В своих апартаментах тетушки щебетали от возбуждения. Посмотрите, как мы их перехитрили! Невообразимо, чтобы я, жена Бэри, заговорила с этой женщиной.

Я ожидала бури и знала, что она последует незамедлительно. Мерси посетил меня, чтобы сообщить, что король действительно рассердился. Он посылал за ним и холодным тоном заявил, что его планы не кажутся эффективными и что он возьмет это дело в свои руки.

— Я послал срочного курьера в Вену, — сказал мне Мерси, — с детальным отчетом о том, что произошло.

Матушка собственноручно написала мне:

«Боязнь и смущение, которые ты проявляешь в отношении к лицам, с которыми тебе рекомендовано заговорить, являются как смешными, так и несерьезными. Что тут страшного — поздороваться с кем-то! Что за смятение из-за обмена парой слов… возможно, о нарядах или каком-либо пустяке! Ты позволила себя закабалить настолько, что, по-видимому, даже чувство долга не в состоянии тебя переубедить. Я сама вынуждена написать тебе об этом глупом деле. Мерси сообщил мне о пожеланиях короля, а у тебя хватает смелости ослушаться его! Какие разумные причины ты можешь привести, поступая подобным образом? Никаких. Ты не должна относиться к Дюбарри иначе, чем к другим женщинам, принимаемым при дворе. Ты должна являть собою хороший пример; тебе следует показать всем придворным Версаля, что ты готова выполнять желания своего повелителя. Если бы у тебя просили какой-либо интимности или какой-либо низости, то ни я и никто другой не посоветовали бы тебе поступать подобным образом. Но ведь сейчас разговор идет о ничего не значащем слове, о простом любезном взгляде и улыбке не ради этой дамы, а ради твоего короля, который является не только твоим повелителем, но и благодетелем».

Когда я прочитала это письмо, то была смущена. Казалось, что все, за что выступала моя матушка, было отброшено из-за какой-то выгоды. Я вела себя так, как она воспитала меня, но оказывается, что я не права. Это письмо было ясным, как приказ.

Я написала ей, поскольку она ожидала ответа:

«Я не говорю, что я отказываюсь обратиться к ней, но я не могу согласиться на то, чтобы заговорить с ней в определенный час или в определенный день, известный ей заранее, чтобы она могла торжествовать победу».

Я знала, что это уход от прямого ответа и что я потерпела поражение.

Я заговорила с ней в новогодний день. Все знали, что это произойдет именно в этот день, и все были готовы. В строгой последовательности, определяемой званием и положением, придворные дамы шествовали мимо меня и среди них была мадам Дюбарри. Я знала, что ничто не должно мне помешать на этот раз обратиться к ней. Тетушки пытались отсоветовать мне делать это, но я не слушала их. Мерси указывал мне, что хотя они втихомолку ругают мадам Дюбарри, при встрече с ней высказываются довольно приветливо. Разве я не замечала этого? Разве мне не стоило быть немного осторожнее в отношении дам, которые могут поступать подобным образом?

Теперь мы оказались лицом к лицу. Она выглядела несколько виноватой, как бы говоря: я не хотела, чтобы для вас это было слишком трудным, но вы понимаете, что это необходимо сделать.

Если бы у меня было чувство благоразумия, то я могла бы понять, как она действительно себя чувствует, но я различала только черное и белое. Она была грешной женщиной, поэтому она нехорошая.

Я произнесла слова, которые заранее отрепетировала:

— Сегодня в Версале на приеме много людей.

Этого было достаточно. Красивые глаза были полны удовольствия, очаровательные губки нежно улыбнулись, но я прошла дальше.

Я сделала это. Весь двор говорил об этом поступке. Король обнял меня; Мерси был доволен; мадам Дюбарри была счастлива. Но я была обижена и раздражена.

— Я с ней один раз заговорила, — сказала я Мерси, — но это больше никогда не повторится. Никогда больше эта женщина не услышит звук моего голоса!

