— Сергей Ильич, для начала мы покажем ему фильм «Тарас Шевченко», — говорит генерал Мироненко. — Я недавно смотрел и до сих пор под впечатлением игры Бондарчука. Пусть бандеровец задумается, кто является истинным наследником Тараса Шевченко: мы, интернационалисты, создатели нового общества, или националистическое отребье, всегда служившее черт знает кому, но только не украинскому народу.
— Очень хорошо! — живо отзывается генерал Гусаров. — Вижу, закваска старого политработника сильна в вас по-прежнему. Держите нас в курсе ваших дел. Я ожидаю хороших вестей.
И в самом деле, умел заглядывать в суть сложных общественных процессов пограничник, комиссар двадцатых годов Сергей Гусаров. Зажужжал особым своим голосом телефон ВЧ, и бодрый, ясный голос генерала Мироненко прорвался через полторы тысячи верст:
— Бандит Зеленый вышел. Показали ему тот фильм. Рыдал несколько часов, проклиная себя и тех, кто потащил его на бандитский путь. Согласился обратиться к бандитам с разоблачением главарей ОУН. У него туберкулез в открытой форме, и он говорит, что хочет перед смертью предостеречь вчерашние соратников не повторять его ошибок.
— Пусть его здоровьем займутся лучшие врачи. Для этого человека еще не закрыта дорога в общество — верю, что мы сможем вытащить его из националистической ямы. Нет и неизлечимых физических недугов. Я верю в могущество нашей науки, — говорил Сергей Ильич, в эти минуты забывший за делами о приговоре, который был вынесен ему самому, или все же начинавший ему вопреки надеяться…
Какие бы личные нравственные тяготы ни удручали Гусарова, его ни на минуту не покидал живой интерес к службе, людям, жизни.
По-иному не мог жить комиссар Гусаров. Множество людей шло к нему по служебным делам, с личными заботами. И всегда этот тяжело больной человек терпеливо и добро выслушивал каждого. Он не просто принимал участие в чьем-то деле или интересовался чьей-нибудь судьбой — Сергей Ильич умел словно вживаться в другого человека и вместе с ним за время общения принимать решение. Порой оно бывало не в пользу просителя, но и тогда Гусаров стремился убедить его в разумности принятого решения. Не любил поэтому решать вопросы по бумаге, в отсутствие человека, обратившегося к нему. Живое слово, личное общение всегда составляло для него основу взаимоотношений с людьми.
Его распоряжения выполнялись лучше и охотнее, быть может, потому, что не было в них начальственной непоколебимости, а присутствовало желание одного человека убедить другого в нужности исполнения.
— Товарищ Сухов, я вас прошу…
— Иван Александрович, о важности этого вопроса мы с вами уже толковали…
— Это неправильно, товарищ Сергейчук, сделать необходимо вот так… — принимался доказывать, почему его распоряжение правильно.
Особый дар убеждения не врожденное качество коммуниста, а то, что он должен воспитывать в себе, — так считал генерал Гусаров.
Родился Сергей Ильич Гусаров в Москве, на Чистых прудах. Отец был рабочий, машинист, водил поезда. Что-то с ним случилось: то ли несчастный случай в мастерских, то ли в японскую войну голову сложил, а по другим рассказам Илья Гусаров и его жена умерли оба от чахотки. Во всяком случае, мальчишкой лет шести Сережа очутился уже в Смоленске у дяди. Учился даже в гимназиях — губернской, а потом в городе Дорогобуже. В 1916 году, после шестого класса, выбыл, не закончив курса учения, потому что опекун-родственник умер. Раньше чем стать чернорабочим на лесопильном заводе, хлебнул и беспризорщины. Взяла доброго и смышленого подростка на воспитание жалостливая трудовая семья — ее глава работал на лесозаводе Богданова в Смоленске.
