Уиль больше не учил таблицу умножения, но я продолжала давать ему задания, наказывала и хлестала по щекам. Бывали дни, когда мы жили дружно, как воробьи на электрических проводах, а иной раз кусались и дрались, подобно двум попавшимся в ловушку крысам. Случалось так, что я забывала, из-за чего решила вздуть Уиля, но продолжала бить его ногами и колотить головой об стену и не останавливалась, пока не начинало гореть лицо, а спина не покрывалась потом. Проходили наши «разборки» совершенно бесшумно, так что старуха удивлялась:

— Как это вам удается вести себя так тихо, словно никого нет дома? Грустно, когда ребятишки слишком уж благоразумны.

Уиль, мечтавший стать храбрецом, часто бормотал замогильным голосом: «Когда вырасту, убью тебя, сестрица!» — хотя был младше и слабее меня. Я не обращала на него внимания и продолжала писать дневник. Матушка-наставница навещала меня раз в две недели. Уходя, она всегда говорила, что очень меня любит и всегда обо мне думает.

«Утром я встала, почистила зубы и пошла в школу. Первым уроком был корейский, вторым — арифметика. Третьим — биология. Четвертым…»

Осень была в разгаре. Сильный прохладный ветер высушивал стебли срезанных подсолнухов. Иногда по ночам я вдруг понимала, что мы вот уже какое-то время молчим, ничего не делая. Уиль сидел, выдвинув вперед плечи и держа руки в карманах, смотрел на меня в упор и строил рожи. Его безбровое лицо пугало меня.

Мы почти не разговаривали. Все в этой комнате, на что ни взгляни, казалось нам странным и чужим. Меня удивляло, что стол — трехногий, беспокоило, что на рубашке пять пуговиц.

Под линолеумом валялись трупики насекомых. Я просто глазам своим не верила — белый порошок должен был уничтожить всех тварей.

Я нажала на кнопку звонка. Открыла мне девочка.

— Мама, тут какая-то девчонка!

На ее зов вышла матушка-наставнина. Без краски на лице она выглядела совсем по-другому. Узнав меня, матушка вылупила от изумления глаза.

— Это ты? Что ты тут делаешь?

— Я принесла вам дневник.

На прошлой неделе матушка-наставница не пришла меня проведать. Из дальней комнаты доносились голоса.

— Можешь оставить. Я обязательно прочту, но позже. Сейчас у меня гости.

Я замерла в дверях. После минутной паузы она мило улыбнулась и провела меня в маленькую комнату по соседству. Девочка принесла тарелку печенья и стала меня разглядывать. У нее были маленькие глазки под гладкими веками, но не было родинки на носу. В углу стояло пианино, на нем фотографии в рамках.

Какой-то мужчина, матушка-наставница, мальчик и девочка. Дети не были похожи на мать.

— Зачем ты дала ей наш адрес? Будет просто ужасно, если она станет заявляться сюда по поводу и без повода, — донеслось из-за приоткрытой двери.

Больше я ничего не услышала — там перешли на шепот. Я вышла из комнаты с дневником в руках. Голоса стихли, и матушка-наставница вернулась.

— Уже уходишь? Береги себя. Увидимся в школе, хорошо?

Выйдя за дверь, я услышала, как девочка спросила:

— Кто она, мама?

— Несчастная малышка, у которой нет ни матери, ни отца. Я ее матушка-наставница.

В лифте было чисто. Никаких следов лужи, которую напрудил Уиль.

— Здесь воняет, как же здесь воняет, — произнесла я громким голосом, хотя в лифте ничем не пахло, а потом скорчила рожу, как Уиль, и сплюнула на пол.

С господином Чхонем произошел несчастный случай. На него наехало такси, он упал и поранил голову. Господин Йи поехал его проведать. Вернувшись, он рассказал, что господин Чхонь хотел уйти из больницы, даже не сняв повязку с головы, утверждал, что прекрасно себя чувствует, и переубедить его было очень трудно.

