Я была взволнована и знала, что он имеет в виду.

— У вас все же есть семья… Большая семья?

— Младший брат и сестры, но их никогда нет дома. У них у всех есть должности при дворе.

— Естественно. Однако я знаю, что значит жить в большой семье и потом покинуть ее…

Я не осмелилась говорить с ним дольше, поскольку на нас обращали внимание. Он был в достаточной степени аристократичен, чтобы понимать это.

— Мы еще с вами поговорим, — сказала я заговорщически.

На этом разговор с ним оборвался, он мне поклонился, а я повернулась к моим невесткам, стоявшим поблизости. Мария Жозефа оказалась в этот момент совсем рядом, и у меня сложилось твердое убеждение, что она подслушала каждое наше слово.

Что это были за странные дни. Кажется, я никогда еще не была столь счастлива за всю жизнь. Я часто просыпалась ночью, клала руки на живот и чувствовала своего ребенка; в моем воображении возникали картины, как я держу этого малыша на руках или учу его ходить и говорить «мама».

Потом я думала о графе Акселе де Ферзене с его необычайно красивым лицом и страстным взглядом. Конечно, я была счастлива. Мне никогда раньше не приходилось ощущать в себе движения ребенка. Я никогда раньше не знала мужчину, с которым я чувствовала бы себя так спокойно. У меня появлялись странные мысли, возможно, это бывает у женщин в период беременности. Мне хотелось жить в маленьком доме с мужем, похожим на Акселя де Ферзена, и детьми… многочисленными детьми. Мне казалось, что если бы это могло случиться, то ничего больше от жизни не было надо. Чего стоят все эти азартные игры, танцы, розыгрыши, великолепные шелка и парча, фантастические головные уборы, бриллианты, корона — что стоит все это по сравнению с простой жизнью в полном согласии?

Теперь я могу быть честной сама с собой и могу сказать, что если бы я прожила простую жизнь, то была бы счастлива. Сейчас я вижу в себе обычную женщину, не умную, не проницательную, сентиментальную, женщину, которой больше всего подходило стать матерью. А мне по ошибке поручили сыграть роль королевы.

Было приятно узнавать об Акселе де Ферзене все новые и новые подробности. Его любовь к музыке восхищала меня. Он получал от меня приглашения на концерты, а иногда и некоторые его близкие друзья. Я играла для них на клавесине и временами пела. У меня был не очень сильный, но довольно приятный голос, и все от души аплодировали мне. Но пела я только ради него. Мы никогда не могли остаться наедине, поскольку за каждым нашим шагом следили. Я вспомнила предупреждение моего брата Иосифа в отношении невестки Марии Жозефы. Она была ревнива и постоянно настраивала людей шпионить за мной. Прованс не мог иметь детей, поэтому его единственная надежда заключалась в том, что я умру бездетной и расчищу ему путь к трону. Теперь я ждала ребенка, следовательно, могли быть и другие дети.

Хотя Аксель не оставался со мной наедине, мы наслаждались нашими частыми беседами. Он подробно рассказал мне о своей любящей матери об отце, которого глубоко уважал и который, как он сам признавал, был немного скуповатым и все спрашивал, когда же сын собирается прекратить странствия по Европе и заняться своей карьерой. Он даже рассказал мне о мадемуазель Леель, шведской девушке, которая жила в Лондоне и к которой его послали, чтобы он за ней поухаживал.

— Ее огромное богатство очень привлекло мою семью, — сказал он.

— А вас? — спросила я.

— Я испытываю отвращение к браку по расчету.

— А она красива?

— Считается, что да.

— Меня интересуют ваши приключения в Лондоне. Расскажите о них поподробнее.

— Я был гостем в роскошном дворце ее родителей.

— Это, должно быть, было весьма приятно.

— Нет, — сказал он, — нет.

— Но почему «нет»?

— Поскольку я не был ее восторженным поклонником.

— Вы удивляете меня.

— Это правда. Я находился в мире грез. Однажды со мной что-то произошло… много лет назад… в Париже. В оперном театре.