Февральская революция застала 16-летнего Сергея подручным рамщика на лесопильном заводе Долгорукова. В октябре хозяин сначала из господина стал гражданином, а вскоре и вовсе исчез с горизонта. А через год, в конце 1918-го, Сергей записался добровольцем в Красную Армию. Попав в 25-й автоброневой отряд Западного фронта, воевал поначалу бойцом, а потом помощником адъютанта отряда против контрреволюции, выкрашенной в одинаковый ненавистный цвет: белогвардейцев, белополяков, белолатышей. С таковой должности впервые оказался в военном госпитале — в одном из боев контузило. После излечения Гусарова направили в 34-ю пограничную бригаду войск ВЧК в Иркутск. Здесь в боях с бандой Шубина снова был ранен и лечился, правда, тоже недолго, потому что по молодости все раны казались легкими и заживали быстро, да и валяться по лазаретам было недосуг.
Война, а потом жестокая борьба с контрреволюцией и бандитизмом не только кидали его, работника ВЧК, в дальние районы республики, но и возвращали в милые смоленские, тверские, белорусские края. В 1922 году в Смоленске красноармеец 19-го Богучарского полка ОГПУ Сергей Гусаров стал членом партии, а вслед за тем и политруком, комиссаром в пограничных отрядах.
В Белоруссии познакомился Сергей с девушкой. Ее отец и мачеха, богобоязненные обитатели местечка, запротестовали против встреч дочери с «красным комиссаром». Отец однажды попытался с помощью палки урезонить непослушную дочь — шрам на ее плече с той поры остался на всю жизнь…
Сергей вспоминал семью, десяток лег назад приютившую его, голодного и холодного юнца. То были настоящие пролетарии, начисто лишенные жалкой национальной ограниченности. Молодой комиссар возмущался и доказывал Дориному отцу, что он не имеет права рассуждать так, будто не было революции.
— А ты увези меня, — сказала Дора Сергею.
— Как увезти? — опешил он. — Как на Кавказе умыкают невест?
Она засмеялась, и Сергей понял, что сделает это — умыкнет, утащит, увезет на коне, уведет за руку, все равно как. Лишь бы вырвать ее из этой болотной жизни маленького местечка.
И увез Сергей Дору. А отец ее десять лет потом не хотел признавать их брак.
После недолгой, годичной учебы Сергея в Высшей пограничной школе Гусаровы оказались в погранотряде на Сахалине.
Сергей целыми днями, а то и неделями пропадал на дальних заставах и в комендатурах, а Дора увлеченно занималась клубной работой, устраивала концерты, лекции, шефские выступления, плясала, пела, о всех заботилась, всех тормошила.
В Даурию на должность помощника начальника маневренной группы по политчасти Сергей Гусаров был направлен весной 1930 года — после конфликта на Китайско-Восточной железной дороге.
На Сахалине было дико, необжито, малолюдно, тут пролегала граница по суше и по морю, да, кроме того, за спиной пограничников крутились хитрые мудрецы — японцы-концессионеры; неизвестно было, что их больше интересует: добыча шпионских данных или промысловая добыча. В общем-то здесь было сравнительно тихо — до боев, как в Даурии, дело не доходило.
До конфликта 1929 года — нападения реакционных белокитайских генералов — взаимоотношения тут были мирные: на сопредельной стороне надеялись на советских пограничников, халатно несли службу, не преследовали нарушителей рубежа. Время от времени командир советского погранотряда садился на коня и ехал к «соседям». Там он увещевал китайских офицеров, чтоб они помнили, что служат на границе, черт побери, и несли охрану — ловили спиртоносов, валютчиков, контрабандистов и прочих, а не дулись в карты и не тянули горячительное…
Потом воинственные китайские генералы спровоцировали пограничный конфликт, в результате которого оказались очень крепко биты.
Сергей Гусаров в должности помполита[8] маневренной группы принял участие в военных действиях на завершающем этапе. Воспользовавшись конфликтом, полезли из всех щелей разномастные кулацкие недобитки. Они лихорадочно готовили восстание в тылу пограничников и регулярных войск Красной Армии, сражавшихся с белокитайцами.
Под команду боевого помполита командование отряда передало один из двух учебных кавалерийских взводов. Приказ гласил следующее: не считаясь с численным превосходством противника, активными наступательными действиями в Сретенском районе атаковать и уничтожить бандитов. Задача была очень нелегкой еще и оттого, что сроки для боевых действий указывались самые минимальные.