Я написала своей матери:

«Я не сомневаюсь, что Мерси сообщил вам, что произошло в новогодний день. Я верю, что вы будете довольны. Вы можете быть уверены, что я всегда буду отказываться от своих предубеждений, но лишь до тех пор, пока от меня не потребуют чего-либо, затрагивающего мою честь».

До этого я ни разу не писала своей матери в таком тоне. Я взрослела.

Конечно, весь двор смеялся над этим делом. Люди, проходя друг мимо друга по парадной лестнице, шептали: «Сегодня в Версале на приеме много людей!» Слуги хихикали об этом в спальнях. В тот момент фраза стала модной.

Но, по крайней мере, то, что они считали глупой ремаркой, остановило их поток предположений о том, что происходит в нашей спальне.

Я была права, когда заявила, что Дюбарри не удовлетворится этим. Она стремилась к установлению дружественных отношений. Я не догадывалась о ее желании показать мне, что у нее нет стремления использовать свою победу и что она надеется, что я не питаю никакой злобы после своего поражения. Она была женщиной из народа, которой посчастливилось стать богатой; ее домом теперь был дворец и она была благодарна судьбе, которая поместила ее сюда. Она хотела жить в согласии со всеми, и я должна была казаться ей маленькой глупой девочкой.

Что она могла сделать, чтобы удовлетворить меня? Все знали, что я люблю драгоценности. Почему не подарить безделушку, которую я страстно желала бы иметь? Придворный ювелир стал показывать всем при дворе пару очень красивых бриллиантовых подвесок, надеясь, что они понравятся мадам Дюбарри. Они стоили семьсот тысяч ливров — это большая сумма, но они действительно были совершенны. Я видела их и пришла в изумление от их красоты.

Мадам Дюбарри послала одну из своих приближенных дам поговорить со мной относительно этих подвесок, естественно, как бы случайно. Она полагала, что они очень мне понравились. Я сказала, что это самые красивые подвески, которые я когда-либо видела. Затем последовал и намек — мадам Дюбарри уверена, что сможет уговорить короля купить их для меня. Я выслушала это в полном молчании и не дала никакого ответа. Пришедшая дама не знала, что ей дальше делать; тогда я сказала ей высокомерно, что она может идти.

Мои намерения были ясны. Мне не нужно никаких милостей от любовницы короля и во время следующей нашей встречи я смотрела сквозь нее, как будто бы ее не существовало.

Мадам Дюбарри пожала плечами. Она уже услышала от меня несколько слов, и это все, что требовалось. Если рыженькая хочет оставаться маленькой дурочкой, так пускай ее. Тем временем каждый продолжал замечать, что «сегодня много людей в Версале».

Произошедшее дало один положительный результат — мне стало ясно, что с тетушками следует обращаться осторожно. Я поняла, что часто неприятности возникают из-за них. Мерси мрачно признал, что это должно послужить мне хорошим уроком, и поэтому об инциденте не стоит сожалеть.

Я уже не была тем ребенком, который прибыл во Францию. Я подросла и не казалась больше маленькой; волосы потемнели, и в рыжих локонах появился коричневый оттенок, поэтому прозвище «Морковка» отныне не выглядело удачным. Король быстро простил мне непримиримость по отношению к мадам Дюбарри и мое превращение из девушки в женщину радовало его. Было бы излишней скромностью с моей стороны не признать, что, перестав быть привлекательным ребенком, я стала еще более привлекательной женщиной. Хотя мне не кажется, что я была красивой. Высокий лоб, вызывающий такую озабоченность, остался, остались и неровные, слегка выступающие зубы — однако мне удавалось производить приятное впечатление без особых усилий, поэтому при моем появлении вес взоры устремлялись в мою сторону. Я знала, что цвет лица у меня очень красивый; длинная шея и покатые плечи были очень грациозны.