Любящая тебя сестра Мэри Гульд».

Во второе воскресенье после урагана Мэри ехала в экипаже в церковь со своим братом Джимом, отцом и тетей Каролиной; Джули управлял лошадьми, сидя на высоких козлах. Алиса и маленький Джеми не вернулись, и поэтому не было надобности ехать в двух экипажах. Лошади уверенно объезжали упавшие сучья на дороге в Джорджию, за их копытами тянулись большие кучи сломанных веток и мха. Гульды ехали молча, глядя на окружавшую их картину разрушения, как на их собственных полях, так и на полях их соседей к северу от них.

— Ну, мы можем быть благодарны за то, что никто не убит, — сказал Джеймс Гульд в десятый или двадцатый раз после происшедшего.

— Я постараюсь сегодня быть благодарной, Джеймс — обещала Каролина. — Я, правда, постараюсь.

— Я пока не могу найти причины быть за что-либо благодарной, — вздохнула Мэри.

Джеймс Гульд глубоко вздохнул.

— Насколько я могу понять, все мы разорены. Посмотрите на западное поле Вилли.

Все ехали молча до прибытия в церковь.

— Хочешь, папа, чтобы я узнала, не привез ли мистер Каупер почту на этой неделе? — спросила Мэри.

— Да, пожалуйста. Хотя вряд ли что-нибудь можно было доставить.

Совершенно не надеясь, Мэри медленно, с опущенной головой шла по кладбищу, только изредка здороваясь с теми немногими прихожанами, которые нашли в себе силу приехать в церковь.

— Я вижу, вы сегодня приехали на богослужение, мисс Мэри, — никакие трудности не могли согнать улыбку с лица Джона Каупера. — И хорошо, что приехали, я уже слишком стар, чтобы ехать к вам в Розовую Горку передать лично это важное письмо.

Мэри посмотрела на него.

— Это — от Хорейса?

— Да, от него, голубушка Мэри Гульд.

Взяв письмо, удерживая слезы, она постояла минутку, потом крепко обняла мистера Каупера, повернулась и побежала к экипажу Гульдов.

Ну, миссис Шедд, вы собираетесь пойти в церковь? — спросила миссис Эббот. — Миссис Шедд, я говорю: вы.

— Шш! Я вас слышала, миссис Эббот. Конечно, я не собираюсь еще. Разве вы не видите, что делается у Гульдов в их экипаже? Они получили письмо от странствующего сына, Хорейса, и судя по тому, как они ведут себя, на фоне несчастья, которое поразило нас всех на острове, это может означать лишь одно — он возвращается домой!

— Что? Надеюсь, это так, но откуда вы можете знать об этом!

Джеймс Гульд начисто разорен ураганом. У него не был бы такой довольный вид сейчас, если бы у Хорейса не изменились намерения. Гульды разорены ураганом.

— Ну, а кто же не разорен? — спросила Мэри Эббот. — Мы все разорены, но вешать нос незачем, это не поможет.

— Разве вы не видите, моя дорогая, они просто счастливы, читая это письмо! А уж если Джеймс Гульд улыбается, это конечно, вести о его блудном сыне! Конечно, я рада за Гульдов, но если этот молодой человек вернется на Сент-Саймонс, то, после той жизни, какую он вел, это может оказаться довольно нежелательным. Вы согласны со мной?

— У нас абсолютно нет оснований для того или иного мнения о Хорейсе, миссис Шедд, и я не собираюсь составлять поспешного суждения. Я только рада, что у Гульдов что-то произошло такое, что они улыбаются. Одному Господу известно, как нам всем нужны причины для улыбки.

— Мэри, это совсем необычное письмо. Ты можешь еще раз быстро прочесть его перед тем, как надо будет идти на службу? — спросил ее отец.

— Поторопись, сестра, — прошептал Джим. — На нас устремляется вдова Шедд.

У Мэри дрожали руки, когда она стала еще раз читать громким шепотом.

«Двадцатого августа тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Дорогая семья, на этот раз я не собираюсь писать о всяких пустяках. Я здоров и скопил немного денег, и по-прежнему у меня хорошо с работой, но счастья это не дает. Еще до твоего письма, Мэри, описывающего разрушения от урагана, я понял унизительную истину, — все эти годы я себя дурачил. Наверное, истинная цель этого письма — попросить прощения у вас — у всех вас — за мой эгоизм. Это, пожалуй, все, что я пока могу сказать по-честному. Пожалуйста, продолжай мне писать и поблагодари Джули и маму Ларней за то, что они спасли Долли. Надеюсь, мама Ларней теперь поправилась. С любовью, Хорейс Банч».

— Он даже подписался «Хорейс Банч», — воскликнула Каролина.

— Это письмо о Хорейсе по-настоящему, — каждая строка. — Мэри почти кричала. — Он не пишет всяких пустяков на этот раз. Он делится с нами своими мыслями. Что я тебе говорила, папа? Он начинает тосковать по дому! — Она закружилась от радости. — Хорейс скучает по дому!

— Шш... Вот она, — предупредил Джим. Вдова Шедд подошла к ним, улыбаясь.

— Я понимаю по вашим счастливым лицам, что у вас вести от вашего красивого сына, мистер Гульд, и я уверена, что милый мальчик возвращается домой. Я за вас просто до слез рада.

Все ждали ответа Джеймса. Он вылез из экипажа впервые за много месяцев без помощи, выпрямил свои худые плечи и посмотрел ей в лицо.

— Нет, миссис Шедд, он ничего не пишет о возвращении. Сожалею, что я порчу вам удовольствие от вашего пророчества, но оно фальшиво — как обычно. Идемте дети, Каролина, — пора в церковь.

ГЛАВА XXIII

Стоя одиноко на правом борту шхуны, направляющейся в Саванну, в стороне от многочисленных пассажиров, прощающихся с провожающими, Хорейс вынул из кармана последнее письмо Мэри. Он осторожно развернул его на свежем октябрьском ветру, его руки дрожали. У него было тревожно на душе, но он снова чувствовал себя живым человеком. Пока он не получил это письмо, совсем измятое теперь и стертое на складках, — он почти перестал реагировать на что бы то ни было. После того, как он написал им письмо с просьбой простить его, у него настало резкое, почти болезненное облегчение. Потом его сменила апатия, подобно болезни, притупленность, безразличие. Дни сменялись, равнодушные, как река, четыре дня... девять... двенадцать... двадцать. И в каждом порту он жалел, что не дал Мэри других адресов но ходу «Принцессы».

Когда они наконец причалили в Новом Орлеане, письмо, на которое он рассчитывал, ожидало его — то, которое он держал сейчас. Он знал его наизусть, — до последней строки.

«Ты наполнил наши сердца такой радостью, какую ты себе представить не можешь, любимый Хорейс Банч. Конечно, мы прощаем тебя, но главное — мы благодарны тебе за то, что тебе хочется быть по-прежнему близким нам. Я решила на этот раз не писать длинного письма, а только следующее: я счастливейший человек в мире, потому что знаю, что ты скучаешь по дому. Впервые за семь лет я знаю, что ты скучаешь, что тебе хочется проехаться на Долли, поудить рыбу с Джули. Когда ты написал о Джули и маме Ларней, это был ты, прежний. Разберись в себе поскорее, дорогой мой брат. Ты, какой ты есть, настоящий, стоишь того, чтобы близко знать и уважать тебя. Когда ты найдешь себя настоящего, ты себе понравишься, как ты нравишься мне.