– А есть на свете достойное твоего просвещенного внимания чтение?

Сашка поколебался и, мысленно плюнув через левое плечо, полез в сумку под столом. Вытащил папку и протянул Титаренко.

– Ого, – сказал тот, извлекая отпечатанные листки, – страниц пятьдесят. Еще и через машинную распечатку. В конторе отвернулись?

Сашка постарался изобразить смущение.

Кто ж позволит официально распечатывать левые тексты в бухгалтерии. А вдруг антисоветчина какая! Распечатывающее устройство имелось в единственном экземпляре в кабинете главбуха. Баба она была приятная, и даже просить не потребовалось. Просто вышла и ничего про его не слишком законные действия не знает. Было еще одно у начальника госпиталя, но там кроме размножения приказов и инструкций ничего не производилось и запиралось под амбарный замок. А в отдел кадров он пока свободного прохода не получил. Там шибко бдительный товарищ окопался – ему по должности положено.

– Это не мое, – поспешно отперся Сашка на подозрительный взгляд. – У каждого своя война. Он сопровождал колонны, а нас выбрасывали с вертолетов на пути караванов по конкретным наводкам. Потом уже приходила бронегруппа, или опять на вертушки.

А спроси его о подробностях, подумал капитан Титаренко, ничего не вспомнит. И ведь уверен в сказанном. Странная все-таки история. Для комедии. Хотя ничего смешного не наблюдается.

– И все равно. Это жизнь, – убежденно заявил Сашка. – Наша обычная солдатская жизнь. Он Афган видел через прицел, а не стрелочки на карте в кабинете. Не газетная фигня. Не чушь о комдиве, пожимающем руку и отечески называющем рядового «сынком». И не дурь о прослезившемся командире, отдающем последнюю сигарету.

Титаренко недовольно поморщился на зазвонивший телефон и, не вставая с дивана, взял протянутую трубку.

– Хирургия. – Молча выслушал и, глянув на Сашку, согласился: – Есть такой. Пусть подождет. Небрежно кинул назад на рычаги и сообщил: – Валяй на проходную. К тебе гость заявился. Не забыли товарищи.

Вертухаи сразу махнули, пропуская, стоило назвать фамилию. Им было не до него. Решался животрепещущий вопрос – выпить сразу или погодить до казармы. Хотелось сразу, но опасно. Могли офицеры унюхать. На лицах была написана тоска и страстное желание срочно смениться. И фраза, пойманная краем уха на выходе, нисколько не удивила. Знакомые признаки. Это кто ж такой щедрый обнаружился…

У ворот КПП на щегольском дембельском чемоданчике, обитом кожей, сидел хорошо знакомый тип в позе тоскующего мыслителя. Прямиком из снов примчался. Полный набор – ушитая парадка, офицерские сапоги (не ширпотреб голимый), зеленый берет не по уставу, но очень по-дембельски, на затылке, вместо положенной пограничникам фуражки. Приказом верховного командующего по ПВ СССР закреплено в виде важнейшего признака для частей специального назначения. А вот кокарда неуставная, специально старательно гнутая. За такие штучки Соколовский бил кулаком, распрямляя прямо на бестолковке.

Товар лицом. Особенно в сочетании с орденом и двумя медалями. Не просто стандарт – «Красная Звезда» или «За боевые заслуги». Такие вручали за серьезные дела: «За отличие в охране государственной границы СССР», «За отвагу» и восьмиконечная звезда ордена «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР». Прищурился, присматриваясь, – третья степень. В статуте сказано: «За успешное выполнение специальных заданий командования». Еще пять минут назад он бы нипочем не вспомнил вида и формулировки. Выскакивающие неизвестно откуда сведения давно не удивляли. Хуже было отсутствие. Полная картина прошлого так и не появилась.

При виде Сашки он поспешно вскочил, отшвырнув недокуренную сигарету, и сгреб его в объятья.

– Мы тебя списали, а ты как огурчик!

– Привет, Рыжий, – хлопая его по спине, сказал Сашка.

– Ну, как жизнь?

– Прекрасно. Жив и здоров.

Совершенно не тянуло раскрывать душу и делиться милыми подробностями выпадания памяти. Некоторые вещи он четко просек по своим снам. Друзьями они с Самойленко не были. Воинское братство хорошо для книжек, а Рыжий вечно искал отдельной выгоды. Вот с Казаком с удовольствием бы пообщался. Они с тем долго работали в паре и прекрасно друг друга понимали. Откуда уверенность, не ясно, но тут он бы поспорил на любых условиях. Друг не тот, кто тебя прикрывает в бою. Завтра возможен обратный вариант. Друг не ищет корысти, и ему доверяют.