— Не понимаю, что с ним такое. Порядок есть порядок. После аварии нужно ехать в больницу. Даже если видимых повреждений нет, следует оставаться в постели не меньше двух недель, делать рентген и анализы, чтобы все проверить. С одним моим знакомым случилось нечто подобное; он не был ранен и вернулся домой пешком, а три дня спустя скоропостижно скончался за обедом. Никогда не знаешь, что с тобой может случиться. Лучше притвориться, будто у тебя что-то болит, и извлечь из ситуации максимум пользы, а не договариваться с виновником наезда полюбовно. Если пойдешь на мировую, а потом умрешь, он ни за что не будет отвечать. Я объяснил все это господину Чхоню, но тот не желал ничего слушать. Рвался уйти из больницы, говорил, что ни в чем не нуждается. Он очень глупый человек. Не понимаю, как этот тупица вообще выживает.

— Возможно, виновник наезда небогат. Господин Чхонь — славный человек, и очень великодушный, — рассеянно ответила домовладелица.

Дама из «заводской» семьи сварила бульон и заявила, что сходит в больницу, потому что ведь нельзя же сидеть вот так, сложа руки: как-никак соседи, господин Чхонь совсем одинок и семьи у него нет. Вернулась она совершенно потрясенная: господин Чхонь исчез.

После обеда к нам явились два человека. Они вскрыли дверь квартиры господина Чхоня и вошли, даже не сняв обуви. Они сказали, что на самом деле нашего соседа звали вовсе не Чхонь Мунсу, а Чхон Соньтол-ли, что раньше он жил в деревне, поссорился с соседом из-за заградительных щитов на рисовом поле, убил его и с тех пор находится в бегах. Старая дама и «заводской» господин заявили, что господин Чхонь был, конечно, своеобразным человеком, но на убийство он вряд ли способен. Господин Йи с ними не согласился:

— Чхонь всегда казался мне слегка подозрительным. Теперь я понимаю, почему он не мог показываться на людях при свете дня. Вы же видели, как он убил ту собаку! Одним ударом, как полный психопат. Впрочем, его можно только пожалеть: до истечения срока давности оставалось всего полгода. Такая уж у него судьба. Но мне себя не в чем упрекнуть. Уверен, Чхонь отправился к Сокчо, чтобы выйти в море на какой-нибудь рыбацкой шхуне: он как-то говорил, что хотел бы все бросить и уплыть с ловцами кальмаров. Но полиции я ничего не сказал.

Обшарив квартиру господина Чхоня, мужчины убрались, повторив, чтобы мы позвонили в полицию, если он появится. Мы тоже вошли, не разуваясь. Никто из нас раньше тут не бывал.

— Уходи, ты еще маленькая, а нос суешь повсюду!

«Заводская» дама отпихнула меня локтем, наградив недобрым взглядом, но я сделала вид, что не слышу, и прошмыгнула внутрь. С того летнего дня, когда я открыла дверь их кухни, они со мной не разговаривали, даже не смотрели в мою сторону.

Увидев больничную пижаму, промокшую от крови повязку и сбитые одеяла, господин Йи покачал головой: «Он спешил, чертовски спешил!» Мы вели себя, как полицейские, которые ищут улики: рассматривали висящую на стене одежду, газовую плитку, грязную кастрюлю с приставшими ко дну остатками лапши, бескорковый хлеб в пакете. Господин Йи нашел пластиковую бутылку с желтоватой жидкостью, откупорил ее, понюхал и скорчил брезгливую гримасу:

— Он туда писал! Этот тип — чокнутый. Говорил, что уходит по делам, а сам сидел в комнате, как летучая мышь в пещере.

В комнате было чудовищно грязно, пахло затхлостью, рыданиями, заставлявшими господина Чхоня скрести по ночам стену ногтями, и задавленными стонами, навеянными дурным сном.

— Боже мой! Похоже на могилу! — с отвращением бросила «заводская» дама.

— Бабушка, мы принесем богам в дар вареную свиную голову. Или совершим кут…[14]Мне кажется, дух земли гневается. За всем этим точно стоит дух, иначе и быть не может!

— Я теперь буду верить в Иисуса. Он излечит Ёнсук и пошлет меня в рай, — отрезала старая дама.

— Могу я зайти к тебе домой? Хочу взглянуть на твою комнату, — объявила матушка-наставница. Она против обыкновения заявилась к концу уроков и увязалась за мной.

Мы вышли из школы, миновали продуктовый магазинчик и пересекли железнодорожные пути.

— Далеко еще?

— Нет, мы почти пришли.