Фейерверк не состоялся. Праздник тоже. О том, что произошло в то утро на Ходынском поле, можно прочитать в романе Алексея Максимовича Горького «Жизнь Клима Самгина», а цветочки на могилу жертв этого массового мероприятия можно возложить на Ваганьковском кладбище, где из 1379 человек, погибших в давке на Ходынском поле, покоится 1282. Если идти вглубь кладбища, придерживаясь левой стороны, то в конце, на склоне, вы увидите большой обелиск На нём дата смерти, общая для всех, похороненных в той могиле.
Молодой царь приказал выдать по тысяче рублей на каждую осиротевшую семью и принял на свой счёт все расходы, связанные с похоронами погибших. На кладбищенской поляне, куда свезли все неопознанные тела, были расставлены сосновые гробы, в которые положили трупы, возложив на их головы венчики. В могилы опускали по 16 гробов. Поскольку было жарко и трупы разлагались, жгли еловые ветки, чтобы хоть как-то можно было дышать.
А на Ходынском поле после случившегося в грязи и крови можно было найти множество мелких личных вещей. В перечне их упоминались, в частности, следующие: кожаный портсигар, два перочинных ножа с костяными ручками, серебряная табакерка, две серьги, ситцевый кисет, круглое зеркальце, напёрсток портсигар, жестяной билет на починку часов, резиновый мячик, фотографические карточки, жестяная табакерка, буравчик и гребёнка, две металлические расчёски, поминание, принадлежащее зарайскому мещанину Александру Фёдорову, не имеющему близких родственников, худой бумажный портсигар с папиросами, колодка с двумя медалями и Георгиевским крестом и пр.
И спустя время здесь ещё можно было встретить человека, надеющегося найти что-нибудь полезное для себя. В городе же какие-то оборванцы торговали коронационными кружками.
В правительственном сообщении о причинах произошедшей катастрофы писалось, что толпа людей, не дождавшись начала праздника и прибытия его руководителей, ринулась с неудержимой силой в узкие проходы между деревянными палатками, в которых помещались буфеты с подарками. При этом многие упали на землю и были задавлены нахлынувшим народом.
Может быть, во всём этом отразилась наша способность превращать праздники в катастрофы? Напрашивается вопрос: ну зачем водить сайкой с колбасой перед носом голодного? Зачем, зная психологию наших людей, создавать для них узкие проходы и перекрывать их, поднимая давление? Порядок, конечно, вещь хорошая и нужная, только он не существует сам по себе. И на него распространяются законы физики и особенности общественной психологии. А в результате игнорирования этого мы имеем то, что имеем.
У тех, кто остался жив после той жуткой давки, ещё долго стояли в ушах крики, стоны и хруст ломающихся человеческих костей. Не все грудные клетки выдерживали такое давление. С тех пор вошло в наш язык как синоним свалки, устроенной неуправляемой дикой толпой, страшное слово «ходынка», а Николай II получил прозвище «Кровавый».
Но катастрофа катастрофой, а бал в Благородном собрании 21 мая всё-таки состоялся и на нём присутствовал молодой царь с царицей. На следующий день газеты с восторгом описывали убранство помещения и сам бал. Особенно впечатляло обилие экзотических тропических растений. Начиная с вестибюля, всё было заставлено лавровыми деревьями, пальмами и цветами. Лакеи в ливреях, обшитых золотыми галунами, почётный караул лейб-гвардии Казачьего полка под командой сотника графа М. Н. Граббе, струнный оркестр Преображенского полка, декорированные тропическими растениями чайные буфеты с печеньем, конфетами, фруктами и прохладительными напитками. В Георгиевском зале — четыре буфета: два чайных и два с глыбами льда, в которых разливали крюшон. Танцевальный зал был ярко освещён электричеством и убран цветами, лаврами и пальмами, с хоров спускались вьющиеся растения, а портрет государя императора утопал в цветах. Между колонн бил настоящий фонтан. На бал съехалось свыше четырёх тысяч гостей. Дамы в роскошных туалетах, кавалеры, в основном военные. Предводитель дворянства П. Н. Трубецкой встречал венценосных супругов и их дочерей в вестибюле, удостоившись чести преподнести царице и принцессам цветы. В своём приветственном слове князь Трубецкой заверил государя в том, что дворянство будет служить ему «не щадя живота, как служило его предкам». В ответ на это царь заявил, что не сомневается в том, что дворянство всегда будет опорою престола и что он не забудет его нужд в своих заботах о преуспеянии нашего дорогого отечества. Бал открылся полонезом, или «польским», как в то время говорили, а потом пошли кадрили. В первом часу ночи царь покинул бал. В этот день, надо сказать, новая царица, Мария Фёдоровна, посетила Мариинскую больницу, где, как могла, утешала пострадавших в ходынской свалке. Многие из них, как отмечали газеты, «удостоились поцеловать руку Её Императорского Величества».
