Андрей Венков
Атаман Войска Донского Платов
© Венков А. В., 2014
© ООО «Издательство «Вече», 2014
* * *
Глава 1. Черкасня
В низовьях Дона, на островах, лежит Черкасск, азиатский по виду город. Каменные дома редки в нем, большинство – так, лачужки. Высятся собор девятиглавый, колокольня, другие церкви поменьше, белеют десять невысоких раскатов, соединенные деревянной в два забора стеной. Четверо ворот больших, десять малых. Все пропитано сырым рыбным духом. Посреди города, на месте взлетевшей при недавнем пожаре на воздух пороховой казны, – два озера. Вливают туда из трех городских боен.
Смраду, заразы – выше головы. Все окрестные жители от этой гнили вином спасаются. У половины города с утра «глаза залиты». Кто не пьет, того лихорадка треплет.
По первой осенней прохладе вонь спала. Не жарко, не душно. И народ оделся побогаче – себя показать. Встречает Черкасск из столицы атамана Войска Донского Степана Ефремова; весь город вышел, давно не виделись. В прошлом году, как помер старый Ефремов, поехал молодой атаман, Степан Данилович, с ближними казаками императрице Елизавете Петровне представляться и жалованья просить[1]. Исстари ездят казаки в столицу, просят у царя сукна, пороха и хлеба, «чтобы нам, холопам твоим, живучи на твоей, государевой, службе, на Дону, голодной смертию не помереть».
Уехал Степан Ефремов к «кроткой Елисафет»[2] и – с концами. Больше года на «Казачьем подворье» просидел. Елизавета преставилась, на престол сел Петр Федорович. За колготой начала царствования царю не до казаков было. Долетели до Черкасска слухи, что с жалованьем донцов прижимают, – а если дадут, то дадут медью. Война новая готовилась за северными морями, через это и денег не стало. А тут под боком крымчаки зашевелились…
Потом пришли слухи странные, тревожные: молодой царь скоропостижно помер и будет в России новая царица, Екатерина Алексеевна. А еще через какое-то время примчался с верховьев Московским трактом казак и явил: атаман Степан Данилович отпущен на Дон с великой честью и возвращается с жалованьем; по обычаю, сел он с казаками в Воронеже на суда и под пушечный гром поплыл вниз по всем донским станицам, объявляя о начале нового царствования и о царской ласке: «Государыня за службу жалует нас рекою столбовою тихим Доном, со всеми запольными речками, юртами и всеми угодьями, и милостиво прислала свое царское жалованье»[3].
С тех пор ежедневно носились гонцы с известием, где сейчас караван и когда его в Черкасске ждать. Вчера отсалютовали ему пушками Семикаракоры. Сегодня утром, слышно, у Манычи грохнуло.
Ждал Черкасск. Казачата побросали свиней без присмотра, похватали коней отцовских и уехали к Большому острову атамана встречать.
У ворот – толпа. Пришли люди поглядеть на атамана – давно не видели, – и на собравшуюся в кои веки всю вместе черкасскую верхушку, разодетую и разукрашенную.
Старшины, обмотав тугие животы вышитыми поясами, стояли по станицам. Коренная «черкасня» из двух старейших станиц[4] – Мартыновы, Грековы, Кутейниковы, Луковкины и примазавшийся к ним Петро Орлов – со скромностью истинных хозяев, но достойно ждала чуть в сторонке, у торговых лавок. Незримый барьер почтительности удерживал вокруг нее на две сажени пустого пространства. Позади живой стеной сплотились Мелентьевы, Бобриковы, Пантелеевы, Закаляевы, Исаевы, Волошиновы – славные черкасские роды.
Вечный соперник – Средняя станица – растолкав народ и слепя его шелками, посунулась вперед, прямо к Донскому раскату. Иловайские, Яновы, Леоновы, Сулины… Яновы – из греков, Иловайские – из татар… Про Турчанинова, Миллера и Сербинова и говорить нечего. И видно и слышно. Все они откуда-то. Когда пришли, никто не упомнит, но помнят, что пришли. Эти ждали атамана подчеркнуто радостно. Свой. Из Средней станицы. Наш… Подбоченились, усы подкручивали.
