Тем временем, мой друг подскочил к Семирядинову с мольбами взять его с собой, чтобы отвезти Колю. Они размахивали руками, что-то обсуждая на повышенных тонах, хотя обоим сразу стало понятно, что доцент мгновенно согласился. Я же находился в неком оцепенении, пока Сашка не вцепился в рукав: – Поехали с ним. Давай!

Очнувшись, я не сразу понял друга.

– Куда? Зачем Саш?

– Поехали, дурень! Разве ты не видишь, что происходит? Мы должны знать почему!

Сашка вцепился в Исакова и, с силой, буквально потащил нас за собой на улицу. Медсестра пожелала удачи и захлопнула за спиной дверь.

У подъезда института мы с трудом прорвались сквозь толпу возбуждённых студентов. Семирядинов протискивался бочком к автостоянке, пока Саша свистом и окриками разгонял пристающих с вопросами.

Загрузив теряющего сознание Исакова на заднее сиденье Жигулей доцента, мы наспех попрощались с товарищами, что помогали нести тело и втиснулись в машину.

Я сел рядом с Колей и придерживал его голову на коленях. Исаков дышал часто и неровно, упершись взглядом в потолок машины. Мне показалось, он впал в забытье, что было совсем неплохо. Весь в крови. И я с ним такой же. Мы перепачкали доценту сиденье, но я надеялся, что химчистка справится с этой оказией. Даже аккуратно вытер рядом с ногой собственным платком красное пятно.

Саша стал штурманом рядом с доцентом. Оба под воздействием адреналина, они энергично обсуждали маршрут до больницы. А я молчал. Обнял Исакова и смотрел в окно. Сашка время от времени, что-то спрашивал и меня, но скоро махнул рукой и перестал.

Мелькающие объекты за стеклом сработали усыпляюще. Очевидно, защищаясь от эмоционального фона, разум счёл наилучшим отрешиться от реальности.

Мне привиделись чайки на безлюдном берегу океана. Раздирающие клювами нечто, напоминающее человеческое тело, завёрнутое в лохмотья. Подул ветер, нагоняя барханы на брошенном пляже. Холодный ветер. По мокрому песку пробежала маленькая девочка, держа в руке алый воздушный шарик. Шарик будто пел. Пел о том, что скоро все почувствуют силу пришествия нового духа. Мелодию нарушил грубый звук клаксона, и шарик обиженно замолчал. Вместо него зашептала девочка: «Некуда бежать. Круг замкнулся». Она повернулась ко мне, и ее детский рот обезобразил жуткий оскал. На сцене появилась буфетчица, то ли Зина, то ли Нина. Она бежала задом наперёд и кричала: «Всё возвращается. Мы помним! Всё вернется…»

Жигули доцента скакнули в яме, и я с криком очнулся.

– Ну, ты даешь! – Саша и не скрывал своего раздражения. – Как так получается то у тебя спать в такие моменты?

– Да пошёл ты, – я потёр виски пальцами, забыв, что они все в крови Коли. Заглянул в салонное зеркальце и сплюнул от досады под ноги.

Мы проезжали по двухполосной дороге, разделяющей незнакомые дворы. За окном автомобиля пронеслась пара, шествующая по тротуару. Мужчина с портфелем в руке и молодая девушка, прижимающая к груди букет цветов. Совершенно обыденная картина. Я отметил их про себя и вдруг испытал озарение. По телу пошла дрожь. Сквозь мешанину внутреннего диалога неожиданно выкристаллизовалась чёткая мысль.

Я прижался к Исакову. Сперва шёпотом я позвал его: – Исаков. Коля… слышишь меня? – он чуть повёл глазами в мою сторону, но затем веки под тяжестью опустились.

– Исаков очнись! Ну же! – я поднял его голову за подбородок и повысил голос.

Сашка повернулся к нам и уставился на Исакова. Тот с выдохом надул губами розовый пузырь: – Да.

– Коль, потерпи, немного осталось, только скажи – ты же порезал свою пятку раньше? Было такое? Может и с рукой, и с лицом тоже? Когда это было Коля? Когда?

