Тотчас вокруг удачливой скважины раскуплены были участки. Началось лихорадочное бурение. По замыслу разбогатеть вперед других должны были те, кто ближе подобрался к фонтанирующей скважине: так по крайней мере оборачивалось дело в Баку. Тщетно. Ничего не вышло. Все соседние скважины до единой вышли сухими. Край опустел, треск моторов затих, но участки за хозяевами остались, и время от времени кто-нибудь из них возобновлял отчаянную разведку. Вдруг — снова нефть! И большая! Снова хлынули дельцы, мастеровые и коновладельцы. Приехали два английских инженера — молчаливые, высокие, крупнозубые; целыми днями выхаживали по району в кожаных кепках и крагах.
И опять нефть поманила и обманула. Так повторялось несколько раз. Майкоп то наводнялся всяким людом, охочим до скорой наживы, то пустел. Наибольшая удача улыбнулась так называемому Бакино-Черноморскому обществу: из скважины, ему принадлежавшей, хлынула нефть необузданным потоком, затопила все ближние овражки и балки. К несчастью, ее не уберегли от огня. Пожар гудел две недели, и все это время далеко окрест по ночам было светло, жутко и смрадно. Радужная пленка побежала по горной речке Чекох — следом за ней пламя билось о скалы, перехлестывало пороги, стремглав слетало по водопадам.
Необъяснимая конфигурация майкопских залежей (в том, что они существуют, никто не сомневался) сильно раздражала промышленников и вконец озадачила ученые умы. Теория академика Абиха, согласно которой нефть тяготеет к особым пиалообразным выгибам пластов — антиклиналям, где снизу подпирается водой, а венчается газовой «шапкой», господствовала тогда безраздельно и подтверждалась промысловой практикой. Майкопские месторождения, по-видимому, не подчинялись этому закону, иначе они давно бы оказались истыканы скважинами. (На узкой полоске земли близ станиц Ходыженской и Ширванской летом 1910 года их стояло более семидесяти.)
Познанием недр России ведал тогда Геологический комитет, в штате которого значилось всего семь (!) специалистов по нефти. (Теперь один Московский институт имени Губкина выпускает их в год около трех тысяч.) Комитет решился командировать в Майкоп одного из своих сотрудников; выбор пал на адъюнкт-геолога Губкина. Честь ли особая ему тем самым оказывалась, или скорее всего испытанию его подвергали, трудно утверждать. Впрочем, ему, конечно, не ставили задачей — «решить загадку»; как это утверждают некоторые его биографы; требовалось провести обычные геологические изыскания, составить карту обнажений и разрезы. Никто не ожидал, что новичок сделает нечто большее.
Иван Михайлович приехал в станицу Нефтяную в момент очередного «пика». «Предлагали петуха и запросили за него 1 р. 20 к. Понятно, я не приказал брать такого дорогого шантеклера и ограничился постным борщом. Подобная расценка не случайность. Здесь все вздуто до невероятия, начиная с веревок и гвоздей до хлеба и соли включительно», — сообщал он жене 31 января 1912 года. В том же письме: «Если бы теперь пришлось искать квартиру, то, пожалуй, можно было бы нанять не дом, а только конюшню, потому что теперь и подавно все занято». Осенью 1912 года он застает ту же картину (кстати, цифра добычи майкопской нефти достигла тогда максимальной величины за весь дореволюционный период): «Я положительно не могу сейчас взять отдельной квартиры, так как в Нефтяной стоят на все прямо-таки безумные цены. Я думал, осень внесет известное спокойствие. Оказалось, что горячка и жадность нефтянцев к наживе растет не по дням, а по часам».
Примерно через полтора-два месяца после отправления этого письма Иван Михайлович вернулся в Петербург, представил куратору своему профессору Карлу Ивановичу Богдановичу отчет о проделанных исследованиях и вскоре принес в типографию Стасюлевича рукопись брошюры «Майкопский нефтеносный район. Нефтяно-Ширванская нефтеносная площадь». Летом она появилась в продаже.
