Весь юг империи, как наэлектризованный, ждал, когда же двинется в путь августейшая путешественница, готовился встречать, вожделел наград и трепетал перед возможными карами.
Атаман Алексей Иванович Иловайский с супругой и толпой родных и близких, Иван Каршин со степенными казаками и всеми войсковыми регалиями, несколько полков, спешно снятых с Линии, и войсковой есаул Иван Родионов с особой пятисотной командой лучших доброконных казаков двинулись, прихватив еще и калмыцкий отряд, в сторону Перекопа в самом конце месяца.
Степь у Черного моря уже расцвела. Неисчислимые стаи птиц кочевали на лиманах; взлетая, закрывали половину неба. Лебеди, утки, кулики. Дальше в степь появились стрепеты, жаворонки, шныряли бесстрашно лисы в поисках легкой добычи.
У Каменного Моста донцы стали табором. Всего собралось тысячи три с половиной. Раскидали дозоры, назначили дежурства. С изумлением оглядывались на невиданную по размаху работу, которая кипела в новоприобретенной[63] Тавриде.
Переселенцы, потемкинские рабы, собранные с украинских городов однодворцы поднимали и возделывали сроду непаханную землю, мостили дороги, прорежали леса, превращая в парки, возводили арки и целые дворцы. Солдаты из блестящих лагерей в форме нового покроя ежедневно упражнялись в маршах, стрельбе, сложном маневрировании; орали до хрипоты офицеры, но мордобоя особого не было заметно…
В ожидании оглядывали себя, подтягивались, шли первые прикидки: все ли по достоинству представлены, нет ли ущемления какому роду или станице.
Матвею черкасские ребята в первый же день, как разместились, сказали:
– Тут одни Денисовы да Иловайские. Черкасню задвигают. Крутит чего-то атаман…
Да, бывало, красовался Черкасск на одиннадцати станицах, как Рим на семи холмах. Богатели казаки, расцветали, переплетались (роднились фамилиями). В Гражданском правительстве пухли папки дел гражданских: заняли… перезаняли… втемную всучили… В Скородумской при «кроткой Елисафет» даже деньги фальшивые делали, был такой – Гуселыщик, воровских денег мастер. Черкасня – Грековы, Яновы, Мартыновы, Кутейниковы – насквозь родные и кумовья, все захватили, все Войско в кулаке держали. Столица! Иных станиц казаков левой ногой отпихивали. А те, провинциалы тщеславные – Красновы, Денисовы, – лезли, места себе выцарапывали или в Россию пускались, во все тяжкие, и знатную карьеру себе там делали.
В Таврии встречали императрицу полковые командиры Карп Денисов, Петр Денисов, Илья Денисов, Петр и Павел Иловайские, Василий Орлов, и в полках их все те же Денисовы и Иловайские, только выростки. Подполковник Карп Денисов с сыном Логгином и двадцатидвухлетний войсковой старшина Павел Иловайский, атаманов племянник, конвоировали Ее Величество во главе двух полков от места высадки и до самого Перекопа. Иван Родионов пятисотную команду разбил на подставы, чтоб никакой задержки царице не было.
Спускалась по Днепру вся компания на 80 судах, в Кременчуге смотрели потешное сражение, данное войсками генерал-аншефа Суворова, достигли Херсона и двинулись степью.
Войско Донское во главе с самим атаманом встретило императрицу «уклонением знамен» далеко в степи и сопровождало до Каменного Моста, где приветствовала ее салютом донская артиллерия, а казаки изобразили общую атаку с гиком, свистом и стрельбой.
Здесь же, в заранее разбитом лагере, отведывая от местных блюд, Екатерина знакомилась с Алексеем Ивановичем Иловайским и некоторыми донскими штаб-офицерами.
Какая-то юркая личность из потемкинского окружения расставила представляемых по парам, подбирая по росту и даже внешнему сходству. Матвей Платов попал с Василием Орловым. Оба рослые, темноволосые, горбоносые, но у Василия глаза темные, горячие, и сам потушистее, Матвей же стройнее и глаза холодновато-голубые.
Императрица, одинаково ласковая со всеми, милостиво улыбнулась представляемым и сказала кому-то из свиты:
– А что, Левушка, каковы у князя Григория казаки!
Платов и Орлов, поклонившись, отступили в угол. Следующая пара явилась пред светлые очи.
На другой день перед отъездом представлялись государыне и были пожалованы к ручке жена атамана (урожденная Дячкина), дочь его и жена бригадира Денисова (урожденная Чернозубова), а также сам атаман и многие донские чиновники.