– Давно была пятка. В детстве. Я с гаража прыгнул. Стекло. Босые ноги и… привет. Глубоко резануло. Месяц, как тушкан, на одной ноге прыгал, – его рот растянулся в ужасной улыбке, открыв взгляду зубы, покрытые красной плёнкой слюны. – Зажило. И… Что происходит Филин? Руку резал года три назад. Какого чёрта сегодня случилось? Ты послушай меня, я крепкий вообще-то человек. Но тут… сижу, боль прямо пронзила. Вот ведь, нажил вам… Где мы, а? Мне плохо очень. Выворачивает всё внутри, холодно, брат. Лицо болит, по спине, чувствую, течет. Филин помоги, – он попытался обнять меня, но потерял сознание.

Я посмотрел на Сашку. Казалось, что-то стало проясняться.

– Павел Николаевич, прибавьте. Очень надо, – Саша уже не кричал. Он задумчиво смотрел вперёд, изредка поторапливая Семирядинова. Похоже на то, что время сейчас для нас без преувеличения является вопросом жизни и смерти.

– Здесь, – доцент вырулил на бордюрный камень тротуара перед серым зданием. Кругом была уйма народу. Сотни людей. По периметру больницы шла настоящая осада. Жители города кричали и набрасывались на каждую прибывающую и пытающуюся выехать машину с красным крестом. На крыше больницы издевательски мерцала неоновая реклама противозачаточных таблеток. Я зажмурился и вновь открыл глаза. Всё осталось, как и было. Всё же верно заметила сестра: это не кино, будь оно неладно.

После минутного замешательства, мы схватились за Колю и выволокли его из Жигулей. Доцент был с нами, но…

– Филиппов, тащи его скорей! – доцент хлопнул меня по плечу. Мы с другом подхватили Исакова на руки и понеслись к дверям больницы. Пробежав метров тридцать, я остановился и оглянулся назад. Ни Жигулей, ни доцента Семирядинова Павла Николаевича не было на горизонте.

– Проститутка учёная! – Сашка плюнул в сторону испарившейся машины.

– Давай вперед, может, удастся прорваться.

Пыхтя из последних сил, мы тащили тело товарища, без лишних обсуждений понимая, что нужно делать. Исаков в эту минуту был наш реальный шанс попасть в жерло информационного потока. Прямо к первоисточнику. Где, вероятно, подтвердятся наихудшие наши домыслы, либо заблестит надежда. Глядишь, Семирядинов прав: «Всё будет хорошо».

На пути к дверям больницы царил невиданный мной доселе хаос и столпотворение. Здоровые люди держали раненных и кровоточащих. Тут же их теснили другие вновь прибывающие. И всё это с криком, матом, истеричными возгласами. Единицы, не приближаясь к толпе, садились и ложились на грязный асфальт. Я чуть не задел ногой плачущего мальчика лет десяти. Он тёр дрожащей пятернёй глаза, другой рукой прижимая к худому тельцу игрушку робота. И рыдал навзрыд, один. Может быть, потерянный, может быть, оставленный родителями. Эта иллюстрация потрясла меня до глубины души, и лишь на силу я не бросил Исакова тотчас жё. Плачущий беззащитный ребенок или собственная шкура? И решать не пришлось, мой друг тащил меня дальше.

Сблизившись с первым кольцом плотного окружения больницы, Сашка завопил: – Санитара несём, дорогу!

Я поддержал его истошным вторящим воплем.

С фантастической ловкостью и невероятным везением нам удалось прорваться ко входу в здание. В спину сыпались тычки и гневные выкрики из толпы. Кто-то запустил в мою голову пластиковой бутылкой. Иные, наверняка, не прочь были бы приложиться и значительнее. Рвали за воротник. Сашке выдрали клок волос из головы. Но мы всё равно это сделали. Исаков был у порога.

Продираясь сквозь людей, я видел обезображенные ранами лица и тела несчастных сограждан. Спрятанный за гримасами гнева страх. Неподдельные страдания и боль. Это землятресение, ураган, война – стучало в моей голове. Иного просто нельзя и представить себе.

Саша ударил по двери ногой. Я закричал: – У нас врач! Помогите! Немедленно!

Времени мало. Очевидно, что обратного хода с Исаковым на руках для нас нет. Одно из двух: либо толпа нас раздавит и жестоко затопчет, либо чудодейственный источник нашей силы иссякнет, и тогда Коле конец. Я и сейчас-то не был до конца уверен, что он сможет протянуть ещё хоть несколько минут.

Сашка молотил ногой по двери, я орал как резанный, и нам снова повезло. Двери неожиданно приоткрылись, и сильные руки, ухватившие тело Исакова, втянули нас за собой в щель с полметра шириной. Также стремительно как открыли, дверь захлопнули перед ринувшими к ней людьми.