ѣхалъ. Нѣтъ Джедди, Гассанъ зачѣмъ жить… и вотъ… нѣтъ Али… нѣтъ… — Гассанъ вздохнулъ.
— А у насъ въ Стамбулъ… ой, хорошо у насъ въ Стамбулъ… Ѣзди къ намъ, — вдругъ сказалъ мнѣ Гассанъ, оживившись. — Хлѣбъ у насъ, пшеничный хлѣбъ… до солнца — копейка фунтъ, а вечеромъ — два даютъ. Ѣзди къ намъ, барина, совсѣмъ ѣзди, — говорилъ турокъ, забывъ, что онъ уже не въ Стамбулѣ. — У васъ плохо… плохо у васъ… А Али думалъ!.. Прошелъ зима, получалъ деньга, ѣхалъ въ Стамбулъ… А Джедди болѣлъ всё… всё кашлялъ: ихи… — ихи… А тамъ тепло у насъ… Солнца всё ждалъ… и вотъ…
Громадный валъ съ трескомъ ударилъ въ дамбу и окатилъ насъ. Джедди вскрикнула и отбѣжала назадъ. Она испуганно смотрѣла въ море, и я ясно слышалъ, какъ она лепетала:
— Али… Али… Джамахэ…
Гассанъ свернулъ снасти, поднялъ Джедди. Запахнулъ её въ пиджакъ и поклонился мнѣ. Я долго смотрѣлъ имъ вслѣдъ. Шхуны уже съ шумомъ сталкивались другъ съ другомъ, и команда спѣшила поставить ихъ на вторые якоря. На станцiи уже висѣли сигналы: „крѣпче“ „NO“, „осторожнѣй“, „не выходить въ море“, „ожидается сильный штормъ“.
То и дѣло слышалось громыханье: это валы катали прибрежные камни. Вдали показалась огненная точка, и, заглушая ревъ вѣтра, протянулся гудокъ… Это почтовый пароходъ спѣшилъ зайти въ гавань.
Слѣдующiе дни я часто встрѣчалъ Гассана и его Джедди.
Бывало, сидишь на высокой скалѣ, у курзала. Солнце печётъ, снизу доносится ласковый ропотъ прибоя. Пёстрыми пятнами мелькаютъ группы туристовъ. У пристани покачиваются шхуны. А море едва-едва дышитъ.
Гдѣ-нибудь на берегу Гассанъ, навѣрное, гдѣ-нибудь… Я навожу бинокль и смотрю.
Вонъ, у купаленъ, сушатся сѣти и „дорожки“ для ловли кефали, — Гассана не видно. Вонъ развалины турецкой крѣпости и старая акацiя. Онъ часто сидитъ тамъ; — нѣтъ, не видно. Вонъ за пристанью — маленькая бухта… Мелькнуло что-то красное… Стой! это халатикъ Джедди… — Да, это она. А вонъ и Гассанъ сидитъ на корточкахъ и перебираетъ берегомъ, ловко скользя по узкимъ тропинкамъ надъ моремъ. Гассанъ всё ближе… Онъ, конечно, пробирается въ „старый“ городъ, значитъ, пройдетъ подъ скалой. Какъ мнѣ хочется поговорить съ нимъ, полюбоваться на красавицу Джедди!
— Гассанъ!.. Гассанъ!.. — кричу я.
Джедди поднимаетъ глаза, закрылась ладошкой отъ солнца. Я отсюда вижу эти чёрныя вишни на нѣжномъ чуть загорѣломъ лицѣ.
— Ге — Ге! — кричитъ снизу Гассанъ, — Ге!.. ловилъ крабъ!.. ловилъ крабъ!.. — Джедди говорилъ!..
И Гссанъ показываетъ что-то въ красномъ платочкѣ. Я быстро спускаюсь къ морю.
— Здравствуй, Гассанъ! Джедди! здравствуй, птичка, здравствуй!..
Я цѣлую ея пальчики, а она всё закрывается другой ладошкой. Ея коралловыя губки открыты: ей жарко.
— Какая хорошенькая у тебя Джедди…
Гассанъ потрепалъ её по щечкѣ.
— Красивый… самый красивый… У самъ великiй султанъ нэтъ такой. Большой денегъ давали, — не давалъ…
— Деньги давали? за Джедди?
— Давали… Чорта толстопуза давалъ, Никапулла… Въ дочери, говорила, возьму… У него дочь не былъ… Не давалъ я, ни-ни… А я тебэ крабъ ловилъ… на-на… Джедди говорилъ, — крабъ лови, барина крабъ лови… — Джедди!
Я посмотрѣлъ на неё. Она прижалась головой къ жёсткой щёкѣ Гассана и задумчиво смотрѣла на меня.
Я взялъ краба. Это былъ прекрасный экземпляръ.
— Скажи ей, Гассанъ, скажи, что я радъ… скажи, что я всегда буду любить её, эту птичку Джедди, и куплю ей золоченыя туфли.
Гассанъ перевелъ.
