Когда в начале XX века, наконец-то, власти Москвы стали приводить Драчёвку (или Грачёвку, как её ещё называли для благозвучия) в божеский вид, удаляя из неё притоны, домовладелец Рыженков обратился в городскую думу с просьбой. «В настоящее время, — писал он в письме от 2 ноября 1906 года, — энергичными действиями г-на московского градоначальника наша местность очищена от притонов разврата, а потому просим о переименовании входящих в неё переулков… при сём имею честь упомянуть, что сама улица Драчёвка ранее именовалась Трубным переулком. Ввиду того, что в Москве стала сознаваться культурная потребность увековечивать имена русских писателей постройкой памятников или иными способами, то желательно было бы воспользоваться настоящим случаем и назвать означенную улицу и переулки именами известных писателей, как то: Крылова, Достоевского, Лермонтова, Соловьёва, Ломоносова». Сначала дума нашла такое переименование преждевременным, но вскоре одумалась и вернула Драчёвке её прежнее название, которое она носила в начале XIX столетия. Были возвращены старые названия или даны новые и другим переулкам: Пильникову — Печатников, Сумникову — Пушкарёв, Мясному — Последний, Стрелецкому — Головин, Колосову — Сухаревский. Мотивируя принятое решение о переименовании улицы и переулков, городской голова, он же председатель думы Н. Гучков, писал: «В самой Москве даже упоминание некоторых из них считалось неприличным. Благодаря этой известности, а также и тому беспокойству, которое причиняет соседство публичных домов, значительная часть московского населения избегала селиться вообще в этом районе. Хотя в настоящее время эта местность очищена от притонов, но дурная память долго будет держаться и обитатели города по-прежнему будут сторониться этих мест. Изменение названий Драчёвки и переулков несомненно поможет изгладить из памяти жителей прошлое этих мест и, вместе с тем, облегчит домовладельцам сдачу их помещений…»
Да, в начале XIX века, когда этот квартал не был ещё кварталом «красных фонарей», по обеим сторонам переулков, сбегающих от Сретенки к Цветному бульвару, были рассыпаны маленькие разноцветные домики, построенные, как отмечал их современник, «назло всем правилам архитектуры и, может быть, потому ещё более красивые». Во дворах, кое-как огороженных, стояли деревья, а на привязанных к ним верёвках сохли после стирки простыни, наволочки, платки и подштанники.
Изгнание притонов разврата из Сретенской части в Москве, так же как и удаление в 1884 году проституток из домов на Невском проспекте в Петербурге, конечно, не означало искоренения проституции в столицах.
После удаления с Драчёвки притоны в Москве получили новые адреса, расположенные подальше от центра. Были они разные: дорогие и дешёвые, шикарные и убогие. В повести А. И. Куприна «Яма» можно найти описание как того, так и другого. В дорогом мы видим ковёр и белую дорожку на лестнице; в передней чучело медведя, держащее в протянутых лапах деревянное блюдо для визитных карточек; в танцевальном зале паркет, на окнах малиновые шёлковые тяжёлые занавеси и тюль, вдоль стен белые с золотом стулья и зеркала в золочёных рамах; есть два кабинета с коврами, диванами и мягкими атласными пуфами; в спальнях голубые и розовые фонари, канаусовые одеяла и чистые подушки; обитательницы одеты в открытые бальные платья, опушённые мехом, или в дорогие маскарадные костюмы гусаров, пажей, рыбачек, гимназисток, и большинство из них — остзейские немки — крупные, белотелые, грудастые, красивые женщины… Здесь берут за визит 3 рубля, а за всю ночь — 10… Дешёвый «посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше». Здесь «грязно и скудно: пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих испражнений; женщины, одетые в цветное ситцевое тряпьё или в матросские костюмы, по большей части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюнённой красной коробочки от папирос». Как ни странно, но и этот «товар» находил спрос.
