«22 июня 1835 года.

Дорогой Хорейс Банч!

Твой старый друг, Хью Фрейзер Грант, женился и теперь взял на себя плантацию доктора Гранта Элайзафильда на материке. А доктор и миссис Грант переехали насовсем в Оутлэндс, где они проводили лето на Сент-Саймонсе. Хью сказал мне на свадьбе, что он очень хотел, чтобы ты был шафером, но не надеялся, что ты приедешь. Джейн еще здесь, но, видимо, ей не терпится уехать на север к ее мистеру Ричардсону. Мы уверены, что она обвенчается с ним еще в этом году. Мне хотелось бы знать, по крайней мере, есть ли у тебя кто-нибудь, кто тебя любит там, где ты живешь. Ты никогда не пишешь о своих друзьях. Я устала сегодня. Извини, что это письмо коротенькое и невеселое. Мне, правда, невесело. Может быть, ты совсем не собираешься вернуться домой, но я не оставляю надежды.

Твоя любящая сестра Мэри Гульд».

Хорейс прочитал это письмо через несколько минут после того, как «Принцесса» причалила опять у пристани в Новом Орлеане. Он стал теперь ждать ее писем, и почему-то на этот раз боялся, что письма не будет. И поделом это было бы ему после того, как много лет у него было нежелание, почти страх по отношению к этим письмам. То, что он никогда не был дружен ни с кем из семьи, не меняло их отношения к нему. Его семья продолжала любить его таким, каков он есть, продолжала надеяться, что он вернется. Он медленно сложил листок и сунул его в карман жилета. Он не мог рассказать Мэри о своих друзьях, потому что у него не было настоящих друзей. Никого, кого бы он любил. Никого, кто бы любил его. Из-за смеха, суеты, криков на пристани он так остро ощутил одиночество, что ему казалось, если он не уйдет, то задохнется. Он быстро пошел прочь от дока, через площадь Арм и прямо в собор. Он не был в церкви по крайней мере года четыре. Он встал на колени, в тишине, ему казалось, что он бросается в глаза, что он неловок, но его успокаивала высота спинок у церковных скамей и полумрак.

Он не знал, сколько времени он пробыл там, — пять минут, полчаса, час. Он не старался молиться, и одно стало совершенно ясно. Он был так же одинок в тишине, как в шуме пристани.

ГЛАВА XXII

Мэри положила свое перо на стол в большой нише столовой, где она писала Хорейсу, и долго смотрела в розоватый свет наступающего дня, прежде чем перечитать то, что она написала. Первые два или три года она быстро выкладывала все, что ей приходило на ум, и никогда не перечитывала. Она не виделась с братом шесть лет, и писать ему становилось все труднее. По крайней мере, Хорейс за этот год написал пять или шесть раз, а не так, как раньше — один-два раза. Она упрямо считала, что это хороший признак, даже несмотря на то, что его письма мало сообщали о его работе и совсем не говорили о том, каким он стал. Она вздохнула. Может быть, он стал совсем чужим, так далеко от нас, пишет только по обязанности, сообщает все, о чем может писать. Она нашла первую страницу своего письма и начала перечитывать письмо, написанное ее быстрым, заостренным почерком.

«21 октября 1836 года.

Дорогой Хорейс!

Я сегодня встала до рассвета, чтобы написать тебе. Вчера был день для нас всех счастливый, даже для Алисы, я думаю. Был день рождения маленького Джеми, ему исполнилось четыре года. С тех пор, как он подрос настолько, чтобы понимать, я постоянно рассказываю ему о его дяде Хорейсе, показываю ему твои портреты каждый раз, когда он приезжает в Розовую Горку. А вчера, во время празднества, он расплакался, потому что тебя не было! Мы пригласили всех детей острова, близких по возрасту, маленьких Кауперов, Демиров, Кингов и, конечно, девочку Эббот, Дебору. Ей сейчас семь лет и ока все более привлекательна, у нее большие глаза очень мягкого серого цвета и черные ресницы, и в глазах обязательно огонек. Если бы у меня было дитя, я бы желала, чтобы оно было похоже на Дебору. Мама Ларней испекла свой знаменитый желтый пирог на день рождения, и справили этот день хорошо, хотя я никак не могу придти в себя от того, что маленький Джеми затосковал по тебе, а ведь он никогда тебя не видел, и неизвестно, увидит ли когда-нибудь.

