Поскольку справиться с непогодой не могли ни царь, ни полиция, вся надежда на усмирение сил природы была возложена на церковь. В 1898 году, в очередное ненастье, было принято решение о проведении церковных служб и чтении молитв о прекращении непогоды. Не сразу, конечно, но молитвы помогли, погода исправилась.
В 1913 году в Москве был поставлен вопрос об организации службы по предсказанию погоды. Правда, на службу эту у государства не было денег, однако кое-что всё же сделать удалось, правда, не столь много, сколь хотелось.
Однако природа природой, а люди, их производственная деятельность, что ни говори, приносили городу ущерб неменьший. В Москву-реку заводы и фабрики спускали нефть, а жители вообще сбрасывали в воду всё, что попадётся под руку. От этого река всё больше и больше отдалялась от берегов, которые покрывались всяким сором. Исчезала узкая полоска берега, называемая с бурлацких времён на Руси бечевником.
Одной из главных московских проблем была проблема канализации.
Ещё 19 марта 1881 года почётный гражданин Иннокентий Филиппович Трапезников представил в городскую думу записку о мерах очищения нечистот в городе Москве. Он писал тогда: «…Существующие меры очистки города от нечистот не только не достигают своей цели, но даже служат иногда к совершенной порче воздуха в Москве, так как все городские нечистоты, которыми обложена Москва, разлагаясь и сгнивая за чертой города, отравляют воздух заразительностью и при ветре разносятся по Москве и её окрестностям». Ещё до постройки канализации он предлагал обязать домовладельцев, жильцов, прислугу и дворников разделять отходы на сухие и жидкие. Сухие собирать в кучи, а жидкие сливать в чаны, остатками же еды кормить домашних животных. В 60-е годы прошлого XX века на лестничных площадках московских домов стояли баки, в которые жители бросали объедки. Доставались они не только подмосковным свиньям, но и московским крысам, так что все были довольны. Трапезников предлагал также поручить железной дороге за небольшую плату вывозить отходы подальше от города. «Вывозят же они народ на гулянья!» — писал он, поднимая при этом брови. Поручить железной дороге он предлагал и вывоз снега, грязи с улиц, а также ящиков и бочек, заменивших собой выгребные ямы. «Хорошо бы, — мечтал он, — договориться с домовладельцами об установке за условленное вознаграждение во дворах, под воротами или у заборов не менее двух-трёх писсуаров на каждой улице и в каждом переулке, что предупредило бы заражение почвы, которая всюду пропитана мочой, и предохранило бы здания, в том числе и городские, как Сухарева башня, от порчи и безобразного вида наружных стен». Мечта такая зародилась неслучайно, дело в том, что москвичи (но не москвички) так и норовили подмочить репутацию древних сооружений столицы.
Совсем недавно этот аромат и нас преследовал в подъездах, когда их не запирали, и в телефонных будках, пока они существовали.
А тогда народ был ещё проще. Для отправления «малой нужды» человек мог просто остановиться около стены, столба или жилого дома и помочиться. Кое-кто, наверное, понимал, что для искоренения такой самодеятельности нужно не только наказывать, но и строить бесплатные общественные уборные, однако никто ничего для этого не делал, если не считать того, что ещё в 1867 году московский генерал-губернатор предлагал расставить в городе общественные писсуары. Однако ни одного писсуара на улицах Москвы тогда так и не появилось. У ворот некоторых московских дворов, можно сказать «в порядке самообороны», чтобы прохожие не загадили им забор и ворота, домовладельцы выставляли ушата. Ушата быстро наполнялись и скверно пахли. Приказать домовладельцам допускать прохожих в собственные уборные городское начальство не решалось.