Джедди качнула головкой. Ея глаза стали ещё больше. Она что-то сказала.
— Джедди сказалъ, — не надо… Туфли Али покупалъ, въ Стамбулъ покупалъ… привозилъ…
— А куклу хочешь Джедди?
Гассанъ перевелъ.
— Ге! Джеди не зналъ кукля… какой кукля…
— Не знаетъ? — ну, я подарю ей… А вотъ тебѣ за краба, Гассанъ.
Я далъ турку придцать копеекъ.
Гассанъ покачалъ головой. — ни-ни… Гассанъ крабъ ловилъ… э… э… э… деньга не бралъ… дарилъ Гассанъ… э… не нада…
Гассанъ какъ-будто обидѣлся. Онъ кивнулъ головой и скрылся за береговымъ уступомъ.
Вечеромъ я засталъ Гассана и Джедди на дамбѣ.
Турокъ ловилъ бычковъ, Джедди собирала гальку, бросала камешки въ море и слѣдила за крабами.
Маленькiе чёрные крабики выползали изъ щелей дамбы, грѣлись на солнцѣ и быстро удирали, едва тѣнь руки набѣгала на нихъ.
Гибкая Джедди, какъ стрекоза, гонялась за ними по камешкамъ.
— Джедди! — позвалъ я её.
Дѣвочка повернула головку.
— Вотъ тебѣ кукла…
Я показалъ ей большую нарядную куклу.
Дѣвочка захлопала въ ладошки.
— Джедди… Джедди… — закричала она. Ея лицо преобразилось. Дѣтская неудержимая радость била фонтаномъ изъ всей ея нѣжной фигурки.
Джедди взяла куклу и прижала къ себѣ. Она смотрѣла на куклу, опустивъ свои длинныя рѣсницы. Передъ нами была картинка.
Гассанъ качалъ головой. Сухое лицо стало нѣжнымъ и улыбалось.
— Рука твой давай!.. давай скорѣй твой рука! — вдругъ сказалъ онъ, протянувъ мнѣ мозолистую коричневую ладонь. — Твой я… твой Гассанъ… Не чужой ты… ни… ни… чужой…
— Джедди! — сказалъ я и поманилъ.
Дѣвочка довѣрчиво подошла ко мнѣ. Я взялъ ея ручки съ синими, прозрачными жилками.
— Кукля… кукля… — лепетала Джедди. — Джедди… кукля…
Ея глаза такъ смотрѣли на куклу, въ нихъ было столько маленькаго счастья и любви, что теперь, десять лѣтъ спустя, я не могу забыть этого взгляда.
Захрустѣлъ гравiй подъ тяжёлыми шагами. Что-то запыхтѣло позади и засопѣло. Я обернулся.
Въ чёрномъ пиджакѣ, въ яркомъ галстукѣ и большой соломенной шляпѣ стоялъ обрубокъ сала. Короткiя ножки, громадный животъ, круглые пальцы съ бирюзовымъ перстнемъ, заплывшее жиромъ лицо съ пучками чёрныхъ усовъ и выпученные сонные глазки.
Обрубокъ сопѣлъ, какъ пароходъ.
Гассанъ вскочилъ и закланялся, прижимая руку ко лбу, и смѣшно трепетала его кисточка на фескѣ.
Джедди, какъ мышка, спряталась за меня. Она лепетала что-то. Я взялъ её на руки.
— Никапулла… Никапулла… — бормоталъ Гассанъ.
Грекъ заговорилъ по-турецки. Гассанъ отвѣчалъ плаксивымъ тономъ и всё кланялся.
Долго говорили они. Грекъ жестикулировалъ, хрипѣлъ, сопѣлъ и даже плевался.
Гассанъ испуганно вертѣлъ головой, прижималъ руку къ сердцу.
Наконецъ, обрубокъ ушелъ, ругаясь.
— Что такое? — спросилъ я.
— Что, что? — какъ-то растерянно говорилъ турокъ. — Покупала… опять покупала… сто рубля давала… два сто рубля давала… Шайтанъ! Ай, какой челавэкъ! ай, ай…
Джедди вздрагивала у меня на рукахъ, поминутно обёртываясь.
— Ишь… чорта! напугала… — Джедди боится… Джедди знаетъ Никапулла… Посылалъ Али ночью… Онъ была у насъ и кричала: „ѣзди въ море! Ѣзди въ море!..“
Когда я уѣзжалъ на сѣверъ, было свѣжее осеннее утро. Пароходъ стоялъ въ полверстѣ.
Баркасъ готовился отчалить. Гассанъ и Джедди были на пристани. Джедди стояла, закрывъ ладошками лицо: она тихо плакала. Она привыкла ко мнѣ, и ей жаль было разставаться. Кукла, уже сильно потрёпанная, лежала у ея ногъ. Гассанъ ласково кивалъ головой, глаза его были печальны. Онъ кланялся, прижимая ладонь ко лбу, и уморительно подрагивала его кисточка. А Джедди стояла, закрывъ руками лицо.
