– Он обнаружил тело. Впять тридцать семь сообщил в службу спасения.
Никки оглядела свидетеля. Около двадцати, стройная фигура, облегающие джинсы и вызывающий шарф.
– Не говорите, сама угадаю. АТС? – Сотрудники участка, обслуживавшего Верхний Вест-Сайд разработали собственную систему обозначений для здешних типов. Код АТС относился к актерам, танцовщикам и супермоделям.
– Почти попала. – Каньеро сверился с блокнотом. – Мистер Т.Майкл Дав из Джульярдской[2] школы, наткнулся на собаку, грызущую труп. Рассказывает, что его свора бросилась вся разом и отогнала бродячего пса.
– Эй, – спохватилась Никки, – а почему «почти»? Он же актер?
– Да, но в этом случае АТС может бы означать «Актер, танцовщик, собачник».
Никки прикрыла руку полой пиджака – от зевак, показала коллеге средний палец.
– Ты его допросил?
Каньеро махнул блокнотом и кивнул.
– Тогда здесь, пожалуй, все, – заключила Хит. И снова вспомнила своего койота. – Но я хочу уточнить у него про ту собаку.
Она очень быстро пожалела о своем решении. С расстояния десяти шагов собачник закричал:
– О боже, это же вы! Никки Хит!
Зеваки подались к ним, возможно просто из любопытства и не подозревая, кто она такая, но Никки не стала рисковать. Она инстинктивно опустила взгляд в землю и развернулась боком, приняв позу, которую не раз видела в желтых газетенках – позу знаменитости, застигнутой папарацци по дороге из ресторана.
Приблизившись, Ники попыталась заставить собеседника понизить голос и заговорила с ним совсем тихо:
– Да, привет, я детектив Хит.
АТС не только не перешел на тот же тон, но заорал еще громче:
– Ох! Боже мой! – И добил ее окончательно, спросив: – Можно с вами сфотографироваться, мисс Хит? – Он протянул мобильник спутникам Никки.
– Пойдем-ка посмотрим, что там у экспертов, – предложил Таррелл.
– А это… это ведь Тараканы? – вскричал свидетель. – Совсем как в статье!
Детективы переглянулись и, даже не пытаясь скрыть недовольства, зашагали прочь.
– Ну, – вздохнул Т.Майкл Дав, – сойдет и так.
Он отвел телефон на вытянутую руку, склонил голову поближе к Никки и сам щелкнул кнопкой камеры.
У Никки, как у большинства представителей вооруженного камерами поколения, имелась встроенная улыбка, срабатывающая на глазок объектива. На этот раз ничего не вышло. Сердце ушло в пятки, и можно было не сомневаться, что снимок будет похож на фотографию из тюремного досье.
Взглянув на фото, ее поклонник заметил:
– А что так скромно? Леди, вы попали на обложку популярного журнала! В прошлом номере – Роберт Дауни-младший, в этом – Никки Хит. Вы знаменитость.
– Может, отложим этот разговор, мистер Дав? Меня больше интересуют ваши сведения относительно убийства.
– Просто не верится, – восхитился свидетель. – Я даю показания лучшему детективу Нью-Йорка.
Никки задумалась, оправдают ли ее присяжные, если она его прикончит. И бросит труп прямо здесь. Но сказала она другое:
– Это не совсем так. А теперь я хотела бы спросить…
– Не лучший детектив? А в статье…
Да, в статье.
В проклятой статье.
Будь проклят сочинивший ее Джеймсон Рук.
Она сразу заподозрила неладное. В июне журнал командировал Рука собирать материалы для статьи о полиции Нью-Йорка, желательно об участке с высокой раскрываемостью. Департамент оказал ему содействие: там были не против статей об успехах полиции, особенно если копы при этом выглядели более человечными. Детектив Хит не пришла в восторг, когда ее команда оказалась выставлена напоказ, будто рыбки в аквариуме, но подчинилась приказу капитана Монтроза.