Вообще, портить отношения с домовладельцами городским властям, а тем более жильцам, было невыгодно. Как-то, в 1898 году, жители дома в Знаменском переулке попробовали пожаловаться властям на то, что ассенизаторы с разрешения домовладельца оставляют в их дворе вонючие бочки. Городская управа прислала санитарную комиссию. Опрашивали жильцов. Одни говорили, что воняет, другие скромно отвечали: «Не знаю» (как будто для этого нужны особые познания). Кончилось тем, что бочки как стояли во дворе, так и остались стоять, а вот жалобщикам хозяин поднял плату за квартиру. Теперь вонь со двора стала им обходиться дороже, только и всего. Хозяин дома проявлял такую терпимость в отношении ассенизаторов, естественно, небескорыстно, как и тот, другой домовладелец, у которого его работники ночевали на крыше, а двор вечером поливался помоями, чтобы не платить за их вывоз. Бывало, домовладелец бил своих постояльцев не только рублём, но и кулаком. За Семёновской Заставой как-то запил один домовладелец и вот, то ли с тоски, то ли от избытка чувств, тоже стал бить тех, кто попадался ему под руку (приказчика, служащего, жильца и пр.). В конце концов, дело до городового дошло. Тот его усовестить пытался, а хозяин всё своё талдычил: «В моём они доме. Хочу бить и буду бить». А ведь почтенный на вид был человек.
Не только вонючие дворы и подвалы, но и грязная одежда не всех смущала. Трубочисты в перепачканной сажей одежде, маляры с кистями и вёдрами белил и краски, полотёры со щётками и вёдрами мастики — все они важно шествовали по тротуарам и даже получали удовольствие от того, что прохожие, увидев их, разбегались в разные стороны, боясь испачкаться. Ну а производственные помещения мелких хозяйчиков что из себя представляли? Ужас. Взять хотя бы подвал в доме купца Алексеева, в котором находился картонный цех. В нём было темно, царили ужасающие грязь и вонь. Алексеев же утверждал, что его подвал самый лучший в городе. Суд оштрафовал его на 50 рублей и велел в течение месяца закрыть подвал. Алексеев до глубины души был возмущён этим решением. Но что там какой-то полуграмотный купец, когда помощник санитарного попечителя, живший на Сивцевом Вражке, вместо того чтобы служить примером соблюдения чистоты, показывал дурной пример. Во дворе его дома находились полные нечистот уборные и помойные ямы, а также гора навоза высотой в полтора метра. Весной содержимое её таяло на солнце и стекало на улицу.
Поездив по лучшим городам Европы и насмотревшись там на общественные туалеты, члены Московской городской думы устыдились положения с отхожими делами в Москве и решили возвести в ней сооружения, подобные европейским. В то время на полуторамиллионный город, каким была наша столица, приходилось всего 20 общественных туалетов и 59 писсуаров.
Писсуарами назывались сооружения, расположенные в общественных местах: на площадях и улицах. Были они круглой формы и разделены перегородками на пять частей. На полу лежала решётка, под которой находилась бетонная чаша с трубой, ведущей в канализационную сеть. Существовали подобные заведения и не соединённые с канализацией. Некоторые писсуары время от времени омывались водой, которая зимой, как и моча, замерзала. Из-за того, что туалетов в городе было очень мало, некоторые несознательные граждане использовали писсуары вместо них. Этих людей не смущало даже то, что двери писсуаров возвышались над полом на пол-аршина (35,5 сантиметра). Не имели писсуары и крыши, что делало их совершенно открытыми для взоров лиц, живущих на верхних этажах близлежащих домов. С одной стороны, это, конечно, оскорбляло эстетические чувства людей и вызывало жалобы владельцев домов и квартирантов в городскую управу и градоначальнику, но с другой — позволяло посетителям писсуаров помахать рукой знакомой барышне, живущей в доме напротив. Кстати, о барышнях: в те далёкие времена в уборных устраивались писсуары и для женщин. Поскольку природа не наделила представительниц прекрасного пола способностью писать на стену, писсуары эти представляли собой просто решётку в полу. Стены мужских писсуаров были окрашены в чёрный цвет. Сделано это было для того, чтобы хулиганы и любители сортирной лирики не оставляли на них «надписей неприличного свойства». От такой окраски писсуары приобретали далеко не радостный и весьма грязный вид и всякий мало-мальски опрятный посетитель опасался измазаться об их стены.