С тех пор прошли какие-то десять лет, и вот в 1905 году тот самый П. Н. Трубецкой, что приветствовал царя на ступенях Дворянского собрания, чуть ли не на коленях умолял его допустить существование в России сословного представительства. О мотивах, побудивших его обратиться к царю с такой просьбой, Трубецкой писал в письме министру внутренних дел П. Д. Святополку-Мирскому следующее: «Русский народ толкают к революции, которой он не хочет и которую Государь может предотвратить, но путь для этого один: это путь Царского доверия к общественным и сословным силам. Я горячо убеждён всеми силами своей души, что пожелай Государь доверчиво сплотить эти силы вокруг себя, Россия избавится от всех ужасов нависшей над ней кровавой смуты, поддержит своего Царя и его самодержавную власть и волю».
Но не все дворяне тогда разделяли точку зрения Петра Николаевича Трубецкого. Многие были категорически против всяких послаблений. Ими в том же 1905 году был составлен документ, озаглавленный как «Протест московского дворянства против ограничения самодержавной власти». В нём они укоряли сторонников конституционных преобразований в том, что, используя тяжёлый для страны момент (безуспешная война с Японией), они «пытаются исторгнуть у неё то, чего при других обстоятельствах от неё не надеются получить».
Далее авторы протеста приводили доводы в защиту самодержавной власти. Они, в частности, писали: «Мы твёрдо верим в жизненность самодержавия, как власти, выросшей на нашей народной почве и сродной нашему народу по духу и по основному своему началу… весь наш государственный строй покоится на вере народа в царя… Не будь её, суды и администрация, полиция и войско оказались бы бессильными. Веруя в царя, обращая к нему все свои надежды, народ безропотно несёт тяготу, возлагаемую на него государством, и беспрекословно подчиняется власти даже в тех случаях, когда её требования и веления представляются ему непонятными (имея в виду крестьянскую реформу 1861 года). Он терпеливо ждёт от царя осуществления своих неясных надежд на лучшее будущее».
Критикуя представительные учреждения, дворяне указывали на то, что представлять в них народ будут люди ему чуждые, а те общественные группы, в которых могла бы сосредоточиться политическая оппозиция, слишком ничтожны по своей численности и слишком отчуждены от остального населения, чтобы его представлять. «Представительные учреждения, — писали они, — никогда не получат в глазах народа и малой доли того авторитета, которым обладает самодержец. Народ увидит в этих учреждениях не что иное, как орудие, изобретённое высшими классами для того, чтобы захватить власть в свои руки и воспользоваться ею в своих видах. А если бы такая мысль закралась в умы тех миллионов, на плечах которых стоит русское царство, то последствия были бы неисчислимы и политическое крушение стало бы неминуемо. Когда народ узнает и поймёт, что его царь уже не царь, что им завладели „господа“, тогда не найдётся в России той силы, которая могла бы удержать его справедливый гнев и его негодование: всё будет сметено и надолго задержится здоровый рост и правильное развитие Русской земли».
Авторам верноподданнического документа вторили тогда и газеты, раскрывшие в своих статьях страх обеспеченных слоёв общества перед народом. «Нас ждёт не конституция, — писала одна из них, — а анархическая республика, тирания толпы и демагогов», а далее, не сомневаясь в солидности и глубине своих мыслей, газета продолжала: «Дума постановила: „Власть исполнительная да подчинится власти законодательной“. Мы внесли маленькую поправку, сказав: „Как власть исполнительная, так и власть законодательная да будет подчинена власти нравственной в лице помазанника Божия“».
