и жён, что их всечасно стерегут,
есть только эти линии прямые,
начертанные спятившим Петром,
и есть ночные скачущие мысли,
и есть Havana Club, кубинский ром.
Он на Наличной, в ближнем гастрономе,
копейки стоит: с Кубой мы дружны.
Но что из рюмки можно выпить, кроме
опять-тоски и всей, за всех – вины?..
На кладбище Смоленском по аллейкам
пройдясь, от соловьёв осоловев,
до слёз соскучьтесь по кривоколенной,
из принципа оставленной Москве.
Приходит утро. Шелестенье мётел
под окнами. Конспект в руке зажат.
Представьте это. Нет, вы не поймёте!
Добавьте грусть на кончике ножа,
как будто вас в гондоле укачало
в Венеции, спланированной тут…
Нет, я не объясню. Начну сначала.
Я так начну, что сразу все поймут:
На острове всё время дует ветер…
26 февраля 2010
Застрявший в дверях
А он застрял в дверях и порет ахинею:
какую жизнь, мол, жить – свою иль не свою?
Его пора спасать! Смотрите: он синеет.
Гоните прочь друзей, священника, судью,
не дёргайте его: не вытащить, куда там…
Застрявшему в дверях не нужен эскулап.
Пусть лучше комендант приходит. С интендантом.
Они ему дадут паёк и белый флаг
и выпишут билет – конечно, тоже белый –
мандат собою быть, себя не потеряв.
Он улыбнётся мне – точь-в-точь, как я хотела…
Ведь я его люблю – застрявшего в дверях.
28 февраля 2010
Час Быка
Громко ходики гремят.
Спят кузнечики за печкой.
Между часом и двумя
Бык ступает на дощечку.
Он отважный каскадёр.
Он идёт, слегка качаясь,
через поле, речку, двор,
через голову начальства.
Он не конь и не в пальто,
и не волк в овечьей шкуре.
Потихоньку от Барто
он «бычок» жуёт и курит.
Пусть доска гнила, узка,
он, как парус, счастья ищет.
Это время – час Быка –
красота и темнотища.
У него в носу кольцо
и серёжка в левом ухе.
И летят за ним трусцой
золотые цокотухи.
13 марта 2010
Воздушный шарик
За окном сугробы ещё дышали.
Это было лучшим из наших мартов...
Я лечу по небу – воздушный шарик,
и по мне стреляют из автоматов.
К чёрту вашу жалость и вашу зависть.
Я воздушный шарик, летун-отшельник.
Я воздушный шарик. Я отвязалась.
И теперь летаю с петлёй на шее.
Плачет день: потерян, не знает, где мы,
пахнет дымом, яблоком и корицей…
А любовь, наверно, не та проблема,
о которой можно договориться.
Хорошо ли жизнь доверять Прокрусту,
чтоб её кроил он по лучшим меркам?
Я воздушный шарик. В груди так пусто,
как сегодня пусто без нас скамейкам,
нашим паркам, скверикам и лужайкам…
Я лечу над Сретенкой и Покровкой.
Я такая зайка, я отвязайка.
И лечу с оборванною верёвкой.
6 апреля 2010
Поэт и царь
Я не люблю царей горы. Их крепеньких затылков,
коротких шей, широких плеч… Посмотришь – ясно: царь.
А там внизу – поэт горы. Конечно же, с бутылкой,
в которой плещется чуть-чуть дешёвого винца.
Он будет петь такую гиль перед толпою стихшей –
про боль, любовь, ступени вверх и яблони в дыму…
А на горе сидит мужик, уже всего достигший.
Я не люблю царей горы. Не знаю почему.
5 мая 2010
Человек с разговором
Мне звонит человек с разговором коротким.
В его голосе граммов четыреста водки.
Говорит, что со мной он когда-то был счастлив.
Лет с тех пор миновало едва ли не двадцать!
Это так далеко – словно школа и ясли.
В чём теперь признаваться?
Мне звонит человек из забытого года,
где другие проблемы, одежда, погода,
где другая реклама, и «Время», и «Вести»…
«Ты в порядке? – спрошу я его осторожно, –
Ты сейчас не один? Ты в надёжном ли месте?»
Говорит, в ненадёжном.
Мне звонит человек с разговором, который
неуместен сейчас, как концерт для валторны
в чёрных стенах сгоревшего сельского клуба.
Мне звонит человек. У него ностальгия.
Пошутить? Пожалеть? Оборвать его грубо?
Мы не те. Мы другие.
Мне звонит человек – он парит под парами.
Всё, что он говорит, – совершенно не с нами.
У него в дачный вечер распахнуты створки.
Он сейчас атеист, а тогда был агностик.
Он мне машет рукой из разбитой «пятёрки»
где-то там, в девяностых.
Он один, он на даче и выпил, и звёзды
в небе кружат над ним, как большие стрекозы.
Говорит, что давно на меня не в обиде.
Он мне машет, и жалко уставшую руку.
Я ему улыбаюсь, но он не увидит:
я повесила трубку.
13 мая 2010
Такая
Такая глупая и большая,
несоразмерная, не по ГОСТу,
ну вдруг я просто тебе мешаю,
мешаю просто?
Тогда бы надо не делать шанег,
а сдохнуть дикой собакой динго.
Ну вдруг я просто тебе мешаю,
как гвоздь в ботинке?
Пишу стихи про воздушный шарик,
тебе не нужно, а ты не скажешь?
И значит – просто тебе мешаю,
как ложкой кашу?
А вдруг я просто тебе мешаю?
Ну, если так, то, пожалуй, мне бы
хотелось стать ледником Тянь-Шаня
и вмёрзнуть в небо.
18 июня 2010
Олово и кофе
Она звонила ему из ванной –
такой задумал её Создатель…
А он солдатик был оловянный –
из мирной жизни, но вот – солдатик.
Она звонила ему из ванной
в дурацком розовом полотенце.
А он солдатик был оловянный,
и он впустил её голос в сердце.
Она звонила ему из ванной,
и низкий голос звучал фаготом.
Она звала его не в нирвану,
она звала его выйти в город.
Беседа их получалась рваной.
Ах, в город вышли они бы уж бы!
Но он солдатик был оловянный
и знал всё время, что он на службе.
Она звала его не в нирвану –
она звала его выпить кофе,
но он солдатик был оловянный,
и он остался сидеть в окопе.
…Потом стояла она, курила
свои вишнёвые сигариллы…
А в это время, сорвав погоны,
он сам звонил ей по телефону.
Но телефоны в ответ молчали.
Он понимал, что смертельно ранен,
и гнал машину из дальней дали,
почти дороги не разбирая –
он гнал машину к её подъезду –
сквозь все кордоны его пустили.
Она стояла, смотрела в бездну –
в окно пустынной своей квартиры.
Он вспомнил сказки, он верил в фею,
почти молился: «Жива бы только!»
