— А ваш брак, — послышался голос Филиппа, — он был счастливым?

Она смотрела в боковое окно:

— Да.

— Мне трудно понять, каким образом вы уживались друг с другом. Вы — и человек такого типа, который не мог успокоиться, пока не начал ставить жизнь на карту. Я знаю, что он ради вас бросал спорт; но ведь все равно характер оставался прежним, его нельзя было изменить.

— Мы поженились, потому что… были влюблены.

— Разумеется, — коротко бросил он. — Но всегда ли этого было достаточно?

— Всегда.

— Вы уверены? Ведь когда-нибудь, как сказал Леон, вы опять выйдете замуж, и я готов на пари спорить, что ваш избранник ни в чем не будет походить на Юарта Верендера.

— Вы извините меня, но мне бы не хотелось говорить об этом.

— Значит, горе еще не прошло… Прошу прощения.

У него был резковатый тон, и она подумала, что лучше ей промолчать и ничего не говорить. Но была одна вещь, о которой ей хотелось спросить его, и после того как он повернул налево, в узкую улочку, поднимающуюся к более широкому проезду, она сказала:

— Когда сегодня за завтраком вы заступились за меня, вы сказали Леону, что я — почти взрослая. Почему же «почти»?

Он мельком взглянул на нее с чуть насмешливой сдержанной улыбкой:

— Женщина становится взрослой, зрелой, когда она испытает все. Вы перенесли немало с тех пор, как вам было двадцать, но вы ведь не испытали всего?

— О… — Щеки ее порозовели, но она спросила — сдержанно: — Чего же у меня не было?

— Как у женщины? — он пожал плечами. — Вы думаете, что я достаточно хорошо знаю вас, чтобы дать на это ответ?

— Но видимо, вы уже достаточно знаете меня, чтобы сомневаться в моей зрелости.

— Ах так? — он приподнял густую длинную бровь. — Право, не хотел вас рассердить. Может быть, я зря сужу о вас лишь по тому, что мне известно. Вы вышли замуж рано — за мужчину, лишенного настоящей глубины. Человек неглубокий не может проникнуть глубоко в жизнь близкого человека; поэтому вы не знаете — не можете знать — многих сторон любви. Каждый из нас любит, как позволяет ему собственный характер — не больше и не меньше.

— А вы, мсье, — сказала она тихо, хотя у нее в горле было странное ощущение, — вы поставили себе за правило не любить вообще?

— Да. — Голос звучал спокойно и скорее бодро. — Любовь — это та неудобная роскошь, без которой я до сих пор могу обходиться.

— Это значит, что у вас нет намерений жениться — никогда?

— Не значит.

И здесь, к досаде Кэтрин, пришлось прервать разговор. Они ехали по дороге, на одной стороне которой чередовались виллы, а с другой был утес, весь заросший цветущими кустами. Филипп въехал за ограду, круто повернул по изогнутой дороге, покрытой гравием, и остановился перед длинным красивым домом.

— Как красиво! — невольно произнесла она.

— В самом деле? — Филипп оглядел дом. — Здесь не так роскошно, как на вилле Шосси, и у нас только один акр под садом — впрочем, это и хорошо. У меня нет времени заниматься садом, а Иветта им вообще не интересуется. Но я согласен с вами — сад чудесный.

Они вошли в довольно темный холл с плиточным полом и затем — в большую гостиную, обставленную во французском провинциальном стиле, полную старинных вещей и очень уютную. Филипп повернулся, чтобы позвать свою сестру, но она вошла в комнату вслед за ними.

— Хэлло, — сказала она негромко и оживленно. — Я слышала, как вы подъехали.

Что именно она ожидала увидеть в сестре Филиппа, Кэтрин не могла сформулировать точно. Но у нее сложилось впечатление, что какое-то событие в ее жизни сильно повлияло на нее, что она редко выходит из дому, но любит принимать гостей; может быть, она смутно представляла себе грустную, разочарованную женщину, цепляющуюся за своего брата, потому что у нее больше никого нет. Дальше представлять было уже трудно. В чем Кэтрин была совершенно уверена, так это в том, что она никак не ожидала, что Иветта Селье выглядит так хорошо.