Джейн уже пять месяцев зовется миссис Ричардсон, и видимо, все счастливее с каждый днем. Хочется, конечно, чтобы она жила по близости, но мы радуемся тому, что она довольна жизнью.

Брансуик все больше приобретает известность. Папа и другие основатели проекта постройки канала — Томас Батлер Кинг, полковник Дюбиньон и доктор Хассард надеются на успех. Они предполагают, что, когда канал будет сооружен, Брансуик — смешной маленький городишко — станет процветающим центром. Железная дорога — предмет любви мистера Кинга — тоже движется, хотя у них вечные трудности из-за того, что рабы, принадлежащие государству, постоянно убегают. У нас теперь есть Клуб водного спорта, и уже строятся планы организовать соревнования наших здешних лодок с лодками издалека, от самого Нью-Йорка. Конечно, северяне начисто проиграют нашим гребцам. Мистер Джеймс Гамильтон очень этим увлечен, и вместе с тем скрывает досаду из-за того, что ему приходится закрыть свои мельницы для выделки хлопкового масла. Я эгоистично об этом жалею, так как он изредка тебя видел и всегда приезжал в Розовую Горку сказать нам, как ты выглядишь. О, Хорейс, Хорейс. На этом кончаю. Только еще сообщу, что Алиса говорит об отъезде в Нью-Хейвен на продолжительный срок. Я не уверена, что за этим ничего не кроется.

Твоя любящая сестра Мэри Гульд».

Ей не нравилось это ее письмо, но у нее не было времени написать другое. Да и какая разница?

«8 мая 1837 года.

Дорогой Хорейс!

Важные местные новости и грустные новости у Гульдов. Брансуик издает теперь собственную газету «Брансуикский защитник». Папа сказал, что собирается подписаться на нее для себя, и, возможно, это хорошо, так как в моих письмах понемногу падает настроение. Грустные новости у Гульдов — Алиса взяла Джеми и уехала в Нью-Хейвен на прошлой неделе. Джим старается убедить и себя и нас, что это только временная поездка. Что она вернется. Мы все знаем, что она не приедет назад. Джиму следовало бы осознать истинное положение вещей, но он не может. Мне тяжело видеть их бесперспективный брак, но гораздо больше я горюю о тебе. Вот, я это сказала после стольких лет. Не хватило мне самообладания. Но должна сознаться, каждый раз, когда я думаю о том, каково бедному Джиму в пустом доме в Блэк-Бэнкс, у меня сердце сжимается.

Твоя любящая сестра Мэри Гульд».

«10 августа 1837 года.

Дорогой Хорейс!

Послезавтра тебе исполнится двадцать пять лет. Я слишком измучена, чтобы писать поздравления и т. д. Страшный ураган поразил остров около десяти часов утра шестого августа и свирепствовал весь этот день и ночь, и на следующий день. И Блэк-Бэнкс, и Розовая Горка пострадали, мы еще не знаем, в какой степени. Знаю, что большая часть гонтовой крыши нашей конюшни сорвана. Джули с риском для жизни спас Долли. Весь урожай побит — хлопок, кукуруза, бобы, картофель, горох, — все пропало. «Брансуикский защитник» предсказывает нам финансовый крах на этот год. Мы еще не пришли в себя и не понимаем всего как следует, но по крайней мере никто не убит. Мама Ларней чуть не погибла, когда старалась помочь Джули спасти Долли. Кусок крыши упал на нее и сбил с ног. У нас погибли семнадцать коров, девять овец, несчетное количество цыплят, цесарок, индюшек, а также наш прекрасный павлин. Я все еще нахожу его разбросанные перья. Но, еще раз, никто не погиб. Во всяком случае, мы не знаем случаев гибели белых и черных. Теперь предстоит много работы.