Достоинство суда присяжных многие видели ещё и в том, что суд этот был более честным. Достоинство это не подлежит сомнению и его невозможно переоценить, ведь Россия, по мнению М. Дмитриева, являлась страной «взяточничества и всяких судебных и административных мерзостей», где сам царь Николай I говорил: «Я думаю, во всей России только я один не беру взяток!»

Об ухищрениях, к которым прибегали взяткодатели и взяткополучатели, чтобы не быть пойманными, упоминал ещё Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского». Так, в конце XVI века хитрецы изобрели следующий способ: челобитчик, входя к судье, клал деньги перед образами, будто бы на свечи.

Существовал и такой способ дачи взятки: взяткодатель разрывал денежные купюры пополам, и если взяточник делал всё, как надо, то получал вторую половину, а если нет — то не получал. Интересно, что делал взяткодатель с оставшейся половиной, если судья не возвращал ему вторую? По гражданскому делу судья брал по пакету с деньгами с обеих спорящих сторон, потом один из пакетов тому, кто спор проигрывал, возвращал. Кто опасался того, что в полиции купюры могли переписать, взятки брал золотом.

Разоблачать преступников стремилась помочь наука. В конце 1910-х годов на помощь криминалистам пришла дактилоскопия. До этого в документы полиции вносились антропометрические данные преступников и приметы их внешности. Так, в «Статейной ведомости» пристава второго стана Московского уезда за 1894 год, помимо указаний на вероисповедание, семейное положение и ответа на вопрос, «знает ли грамоте», указывались рост, возраст (лета), состояние лица (чистое, рябое и пр.), цвет глаз, волос на голове, бровях, усах и бороде, форма носа, рта, подбородка, а также особые приметы нарушителя закона.

Были изобретены приборы, с помощью которых появилась возможность определить яд (мышьяк, фосфор), которым был отравлен человек Проводились первые исследования крови. Для установления истины использовался и фонограф, правда, не у нас, а в Америке. Там один муж записал на валик скандал, который ему закатила жена, и представил его в суд. Прослушав запись, суд без всяких колебаний развёл супругов. Помогала сыщикам и фотография. Правда, иногда она подводила. В 1892 году по фотографии был опознан один беглый каторжник, но потом оказалось, что тот каторжник давно помер. Следует заметить, что многочисленные открытия и технические достижения XIX — начала XX века вызывали у многих энтузиастов желание отличиться. Когда же желания много, а знаний и ума недостаточно, то родятся предрассудки. Один француз объявил о том, что в глазах жертвы отражается лицо его убийцы. Это была сенсация. Но сколько криминалисты не бились, ничего конкретного в глазах трупов они не увидели. Однако сенсация, попав в газеты, привела к тому, что убийцы стали выкалывать глаза своим жертвам. Особенно изобретателей сенсаций волновало чтение чужих мыслей. В этом деле появились свои специалисты. Феномен этот они объясняли таю всякая мысль вызывает известное напряжение мышц, и это напряжение имеет свой строго определённый математический характер и может быть узнано при осязании так же хорошо, как биение пульса. А фотограф Роквуд из Нью-Йорка сообщил, что ему довелось присутствовать на вскрытии польского графа Боренского, знатока египетских древностей, много лет посвятившего чтению иероглифов, и сделать несколько снимков с помощью камеры-обскуры. После этого он попросил у хирурга кусок мозга графа и дома вместе с друзьями, нарезав мозг пластинами, стал рассматривать их в микроскоп. Каково же было удивление фотографа и его друзей, когда на срезах мозга они увидели эфиопские, сирийские и финикийские письмена! Фотограф решил, что мозг обладает способностью фиксировать внешние впечатления, передаваемые ему глазами. Жаль, что он не пошёл дальше и не исследовал мозги банщиц.

И всё-таки никакая наука не может заменить совесть. Преступность в России, а с нею и взятки росли и развивались в те годы быстрее грамотности населения и производительных сил капитализма.

Полиция, в особенности сыскная, всегда кормилась за счёт воров. В 1885 году по этому поводу проводилось специальное расследование. Выяснилось, что полицейские прибегали к разным ухищрениям для того, чтобы выбить из преступников и потерпевших, как говорил Райкин, на свой кусок хлеба их кусок масла. Потерпевшим они намекали на необходимость оплаты поисков похищенного, а с преступников получали «лапки» — плату за сокрытие следов преступления и оставление на свободе. Когда же потерпевшими становились весьма солидные и уважаемые люди, полиция с помощью воров возвращала им вещи, но самих преступников не выдавала. Так было, например, при краже часов у французского консула, фунтов стерлингов — у британского подданного Вильсона в саду «Эрмитаж» или при краже крупной суммы денег у художника Херувимова в Пушкинском театре.