Она была худенькая, видимо, около двадцати восьми лет, но выглядела моложе. Ростом с Кэтрин, она казалась ниже, может быть, из-за своего мальчишеского вида. Не было сомнений, что она так выглядит уже лет с пятнадцати, — темные прямые волосы в умелом беспорядке вокруг маленького лица с заостренным подбородком, большие темные глаза миндалевидного разреза и очень выразительные, своенравный рот и шея, кажущаяся тоненькой, несмотря на воротник вязаной блузки-«поло» серого цвета, хорошо выглядящей с узкими черными джинсами. Черные носки, черные лакированные туфли — весь облик Иветты заставлял думать, что ей лет девятнадцать, а лицо было на пять-десять лет старше.

— Дорогая моя, — сказал Филипп, — я привез Кэтрин Верендер, как ты просила. Моя сестра Иветта. — И, едва дав им время поздороваться, продолжал: — Мне нужно ехать, но я вернусь к половине шестого и отвезу Кэтрин на виллу Шосси. Не скучайте!

Он ушел, а Иветта Селье все еще оглядывала Кэтрин.

— Я рада, что вы приехали, — сказала она. — Мне всегда интересно знакомиться с женщинами, которых знает Филипп. Может быть, пойдем в сад?

Иветта уже подошла к стеклянным дверям и отпирала их. Кэтрин шла за ней. В затененном деревьями патио она села в кресло. Иветта опустилась в другое, напротив, у низкого блестящего столика, разделяющего их.

— Значит, вы невестка этого богача Леона Верендера? Я думала, вы старше. Филипп говорил, что у вас есть маленький сын?

— Да.

— Но вы моложе меня. — Она посмотрела на кончик своей сигареты. — Вы очень интересная.

— Вам так кажется просто потому, что я другая. Несколько лет назад я мечтала выглядеть в вашем стиле. Бывают такие фазы в жизни. — Кэтрин ни с какой другой женщиной еще не чувствовала себя так неловко. — Доктор говорил, что вы интересуетесь английской литературой.

— Меня вообще интересует всякое искусство, но я особенно люблю ваших английских поэтов. Здесь, на побережье, живет много английских писателей и журналистов, и очень многие из них бывали у меня в гостях. Сама я мало выхожу.

— А вы пишете или рисуете?

Она коротко засмеялась:

— О нет, я даже не дилетантка. Просто мне нравятся люди, которые живут, а иногда даже гибнут из-за искусства. У них тут целая колония между Понтрие и Ниццей. — Она стряхнула пепел с сигареты: — Я спрашивала о вас Филиппа. Он сказал, что в Англии вы преподавали. Вы поступили умно — будучи учительницей, вышли замуж за представителя семьи Верендер.

Это, казалось, была простая констатация факта, без злорадства или сарказма, но Кэтрин почувствовала, что как-то вся немеет, однако она произнесла:

— Не сомневаюсь, что ваш брат сказал вам и о том, что я никогда не видела мистера Леона Верендера до моего приезда в Понтрие. Если бы он не был назначен опекуном моего сына, я бы никогда не приехала сюда.

— Ну, это слишком по-английски. Вы подарили старику внука; почему бы вам — как это говорится? — тоже не получить свою выгоду! Кроме того, здесь, на Лазурном берегу, есть возможность найти богатого мужа. — Тонкие губы Иветты улыбались. — Я слышала в Ницце, что женщины с настоящими рыжими волосами пользуются невероятным успехом, стоит им только появиться в обществе.

— Может быть. Я не собираюсь появляться в обществе Ниццы.

— Для вашего цвета волос у вас не тот характер. — Она засмеялась над собственной шуткой, остановила долгий загадочный взгляд на Кэтрин и добавила: — Наверное, вы догадываетесь, почему я хотела рассмотреть вас вблизи? Мне хотелось убедиться, что вы не тип Филиппа. Я всегда так делаю, когда в тех домах, где он бывает, появляются женщины. Лично против вас я ничего не имею.

— Рада слышать это. Вы удовлетворены?

— В самом деле! Филипп слишком уж доктор, чтобы остановиться на женщине, которая будет нравиться другим мужчинам. И он слишком мужчина, чтобы жениться на женщине, которая уже отдала свою любовь другому, прежде чем встретила его. Вы простите мне мою откровенность?

— Конечно. — Но Кэтрин пришлось стиснуть зубы. Она попыталась найти другую тему: — У вас идеальный дом. Старые сады — самое прекрасное, что есть в мире.