Мы, вероятно, никогда не узнаем, как сложилась или мелькнула в сознании Губкина мысль отказаться от антиклинальной теории, — во всяком случае, до тех пор, пока наука не познает извилистые ходы интуиции. (Отказаться не вообще от антиклинальной теории, а понять ее неприложимость к своему предмету исследования, что показывает гораздо большую зрелость мышления. Отказываться вообще от достижений прошлого — прерогатива и грех юности.) Когда сейчас листаешь первую брошюру Ивана Михайловича, поражаешься двум обстоятельствам. Поражает прежде всего громадный объем работы, выполненный одним человеком (без помощников! Сейчас это невозможно представить) примерно за восемь-девять месяцев работы (два полевых сезона). Во-вторых, поражает быстрота, с которой обработан был собранный — громадный — материал, обобщен, оформлен, описан и представлен к печати (мимоходом скажем: и каким ясным слогом описан!).
Брошюра Губкина начинается подробным обозрением пород, слагающих изученный им край. Иван Михайлович выделяет шесть горизонтов: горизонт листовых глин, горизонт тяжелой нефти, мощных песков, Ширванских колодцев, легкой нефти и, наконец, фораминиферовых слоев. В последнем горизонте и обнаружил он своеобычное природное явление. «По-видимому, — пишет он, — мы имеем дело с залежью рукавообразнои формы, с общим направлением с ЮВ на СЗ. На ЮВ рукав суживается и дальше Ушаковой балки в этом направлении пока не прослежен. На СЗ он расширяется. Как далеко распространяется он в этом направлении — за отсутствием данных говорить пока не приходится. Общая форма рукава невольно вызывает представление об узком заливе, глубоко вдававшемся в сушу, или же об устье реки, приобретшем при последовавшем затем захвате морем суши характер лимана, очевидно, со всеми особенностями фауны этого типа».
Губкин вовсе не склонен считать дело разобранным до конца. «В действительности форма рукавообразной залежи более сложна, чем изображено у меня. Возможно, например, существование ответвлений, уклонений в ту или другую сторону и т. п. Изображенную мною рукавообразную залежь я считаю возможным рассматривать пока как схему, дающую лишь основное осевое направление».
В главе 5 нашей книги уже отмечалось, что Губкин поначалу не оценил по-настоящему свое открытие. Что ж, такое нередко случается с истинно творческими натурами; к тому же это первая удача, и ее еще не с чем было сравнить из личного опыта.
Не сомневается Губкин лишь в том, что «этот факт (то есть установление новой формы залежи. — Я.К.) имеет большое значение при решении вопроса о вторичном или первичном залегании пласта в этом месторождении». Условиям появления нефти в майкопских недрах посвящена в брошюре отдельная глава, чрезвычайно любопытная неуловимо ироническим отношением к признанным авторитетам в этой области и скрытой полемикой с профессором Калицким, книгу которого Губкин недавно прочел: «…по отношению к Нефтяно-Ширванскому месторождению не может быть применена ни аргументация защитников вторичного залегания нефти, ни остроумная аргументация геолога Калицкого, столь последовательно проведенная им для Челекенского месторождения». Задиристое замечание молодого инженера не прошло мимо маститого ученого — это можно отметить как своего рода знаменательный факт, — и через тридцать лет в своей последней книге, «Научные основы поисков нефти», Калицкий несколько раз критически касается той самой главы, отрывок из которой мы только что процитировали.
Первое открытие — как первое стихотворение, первая картина, первая любовь… Они незабываемы. С годами воспоминания о них все ярче, грустней и пленительней. Иван Михайлович любил рассказывать о своей майкопской удаче в кругу друзей, на совещаниях — иногда вроде бы и не совсем к месту, — на лекциях студентам. Но всего популярней, кажется, раскрыл он научную суть славного своего деяния в речи перед избирателями в Баку в 1937 году:
«Сравнительно скоро после окончания Горного института я установил в Майкопском районе чрезвычайно оригинальные по своему строению нефтяные месторождения, так называемые рукавообразные залежи (нигде в мире не было аналогичных, только в Америке после меня нашли похожие).