Краже денег у Херувимова предшествовали события, которые достаточно полно характеризуют взаимоотношения полицейских и воров того (да и не только того) времени. А произошло вот что. В середине сентября 1884 года, отбыв срок за кражу, вернулся в Москву вор-карманник Яшка Маленький. Он остановился у своего приятеля, Кудрявцева, тоже вора, по кличке «Ванька Лошадь», который жил в Соболевом переулке на Сретенке. Вскоре, прознав об этом, обоих пригласил в гостиницу «Крым» на Цветном бульваре агент сыскной полиции Смолин. Здесь он, как и полагалось, получил с Яшки плату «за приезд», а кроме того, попросил воров не ходить пока в Малый театр, объяснив им, что там недавно была совершена кража 5200 рублей у курского кожевника Лаврова и следует подождать некоторое время, пока в публике не изгладится впечатление от этой кражи. Возражений не последовало. Местом «работы» избрали Пушкинский театр. Он находился на Тверской, недалеко от памятника поэту. Театр этот решил посетить и начальник местного отделения сыскной полиции Уваров. Однако, заметив в публике знакомые воровские физиономии, он тут же ретировался в «Салон де варьете». Понять Уварова можно, ведь после кражи, в совершении которой он, кстати, не сомневался, по городу пошли бы разговоры о том, что он не только не знает своих подопечных, но и позволяет им у себя под носом обворовывать порядочных людей. Предчувствие Уварова не обмануло, после первого акта, когда публика просачивалась в фойе через узкий проход между радами кресел, Ванька и Яшка прижали Херувимова, а их приятель, отставной солдат и вор Сергей Филиппов, вытащил у художника бумажник В нём оказалось 3765 рублей. 1100 из них Сергей Филиппов передал в качестве «лапки» в трактире на Сретенке Смолину.

Для того чтобы объяснить потерпевшему, почему нашли украденное, а вора нет, агенты сыскной полиции рассказывали всякие небылицы. Так например, один агент пояснил, что случайно заметил на толкучке парня, продававшего часы, подобные тем, которые были украдены. Он подошёл, стал их разглядывать, а парень в это время скрылся.

Вообще, отношения агентов сыскной полиции с крупными местными ворами были довольно специфическими. Строились они на взаимовыгодной основе: воры давали полиции сведения о преступлениях, совершаемых всякими залётными личностями, выдавали, в случае необходимости, краденое, а полиция покрывала их. Агент, арестовавший такого вора, получал выговор. Воры, платившие «лапки», не вносились в списки судимых лиц, их не фотографировали, как обычных воров, и не предъявляли их фотографии потерпевшим, у них, как и у скупщиков краденого, почти никогда не проводили обыски, а если таковые и производили, то их заранее предупреждали о его проведении.

Ещё одной из статей незаконного дохода полиции была высылка из Москвы неугодных лиц. Высылали по доносам, по анонимным письмам, которые сами же и писали, и просто по злобе за отказ в даче взятки. Часто применяли высылку для того, чтобы потом получать с высланных ежемесячную плату за проживание в Москве.

В начале XX века полиция преподнесла москвичам новый сюрприз в виде дела о хищении на железных дорогах, а вернее, на подъездных путях к городу. Оказалось, что здесь сложились целые артели воров-крючников. Руководили ими воры-предприниматели. Недалеко от города для житья этих крючников они приспособили бесплатный особый дом. Разговоры о кражах и сбыте краденого велись совершенно открыто. Награбленный товар предприниматели возили на подводах скупщикам. Шайки эти развивали экономические связи с другими городами России и даже Польши. Последствия их деятельности отразились на бирже и вызвали снижение цен на хлопок! О материальном же ущербе, который был причинён железной дороге, и говорить нечего. Когда же, наконец, в 1907 году государство заинтересовалось происходившими хищениями и началось расследование, то при обысках были обнаружены целые кипы краденого товара, деловая переписка, счета, словно действовали не обычные воры, а вполне респектабельные предприниматели. Не укладывались в эти чуть ли не официальные рамки только убийства тех железнодорожных сторожей, которые воспринимали кражи из вагонов как преступления и пытались остановить воров. В отличие от сторожей полиция делать этого не пыталась. Во время следствия были найдены записки о денежных выдачах полицейским чинам, как будто они состояли на службе у тех воровских шаек. Воры даже хвалились покровительством полиции, а некоторые обвиняемые с удивлением говорили на допросах о том, что всё делалось при попустительстве полиции и настолько открыто, что у них сложилось мнение о законности происходившего. Более того, уже в то время, когда проводилось расследование и некоторые торговцы с испугу отказались принимать краденое, полиция попросила их этого не делать и посоветовала срывать с товара тару с этикетками и перекладывать хлопок и шерсть в кули. Некоторые агенты полиции говорили при этом: «Чем же нам кормиться, если закрыть склады?»