На проституток, искавших клиентов на улицах и не состоявших в притонах, в полиции заводились специальные журналы, в которые записывались их фамилии, имена, отчества и звание, номер санитарного альбома, или, по-нашему, истории болезни, адрес и кое-какие дополнительные сведения. В Москве с разрешения обер-полицмейстера существовали квартиры для свиданий мужчин и женщин. К местам расположения их предъявлялись определённые требования. Об этом свидетельствует заключение, сделанное полицией по письму анонима, сообщившего в августе 1896 года о притоне разврата в Богословском переулке на Бронной. В заключении указывалось на то, что «квартиры эти от ближайшей церкви находятся на расстоянии 80 сажен и имеют подъезды с улицы совершенно отдельные». Следовательно, этих признаков было достаточно для того, чтобы не предъявлять претензии к содержателям «домов свиданий». Не в обиде была и церковь: от публичного дома, как и от пивной, её отделяло необходимое количество сажен. Одни вводили в грех, другие грех отпускали.
И всё-таки бурная половая жизнь в городе не замыкалась в специально для неё отведённых местах, а всё время норовила проявиться там, где это не дозволялось, в частности, в гостиницах, меблированных комнатах, банях, купальнях и пр. Таким местом была, например, гостиница «Эрмитаж» на углу Трубной площади и Рождественского бульвара (там теперь театр «Школа современной пьесы»). Городские власти, как могли, вели борьбу с этим безобразием. Проверяющие днём и ночью посещали подобные гостиницы и меблированные комнаты и смотрели, нет ли в них парочек, поселившихся, как тогда говорили, «для непотребства», или «совокупления». Выражения «для того, чтобы заниматься любовью» тогда ещё не существовало. От обычных постояльцев эти парочки отличало то, что они не предъявляли паспортов хозяевам, их не записывали в «номерную книгу» и не писали мелом на досках при входе их фамилии, как это делалось во многих меблированных комнатах, а проще в «меблирашках». Уходили они из этих заведений тихо, незаметно, нередко поврозь, и провожать их, как ещё в конце XIX — в самом начале XX века было принято в гостиницах, прислуга не выстраивалась. Заведений подобного рода в Москве было много. Такими были меблированные комнаты Яковлева на Большой Спасской улице, меблированные комнаты «Одесса» в доме церкви Николая Ковылинского на Садовой, которые держала ревельская мещанка Анна Павловна Шпигель, а на Земляном Валу крестьянка Шкурина возглавляла подобное заведение под названием «Ока». Пускали к себе «влюблённых» хозяева меблированных комнат Фомина на Рождественском бульваре, Тихомиров на Старослободской улице, Андреев на Краснопрудной. Пузенков устроил меблированные комнаты в собственном доме на Садовой и назвал их «Молдавия», Гликерия Гавриловна Подконская — в доме Левыкина на углу Камер-Коллежского вала и Ильинской улицы и пр. Брали они с пары от рубля до полутора. Могли подать в номер водку, пиво и закуску: кислую капусту, солёные огурчики. За бутылку водки брали рубль, за бутылку пива завода Калинкина — 20 копеек На многих бутылках красовались такие этикетки: «Петра Смирнова № 14» или «Пшеничное столовое вино И. А. Шустова № 36». За предоставление места для любовного свидания в бане или в купальне хозяева их брали столько же. Места парочкам предоставлялись в Семейных банях Никифора Немова на 8-й Сокольнической улице, в Торговых банях купца Данилова в Банном переулке, в Номерных банях Ивана Грубова в Николо-Ямском переулке, на берегу реки Яузы. Здесь, как и в меблированных комнатах, женщины с мужчин обычно тоже много не запрашивали: 1–2 рубля. Бывали, конечно, и исключения. Когда в гостинице «Аркадия», находившейся в доме Копейкина-Серебрякова на Старой Сухаревской площади, среди бела дня проверяющие застукали гражданку Киричеву с капельмейстером Московской пожарной команды Никитиным, она заявила, что Никитин обещал дать ей 200 рублей на свадьбу. Получить их Киричевой было не суждено: помешали проверяющие.