Старая Павловская станица – Поздеевы, Машлыкины, Харитоновы, Сысоевы, Туроверовы… У этих деды все со Средней станицей считаются: кто древнее. Можно бы, конечно, посчитать, но все бумаги сгорели…
С другого конца города, из-за торговых лавок пришли и встали шумною толпой прибылянские и дурновские казаки: Лютенсковы, Рубашкины, Родионовы, Мининковы, Каршины, Ханжонковы. Эти помельче.
Скородумовские – те вообще из-за протоки[5]. Голубинцевы, Струковы, Персияновы, Кисляковы, Гордеевы…
А дальше и вовсе – Рыковские станицы. Сброд набежавший, который ни упомнить, ни измерить. Однако тоже здесь.
Ждет Черкасск. Глядят все вверх по Дону – вот-вот… И в этот миг кое-кто с опаской и вниз по течению – оглянулся. За изгибами реки, за обрывистыми аксайскими буграми, скрывается крепость Дмитрия Ростовского[6] и в ней – русский гарнизон. Многим от этой крепости муторно, как от сабли, занесенной над затылком. Напоминает она страшный булавинский разгром.
Забогатевшая старшина стала тогда прибирать Дон к рукам[7]. Помнили деды страшные времена атамана Максимова. Тот Максимов «со товарищи» старожилых казаков, которые по двадцать и более лет на Дону жили, неволей на Русь высылал и в воду ради своих взяток сажал[8] и по деревьям за ноги вешал. Женский пол и девичий не миловал. Многие городки его подручные выжгли, а пожитки «на себя отбирали». Всё им земли и угодий не хватало[9]. В начале века сцепились со слободскими[10], с Изюмским полком, за солеварницы по речке Бахмуту и простых казаков подзуживали. Думали, как раньше, выехать на казачьем горбу… А их и подзуживать не надо. Полыхнуло по Дону – и нашим и вашим досталось. И Максимова убили булавинцы с общего ведома казачьего, со всех речек Войска совета. А что потом началось – про то деды и вспоминать не хотели…
Потеряло Войско многие земли по верховьям рек и по Волге. Нагнал царь на Дон солдатни. Дворяне русские самовольством своим казаков безвинно смертным боем били и всячески ругали. А солдаты в луке по-над Доном многих казачьих свиней побили. Из траншемента, поставленного над городом, приходили они в Черкасск, пили, казаков били и ругали булавинцами и бездушниками, а когда обратно шли, огороды ломали и шпагами овощ рубили.
А теперь и вовсе крепость поставили. Вроде бы от турок и татар, но еще и для удержания бурного казачества в повиновении. Разгородили Черкасск и Азовское море, перекрыли дорогу за зипунами[11]. Смотрят с бастионов пушки: «Нет, ребята, гулять в море самодурью мы вам не дадим. Служить будете…»
Тяжелые времена. Если б не рыба донская, ложись да помирай. Однако многие надеялись, что гордый и властный Степан Ефремов это дело поправит…
Вверху над Доном пыль заклубилась. Бездорожно, с детским бесстрашием неведения скачут казачата – речка так речка, буерак так буерак. Разгоряченные кони рвутся под невесомыми всадниками. Впереди на сером жеребчике красивенький, русенький и голубоглазенький – Ивана Платова единственный сын. Коня отец с прусской кампании привел, поймал в поле осиротелого и перепуганного. Младший Платов всем говорил, что конь арабский, но подозревали казаки, что – мадьярский. Откуда в Пруссии арабские кони?
И конь назад косится, и всадник оглядывается, не дает себя обогнать. Гордый чертенок, самолюбивый. Да и другие – подрастающая черкасня – друг перед другом не конем, так собственной лихостью выхваляются. Казака сразу видать.
