— Если, по-вашему, перерезать себе горло — благо, почему же вы не убиваете людей направо и налево?

— Если я начну убивать, то нарушится баланс. Человеческое общество восстанет против меня. Да мне это и не нужно. Я — слуга. Я не могу отказаться от своих обязательств. К тому же свою жизнь я не расцениваю, как мучения. Скорее наоборот. Благодаря договору с Древними, я могу позволить себе то, чего не может позволить себе ни один обычный человек, ограниченный рамками собственной цивилизованности.

— Так вы поможете мне? — выдавил Жаждущий после долгой паузы.

Викториан задумался. Должен ли он помогать этому молодому человеку? Если тот вкусил запретный плод Искусства, то он душой и телом должен принадлежать Древним. Но, с другой стороны, Древние, если захотят, смогут призвать любого носителя частицы Искусства, и раз этот молодой человек пришел к нему — Викториану, то так угодно было Судьбе, а значит, и Древним…

Викториан принял решение. Почему он должен брать ответственность на себя? Раз так все сложилось, то пусть все идет своим чередом, а он сыграет лишь роль посредника между Судьбой и этим молодым человеком. Если Зеленому Лику захочется, Викториан передаст ему нового знакомого. Судьба Посвященных — двигаться по Пути, не пытаясь идти наперекор происходящему, ибо все, что происходит с ними, происходит по воле Древних, а если господин Случай и вмешивается, то его быстро ставят на место, как зарвавшегося юнца.

— Не уверен, что могу и имею право тебе помочь, но я подумаю…

Жаждущий расслабился.

— Подумаете о чем?

— Все в свое время, молодой человек… — Викториан вновь перешел на «вы». — И вы еще говорили, что обещали кого-то познакомить со мной…

— Да, одного мастера. Того, кто сделал для меня Ведьмин компас.

Люди Искусства замкнуто живут в своих мирках. Каждый из них сам несет свой грех; сам взывает к обитателям Колодца; сам находит к нему дорогу и в одиночестве совершает Паломничество. Разговаривать понапрасну в Подземном мире не принято. А столкновение с непосвященными, обладающими зачатками осознания Искусства… Но, как истинного Человека Искусства, Викториана манило все новое. Иметь кого-то, с кем можно было бы говорить об Искусстве и предаваться порокам Черной Мессы, — от такой перспективы у Викториана закружилась голова.

«Может быть, именно так создавались культы дьяволопоклонников, — подумал Викториан, а потом добавил про себя. — И самое интересное, что скажут об этом Древние…»

Но Древним, как оказалось, было все равно.

Как-то уже после зимних каникул — бесконечного праздника Нового года, превратившегося в сплошной пьяный разгул — Валентина вертелась у зеркала, разглядывая свое отражение. Распутная жизнь ничуть не отразилась на ее внешнем виде. Она была красивой и молодой. Жеребячья угловатость ушла, сменившись женственностью. Формы округлились.

Со сколькими она легла в постель за эти полгода? Сколько из них погибло или в результате глупейших несчастных случаев, или покончив с собой? В те дни Валентина еще не всегда могла красиво планировать смерть; она еще не стала палачом-виртуозом — художником, который точными штрихами уничтожает свою жертву.

Достаточно рассказать об одном студенте, которого Валентине пришлось убивать трижды, прежде чем тот отправился на кладбище. Эта история выглядела бы фарсом в духе Чаплина, если бы не ее трагичный финал. Первый раз кусок штукатурки, отвалившись от лепных украшений какого-то здания, лишь раздробил плечо молодому человеку. Валентина плохо сосредоточилась, а может, студент отклонился в последний момент, заметив опасность. «Бац!» прозвучал, но струна жизни не лопнула. Однако Валентина решила довести дело до конца. Машина «скорой помощи», в которой молодого человека отправили в больницу, попала в автомобильную катастрофу. Нить снова зазвенела, но не лопнула. Вместо нее оборвалось несколько других нитей посторонних людей. Погибли врач, водитель «скорой помощи», санитар, водитель «Волги», у которой заело педаль газа, и два его пассажира — молодая парочка. Но злополучного студента милиционеры с помощью автогена извлекли из-под обломков, и тогда Валентине пришлось собрать все свои силы. «Бац!» — взорвался баллон сжиженного газа от автогена, и его осколки довершили начатое. Но смертельно раненный студент мучился еще около часа, успев прошептать ее имя и адрес. К ней пришли, но не для того, чтобы арестовать, а чтобы принести соболезнования. Никто не мог и заподозрить, что она — причина несчастных случаев.

Постепенно Валентина осознала свою роль в жизни — роль женщины-вамп, которая мимоходом сеет смерть, ничуть не заботясь о последствиях: рыдающих вдовах, детях, оставшихся без распутных отцов.

Валентине было весело выделывать этот «бац!», развлекаясь разнообразием форм Смерти.

У нее не было кровожадности Жаждущего. Она не испытывала наслаждения от агонии своих жертв, предпочитала убивать быстро и безболезненно. Однако, не чувствуя ужаса перед Смертью, она убивала просто ради забавы.

Ей нравилось быть повелительницей жизни. Решать, кому жить, кому умереть. Чувствовать не осязаемую никем власть над всеми людьми без исключения.

Но в глубине души Валентина сильно страдала. Нет, не от угрызений совести. Она страдала от однобокости своего дара. В силах двигать многотонные бетонные блоки, чтобы кого-нибудь убить, она не могла сдвинуть и спички, если это движение не несло кому-то смерть. Стопроцентная избирательность! Она могла только убивать, но не понимала своего предназначения. Отказавшись от комсомольских идеалов, она не получила ничего взамен.

Учеба?

Как ни странно, занятия давались Валентине гораздо легче, чем раньше, когда она была пай-девочкой. Она перестала делать домашние задания. Гораздо приятней было нырнуть в постель к какому-нибудь мужику; отдать свое тело, одновременно чувствуя превосходство над пыхтящим над ней самцом. А потом «бац!».

Первое полугодие десятого класса Валентина закончила без троек, что оказалось большой победой в сравнении с весенним фиаско прошлого года, когда ее перерождение лишь началось.

У нее не осталось подруг. Несколько девочек «легкого поведения», которые на самом деле лишь делали вид, что они «крутые», пытались подружиться с «Ва», но та их быстро отшила, потому что считала себя Несущей Смерть, а разговоры девчонок о тряпках и парнях считала глупостью. Она могла убить каждую из этих хвастунишек и уложить к себе в постель любого парня. Отлично сознавая свою силу, Валентина смотрела сверху вниз на маменькиных дочек, любивших прихвастнуть в женском туалете, а на самом деле не знающих, как держать мужчину за член; девочек, которые манили к себе тряпками, а не женскими чарами (они считали, что источник успеха именно в них, а не в женском очаровании). Воспоминания о прошлом новогоднем бале, о том, как ее грубо отвергли, ушли в прошлое, сменившись воспоминаниями об обнаженной плоти и ласках мужчин. Комплексы сами собой отошли на задний план, растворились во вседозволенности.

И всегда у нее перед глазами стояли лица тех девушек из глянцевого журнала. Валентина до сих пор отлично помнила все мельчайшие детали фотографий, и хотя вдоволь насмотрелась у своих кавалеров «порнухи», ничто не могло сравниться с теми лицами. Может, дело в том, что, готовая к перерождению, она впитала в себя самое необходимое, после чего с ней произошли изменения, и теперь такие фотографии и картинки оставались для нее всего лишь фотографиями и картинками — своеобразными фетишами для импотентов. Все — кроме тех первых, которые помогли ей сделать первый шаг по пути Искусства.