Мне было трудно говорить с ним, поскольку я опасалась молчаливого наблюдения со стороны моих невесток.

— И что же? Вы не попросили ее руки?

— Я просил ее. Это было желание моего отца, и мне хотелось доставить ему удовольствие.

— Итак, вам предстоит женитьба на этой богатой и интересной женщине?

— Ни в коем случае. Она отказала мне.

— Отказала вам?

— Ваше Величество не верит? Она оказалась мудрой, почувствовав, что я не отвечаю ее требованиям.

— Мы бы не хотели, чтобы вы уехали в Лондон… так быстро. Ведь вы только что прибыли в Париж, — весело рассмеялась я.

Так проходили дни. В мире происходили важные события, но я не обращала на них внимания. И только позднее до меня дошло их значение. При дворе оживленно обсуждался конфликт между Англией и ее колонистами в Америке, причем с нескрываемым ликованием, поскольку всем французам было приятно, что их старые враги англичане попали в беду. Хотя в Париже продолжали рабски следовать английским привычкам, по отношению к нашим соседям по другую сторону пролива существовала застарелая ненависть.

Французы не могли забыть унижений Семилетней войны и всех уступок англичанам в результате поражения, И с 1775 года, еще в начале нашего правления, мы аплодировали американцам. Многие французы даже серьезно считали, что Франция должна объявить войну Англии. Я припоминаю, как муж говорил мне, что если бы мы объявили ей войну, то очень вероятно, что это могло бы привести к примирению Англии со своими колониями. В конечном счете все они были англичанами и могли бы сплотиться в случае нападения иностранной державы. Людовик никогда не желал прибегать к войне.

— Если бы я начал войну, — говорил он, — то не смог бы дать моему народу тех благ, которых я желал.

Тем не менее, когда Америка объявила независимость 4 июля 1776 года, мы все радовались и желали поселенцам всего самого наилучшего. Я вспоминаю, что в то время во Францию приезжали три американских представителя — Бенджамин Франклин, Силас Дин и Артур Ли. Какими торжественными они были! И какой у них был скромный вид в простеньких костюмах и при ненапудренных волосах. Они странно выделялись на фоне наших разодетых щеголей, но их везде принимали, и они пользовались популярностью, а когда маркиз Лафайет выехал в Америку, чтобы встать на сторону колонистов, многие французы последовали за ним. Они требовали, чтобы король объявил войну, однако Людовик продолжал выступать против этого, хотя секретно мы помогали Америке оружием, боеприпасами и даже деньгами. В это время произошло сражение между нашим кораблем «Бель Поль» и английским «Аретуза», и Людовик с неохотой был вынужден объявить Англии войну — хотя бы на море.

Я прислушивалась к тому, что Аксель говорил мне об американской борьбе за независимость. Он был горячим сторонником свободы, и я повторила его аргументы мужу. Это был один из тех редких случаев, когда я проявила интерес к государственным делам.

В то время Людовик стремился угождать мне, и я верю, что мой голос, добавленный к требованиям других, в определенной степени сыграл свою роль и привел его к решению объявить войну на море.

Я повсюду восторженно говорила об американцах и выступала против англичан. Однако когда кто-то попросил моего брата Иосифа высказать свое мнение, он ответил:

— По профессии я монархист.

Мерси передал мне это высказывание. Оно звучало как предупреждение, что я открыто поддерживаю тех, кто выступает против монархии.

Погода в то лето была очень жаркой, и моя беременность стала сказываться. Будучи не в состоянии много заниматься моционом, я любила в вечерней прохладе сидеть на террасе при свете луны или звезд. Терраса хорошо освещалась, а в оранжерее каждый вечер играл оркестр. Публике разрешалось свободно гулять по парку, и она пользовалась этим правом, особенно в теплые летние вечера.

Мы с невестками любили сидеть вместе на террасе. В этих случаях на нас всегда были простые белые платья из муслина или батиста и большие соломенные шляпы с легкими вуалями, которые скрывали наши лица. Поэтому нас часто не узнавали. Иногда к нам подсаживались люди и разговаривали с нами, не зная, кто мы такие.