И Платов царице руку целовал, и улыбнулась она ему, словно узнала. Рассаживалась свита, с кем-то кто-то прощался, а Матвею уже шептали:
– Ты царице понравился. Езжай заследом… Ничего, главное – Потемкин за нас…
Поскакали в Перекоп. Там под надписью: «Предпослала страх и принесла мир» на городских воротах Императрица сказала несколько хвалебных слов, а потом за завтраком особо был представлен ей бригадир Федор Денисов, среброкудрый красавец, страшный врагам, который должен был конвоировать Ее Величество с отборной командой в пределах Таврической области.
– Переплюнули Денисовы, Федьку подставили. Ну, этот своего не упустит, – разгоряченно шептали Матвею увлеченные черкасцы.
Поскакали далее по Крыму блестящие кавалькады. Федор Денисов, вызывая невольное восхищение, картинно рысил, чуть приотстав от Императорской кареты. Видный, ловкий, учтивый и находчивый, должен был он сделать во время этой поездки блестящую карьеру…
Иловайский, довольно потирая руки, стоял в толпе радостных донцов.
– Облагодетельствовала матушка… Обсыпала наградами… Вечно Бога молить…
Тесть, Мартынов, не выказывая особого восторга, но, увлеченный общим возбуждением, отвел Матвея в сторону:
– Всем чины новые дала. Тебе тоже, – заговорщицки понизил голос. – Присматривай ребят… из наших… Дело одно затевают… Пока помалкивай…
Матвей согласно кивал. Новая, сдобренная интригами жизнь, та же, что при долгоруковском штабе, но неизмеримо пикантнее и прекраснее из-за присутствия самой Императрицы, да иностранцы, тонкие, насмешливые, заметные среди расфуфыренного царского окружения, что придавали всей этой жизни новый заморский аромат, – все это привлекало, манило его, заставляло невольно оглядываться на покидаемые, опустевшие и притихшие места царской стоянки.
Шумно и радостно тронулись донцы в обратный путь. Чиновники – с чинами и орденами, остальные – одаренные сукном. Платов несколько раз спрашивал вроде невзначай тестя, что за дело начинается, на что ребят подбирать, подговаривать. Мартынов отмалчивался, тугое пузо поглаживал. Тоже еще тот упертый дядя. При Петре Великом, после страшных булавинских дел, хвастал один атаман, Наум Мартынов, нимало расправой не напуганный, есть-де у нас донские вольности, а если царь будет непорядком смотреть и поступать, то хвалился царя смирить. Что с тем Мартыновым стало, неизвестно, но и этот, войсковой непременный судья, не хуже.
Только вернулись, не успели оглядеться, настиг Матвея Платова ордер от князя Потемкина явиться в Екатеринослав за новым назначением. «Ага! – но так и не мог придумать, на что мог всесильному князю понадобиться. – Либо в какую-нибудь глухомань походным?..»
В Екатеринослав, городишко на берегу Днепра, Платов прискакал в полуденное время, а к Потемкину попал в обед. Дежурный офицер провел Матвея мимо парных часовых в полутемную комнату, переполненную и шумную. Распахнутые окна не могли рассеять духоты. Во главе низкого стола, на диване, сидел мужчина лет пятидесяти, одноглазый, в распахнутом на груди халате, и задумчиво жевал, подперев рукою двигающуюся челюсть, отчего вместе с челюстью размеренно двигался кулак.
На рапорт Платова он поднял один ставший пронзительным глаз, который сразу же потух, потускнел, левой рукой вяло провел над столом:
– Садись, казак, обедай с нами, – и повысил голос: – Эй, Петруха, подвинься, усади полковника!
На краю стола один из ординарцев, молоденький носатый инородец, молча потеснился, высвобождая место. Слуги подскочили с прибором.
Халат Матвея не удивил. В Черкасске и ближних станицах в халатах даже в церковь ходили. Удивило обилие блюд, редких даже у Долгорукова. Одни он угадал с первого взгляда, другие так и не смог опознать. Осетрина, устрицы, маслины, сыры стояли вперемешку с дымящейся медвежатиной. Хозяин отдавал должное дичине, сам жевал темную зайчатину, заедал ее хлебом с чесноком. Крошки сыпались на волосатую грудь, и он иногда их лениво смахивал. Разноцветные настойки, водки соседствовали с закупоренными бутылками шипучего. И то и другое пилось так же вперемешку. Какие-то бабы, и благородного вида, и попроще, сидели меж офицеров и особо густо вокруг самого Потемкина. По правую руку от светлейшего сидел не замеченный поначалу Матвеем бандурист.