Предполагалось, что Рук будет сопровождать каждого из сотрудников участка по очереди. К концу первого дня он сменил подход, заявив, что предпочтет показать всю группу глазами лидера. Глаза Никки ясно видели, что у него на уме: неуклюжий предлог, чтобы повсюду таскаться за ней. И само собой, тут же начались приглашения на кофе, на ужин, на завтрак, на «Steely Dan»[3] в театр «Бикон» с пропуском за кулисы и на официальный коктейль с Тимом Бёртоном в честь выставки его рисунков в Музее современного искусства. Рук с легкость бросался громкими именами, но у него и правда были хорошие связи.
Он воспользовался знакомством с мэром, чтобы основательно продлить недельную командировку. И со временем Ники, сама того не желая, начала испытывать, скажем, интерес к этому парню. Не потому, что он звал по имени всех и каждого, от Мика[4] и Боно[5] до Саркози. Ине потому, что он был остроумен и привлекателен. Большой болван останется болваном, и не более того, – хотя размер все же имеет значение. Тут действовало все вместе.
То ли дело было в очаровании Джеймсона Рука, то ли в страстности Никки, но в конце концов они оказались в одной постели. И еще раз. И снова… Секс с Руком всегда был жарким, и порой она сожалела о нем. Но это происходило после, а пока они были вместе, фейерверк затмевал все доводы рассудка. Как заметил однажды Рук, когда они, вымокнув под жутким ливнем, занимались любовью на кухне: «Жар невозможно скрыть». «Писатель», – подумала она тогда, однако это была правда.
Но после выхода этой дурацкой статьи все изменилось. Черновика Рук ей не показал, но, когда в участок явился фотограф, Ники насторожилась, заметив, что снимают только ее. Она требовала сфотографировать всю команду, особенно свой надежный оплот – Таррелла и Каньеро, но добилась только пары групповых снимков, на которых сослуживцы стояли у нее за спиной.
А хуже всего были позы. Когда капитан Монтроз велел ей оказывать содействие, Никки позволила несколько раз щелкнуть себя за работой, однако фотограф – профессионал, упертый как бульдозер, – заставил ее позировать.
– Снимок для обложки должен быть только постановочным, – твердил он.
И она слушалась.
Пока фотограф не попросил ее принять грозный вид, глядя сквозь тюремную решетку, и не добавил:
– Ну, где огонь в глазах? Не вижу мстительницы за мать, о которой читал!
В тот же вечер Никки потребовала у Рука статью. Закончив читать, попросила вычеркнуть свое имя. Дело было даже не в том, что он изобразил Никки звездой участка. Ине в том, что свел к минимуму работу остальных, превратив их в примечания к тексту. Ине в том, что публикация грозила ей шумной славой, – «Золушка» была у Никки любимой сказкой, хотя она всегда предпочитала читать сказки, а не жить в них. Нет, прежде всего статья была слишком личной. Особенно часть про убийство ее матери.
По мнению Никки, Рука просто ослепило собственное творение. На все ее доводы у него находились ответы. Он уверял, что герои публикаций всегда возмущаются до появления статьи в журнале. Никки заметила, что неплохо бы к ним прислушаться. На что получила ответ: вычеркнуть ее из статьи невозможно, потому что статья исключительно о ней. «Но даже если бы я и хотел, слишком поздно, номер уже в печати».
В тот вечер они виделись в последний раз. Три месяца назад.
Никки полагала, что расстаться навсегда – прекрасное решение. Но Рук отказался уйти с миром. Наверное, думал, что его чары еще способны вернуть ее. Иначе зачем названивать, каждый раз натыкаясь на «нет» и гробовое молчание? В конце концов до него, вероятно, дошло, потому что репортер исчез из вида. Правда, две недели назад, когда журнал попал на прилавки, Рук не преминул послать ей привет в виде экземпляра с автографом, бутылочки «Сильвер Патрон»[6] и корзинки лаймов.
Никки отправила «First Press» в помойное ведро, а выпивку преподнесла детективу Уллету на прощальной вечеринке по случаю его отставки и переезда катера в Форт-Леонард-Вуд, штат Миссури, где бывший детектив собирался посвятить себя рыбалке. Гости радостно набросились на текилу, но Никки стойко держалась пива.