– Ну, – очень знакомо шмыгая носом, сообщил Самойленко, – я твои вещи привез. И это, – он быстро осмотрелся по сторонам и сунул в руку тяжелый сверток, замотанный в тряпку, – твоя доля. Афгани обменяли – все равно в Союзе они ни к чему.

– По официальному курсу? – с подозрением спросил Сашка, пряча сверток в карман бушлата. – Пятьдесят к одному?

– Так это, – опять шмыгая носом и бегая глазами, – не было вариантов. Я и себе менял.

А он меня боится, неожиданно понял Сашка. Приехал и дрейфит. А с чего? Опасался, навещу дома с претензиями? А если бы я брякнул про проблемы с головой, не отдал бы? Запросто. С этого жлоба станется. Удавится за копейку. Кинул он меня с афганскими бумажками. Доля… С чего?

– Да ладно, – постаравшись улыбнуться подружелюбнее, похлопал Рыжего по плечу, – легко пришло – легко ушло. Спасибо, что заехал. Не придется в гости мотаться. – Специально нажал про адрес. Еще одна страшно дружелюбная улыбка. Аж губы сводит.

– Вот, – с чувствующимся облегчением в голосе воскликнул Рыжий, – а это шмотки. Он показал на серьезных размеров баул с лямками для носки за спиной, напоминающий длинную колбасу. – Все подчистую. Мы ж не знали, что выбрасывать можно. Решили – пусть Ухо сам разбирается. Кольт капитан отобрал. Оно и правильно. Мы теперь законопослушные граждане, – он гоготнул.

Сашка с интересом подумал о наличии в щегольском дембельском чемоданчике гашиша. Килограмм вряд ли, но зуб дал бы, что Рыжий затарился. Он и за речкой приторговывал. Как всегда, неожиданно выскочила картинка: он с удовольствием навешивает по чавке собеседнику. Нельзя молодым употреблять. Не доросли еще. Не заслужили. Хм. И ведь терпел Рыжий. Похоже, я был в своем праве.

– А хобби твое капитан не тронул, – сообщил, подмигивая, Самойленко, – он с понятием.

Это еще про что? А, разберемся. В вещах что-то должно присутствовать.

– На поезде добирался? – отгоняя от себя лишнее, спросил Сашка.

– He-а. Транспортником. Соколовский и договорился. Ты ж знаешь, он для своих в лучшем виде.

Есть! И завернул на Верный неспроста. Поезда и на границе всерьез шмонают. С собаками, натасканными на наркоту. А тут удачный предлог. Про кольт не врет: я ведь и отзвониться на базу смогу. Сложно, но через «Снег» сумею. Рыжий знает. Совсем внаглую врать не станет. Недоговаривает, как с афгани. Черт с ним. За огнестрел статья больно нехорошая. Моментально на меня покажет при проверке. Любопытно, как я в той жизни пронести намеревался и зачем.

– Эти, – Рыжий показал на караулку, – пропустят свободно. Без шмона. Он подмигнул. – Я им подкинул на жизнь. Две литровки прямо из магазина. Во фляги перелили – и никакой посуды на виду.

Вопросительно поднятая бровь.

– Да ерунда, – заверил Самойленко, – мне для товарища не жалко.

Сашка достал из кармана сигареты и протянул, предлагая. Хорошее дело курение. Дает время подумать над словами. Пауза замотивирована. Не жалко ему. Так я и поверил. Если расщедрился – там не кило: все десять. Рот на замок – меня не касается. Сам не дурак. Вляпается – других тянуть не станет. За групповое дело больше влепят.

– Ха, да ты неплохо устроился. С фильтром. Небось, опять начальству оказываешь посильную помощь по модернизации эвээмок. А мне вот снова на завод.

– Рыжий, – обрезая попытку поплакаться, сказал Сашка, – что там случилось с этим взрывом?

– Ну это, влипли, – с недоумением ответил тот. – А! Ты ж без сознания был. Саперы-пеньки сняли мину со схрона, под ней вторая. Обезвредили. Они, понимаешь, вумные. Дальше смотреть не стали. А там ловушка. Специально для резвых. И фугас дополнительный под скалой. Вот и рвануло. Саперов в куски порвало. Казака насмерть.